Сергей Солоух - Картинки
Это характер, география, ковыли, пирожки с курагой, дядьки суровы и неотзывчивы, зато девчонки смуглы, словоохотливы и ловки, как медсестры. Пара часов общей антисептической обработки жидкостью желтой от умершего в бутылке стручка и на процедуры.
Милая, отпустите, вышла ошибка. Мое лекарство - морские иголки встречного ветра, рот в рот с северным китом горизонта, духота, тепло эпителия, энтропия чужда моему организму, противопоказанна наружно и внутренне.
- Зачем же тогда ты пришел, Сережа?
- А кто сказал, что я Сережа?
- Не догадался? Привел тебя кто? Друг твой Аркадий.
Вообще-то он Алексей, но это его никак не оправдывает.
- Груши ваши?
- Мои.
Тогда взвесьте-ка мне килограмм, нет, полтора этих зеленых нецке, ключи от закрытых дверей с брелков начинаются, не так ли?
А еще возьмем овальные, теплые от переизбытка любви телячьи сердца яблок, а к ним в придачу парочку ангелочков пшеничных, младенцев спеленатых, белых батонов. Противогазной коробкой тушенки и хоккейными шайбами шпрот уравновесим неизбежную приторность сантиментов.
Станковый, набитый снедью "ермак" уже не похож на беззаботного красного змея, готового куда угодно лететь за элементарной веревочкой, теперь это эскимосские санки, которые станут лениво поскрипывать только под дружным напором своры рыжих откормленных лаек.
"Ну, ничего, это нормально, - думает Иван, - кто сказал, что искупленье дают пролитые слезы? Пот, воловья соль на загривке - символ преодоления, слабоконцентрированные ручейки на щеках - элемент лицедейства.
Вот и все, осталось выполнить последнее из неестественных па-де-де. Стоя одной ногой на педали, носочком другой, словно прима, деликатно отталкиваясь от сжеванной до десен челюсти бордюра, выкатиться из коровьего, от зари до зари биологическое месиво переваривающего, брюха рынка.
Теперь полтора часа чистой физики, наводи Галлилей свой телескоп на самодвижущуюся корпускулу с красной торбой на плечах, и ты услышишь желанный свист рассекаемого эфира. Мы подтвердим все нужные миру гипотезы, а вредные и надуманные отвергнем посредством простой, но единственно верной техники равномерного педалирования. Выполним только, осторожно и осмотрительно, поскольку не защищены ни стеклом, ни железом, последний на нашем пути левый поворот.
Ухнув сверху вниз, бешеной тенью, словно садовым секатором, срезать пики университетских елок - бессмысленное, но оздоравливающее молодчество, радость через силу - изюмины, кунжутное семя в пресной пайке привычного, размеренного путешествия.
Подъем начинается перед мостом через слюдяную канаву Искитимки. Октябрьский проспект. Груженный дарами полей и морей, Иван делается обстоятельным, вдумчивым и последовательным. Горки любят таких, сдержанных и воспитанных, а тому, кто гоняется за автобусами, шустрит на перекрестках и выгадывает на остановках, рот забивают овсянкой дорожной пыли, а носоглотку технической ватой мотоциклетных выхлопов.
Да и для хитростей ты не создан, Иван. Экспериментально установленный факт, натура твоя проста, как ружье, системы ижевского самородка-новатора. Дальновидные ловчилы, проныры, везунки не посещают вечеринки малознакомых работников общественного питания на пятой неделе частичной абстиненции и полной целибатии. Они это делают на первой, второй и третьей, руководствуясь показаниями от природы им данных приборов для ориентирования на местности компаса, ватерпаса и настольного календаря.
Ну, а ты, Иван Александрович, не оборудован и не экипирован для заячьих кренделей фигурного катания, только лыжные параллели и велосипедные меридианы проводить умеешь исключительной красоты. Поэтому, наверное, точно в назначенный день явившись домой, сообщаешь пластилиновыми, свободной формы губами и анамнез, и прогноз.
В мутной банке "пятерки", обдавшей теплом трения качения, увозят мальчика, высматривающего белку в веере спиц. Не завидуй, малыш. Приручишь и ты! Все еще впереди.
Вершину холма, перекресток Октябрьского и Терешковой, стережет облицованный кафелем, крытый жестью корпус полиграфкомбината. Монгольский дракон Мазай, весь в солнечных медалях и зайцах. Здесь под вечно пустой будкой регулировщика движения огнепоклонники приносят в жертву фары, бамперы и лобовые стекла. Сторонники материалистического мировоззрения строго следуют правилу правой руки и главной дороги.
Асфальтовый луч улицы имени первой женщины-космонавта по-мужски бесконечен, незатейлив и прямолинеен, но воздух здесь, процеженный сквозь троллейбусный невод, уж освежен березовой парфюмерией, липовая роса заместила сиреневый свинец автобусного Ц-О. Субботний реванш кротких лиственных. Каждая молекула кислорода имеет пестик, тычинки и лепестки.
Пузатые, вечно голодные, бычки-облака со свистом набивают молочные животы. Ну что, пободаемся? Проверим крепость лбов? Ласточка, певчая птичка харьковского велосипедного завода ХВЗ В-552И, за мной! Твой выход, твоя ария!
Ничто нас не вышибет из седла, такая поговорка, унаследованная от собратьев по парности колес - артиллеристов, была, есть и будет. Ура!
Граница города - железнодорожная эстакада с небывалой оценкой прочности на круглой бляхе 4.5М. Землемеры из государственной автоинспекции прямоугольник с черной диагональю на шесте вкопали далеко впереди, там, где кончаются не только люди, но и трубы. Но тем и хороша эта дорога в светлое поднебесье, что за бетонной аркой - уже никакой химии - все скрыто за чайным сервизом холмов. Сполоснул кто-то зеленые чашки после большой вечеринки, оставил сушиться донышком вверх у реки и забыл. Держи пять, растяпа.
В отличие от чинных усопших, живые прибывают на небо в мыле. После бесконечных петель и переменных промиллей, сразу же за постом мир вдруг становится уморительно плоским - хоть зови самодура закладывать геометрически правильный столичный город. Отсюда уже не далеко.
Когда съезжаешь с дорожной насыпи на проселок, Клинцовка с ее широкими разноцветными крышами напоминает старый читальный зал институтской библиотеки, все богатство политеха на зеленом сукне столов корешками вверх, синие справочники и красные задачники, пока хозяева налегают в буфете на пирожки, недописанные курсовики шушукаются и назначают свидания.
Дочка, блестя всеми оттенками дачной грязи, летит навстречу по улочке, разлинованной тенью соседского штакетника.
- Папа! Ты почему так долго не приезжал?
- Катя, зайка, я же работаю. Подожди, свалишь.
Ну вот, песню допев, тепло движения все без остатка отдав летнему дню, велосипед, младший брат аэроплана, потомок стрекоз, превращается в заурядный турник, шведскую стенку. Метаморфоза духа по еретику Бруно. Всеобщее единство теплокровных и электропроводящих.
- Как мама?
- Мама все еще сердится на тебя, говорит, что ты безответственный ветрогон.
- Вот как?
- Сейчас сам услышишь.
- С чего ты взяла?
- А разве ты не собираешься меня подвозить на раме?
Лена, здравствуй, хочешь, молчи, но сердитые ведь тоже должны есть, разнообразить диету плодами в нашей местности не произрастающими, и пить, конечно, смотри, бутылка твоего, в смысле, нашего греческого вина, чистого и горьковатого, даже две.
- Ты, Иван, провокации приехал делать?
- Нет, Елена Дмитриевна, я приехал стоять на коленях.
- Не может быть.
- Может, согласен даже с тяпкой и в огороде.
Августовские вечера - любимое время экспериментов небесного химика. Медный купорос запада становясь то петушиным, то лисьим, то лягушачьим, обещает множество крупных ярких кристаллов в черной реторте ночи.
Может быть, это наш персональный пуд соли, Лена?
- Иван, иди ужинать.
- Лен, знаешь что?
- Что?
- Мне на той неделе должны дать премию.
- И?
- Я куплю тебе велик. Настоящий. Точно такой же, как мой.
КАШТАНКА
Такие вечера - алхимия бытия, всегда наивно верящего, что смесь совершенно случайного сора окажется внезапно порохом или же философским камнем.
- А мне здесь нравится! А вам, Алеша?
Мне? Ну, конечно, круглые столы со скатертями похожи на бедра манекенов в юбках, сейчас рабочие внесут десятка два недостающих бюстов и разразится туш. Вечер начнется.
Однако, вместо папье-маше, обтянутого шелком сорочки, на клетках столика выстраиваются четыре бокала пива, высокие, кверху сужающиеся, с маленькими ручками, они напоминают старые кофейники. Для шахмат фигур определенно недостаточно, но можно заключить пари, чей раньше закипит.
- Вы просто поужинать или останетесь на концерт?
- Алеша, Виктор Николаевич, Надежда, итак, за пятницу, будем расслабляться.
Будем, раскрутим гайки, винты отпустим, вытащим шпильки, пусть поболтаются, позвякают железки. Хотя работа в нашей маленькой конторе меня, Татьяна Дмитриевна, не делает будильником, пружинкой, ждущей напряженно часа икс, чтоб екнуть и заставить дребезжать орган бутылочного иконостаса в людном баре. С восьми и до семнадцати мне просто скучно, как актеру, играющему Штирлица, да и сейчас мой эмоциональный фон отменно сер, словно мышиное пальто мосфильмовского шпиона. А живость мимики и чудеса с глазами лишь говорят о том, что я безмерно компанейский человек, хотите запою?
