Алекс Родин - В поисках ветра силы
Пол вздрогнул, завёлся дизель, потом второй; метеор развернулся под зазеленевшими первой листвой киевскими горами и вышел на фарватер, миновав пешеходный мост. Я стоял на выходе возле правого борта, и в лицо дул ветер свободы. Путь мой лежал в Бучак, чтобы там, под сверкающим солнцем, на белых песчаных обрывах и каменистом побережье, в прозрачных весенних лесах, пропитанных запахом первых цветов, и в глубоких холодных ярах вновь изведать влекущую силу бучацкого посвящения.
Я вспомнил сцену, увиденную в прошлом году на бучацкой пристани и поразившую моё воображение - в горячий полдень, когда тени становятся короткими и темнеет свет солнца, к пристани подошел "Метеор-23". У борота старой ржавой баржи пристани стоял парень, обросший щетиной, в побелевших штанах, рубашке цвета хаки с буквами "П.К." на кармане и в коричневой шляпе с опущенными полями. На дудке он играл марш "Прощание славянки", приветствуя подходящий корабль. Какие-то пожилые канадские украинцы добропорядочного вида, ехавшие в Канев на Тарасову гору, привстали, пораженные этим зрелищем, и щёлкали фотоаппаратами.
Парень заходит в салон, занося свой огромный рюкзак, вымазанный в глине. Толпа шарахается в равные стороны. Я захожу за ним. Он идёт прямо к буфету и говорит:
"Пива. Холодного". За ним к буфету подхожу и я, тоже в одежде бродяги, и с таким же большим рюкзаком. "А мне пепси-колы. Две бутылки... Нет, три... Холодной...".
Мы с ним переглянулись - встреча двух странников, опалённых солнцем...
Потом этого парня мне пришлось однажды видеть в Голубом Каньоне. Он шел по дну глубокого яра в своей старой шляпе и играл на дудке, то появляясь в поле зрения, то исчезая, пока не скрылся совсем за высоким обрывом. "Это, видимо, непростой хлопец" - подумал я тогда про себя.
А приехав сейчас в Бучак, неподалеку от Бабиной горы я, к своему удивлению, увидал такую картину - по травянистому пологому склону холма в жаркий полдень медленно поднималось трое: один был с приемником, но без трусов; второй - полностью голый и с миноискателем; а третий, в красной рубашке и коричневой шляпе шел сзади, играя на дудке и завершая эту процессию. Я понял, что с этими ребятами нужно непременно познакомиться.
Это были Сережа, Гриша и Коля. Сережа попал в эти места впервые и ходил без трусов, но с огромной дубиной, словно первобытный человек. "Охочусь на куропаток" - пояснял он. После той встречи я Сережу больше не видел, а с Гришей и Колей встречался у костра множество раз и они стали моими друзьями. Гриша был увлечен идеей найти немецкий танк, который был подбит и упал в яр но, по рассказам местных дедов, не горел и в нем могло сохраниться старое оружие - главное увлечение Гриши, может быть, даже большее, чем женщины. Коля говорил о себе просто: "Люблю поиграть на дудке и покричать. Но в городе могут забрать в милицию, а тут кричи сколько хочешь". Так я познакомился с этой прикольной компанией, уже много лет приезжавшей на Бабину гору.
Ребята остановились в березовой роще под горой, а я поднялся на вершину, где прошлым летом благодаря ветру силы бесконечность мира вошла в мою душу. Там оказалась ровная площадка для палатки, и у меня была возможность оставаться наедине с небом и бескрайней далью. Вдали на юге возвышалась синеющая гряда Каневских гор, а на севере виднелась другая такая же далекая полоса холмов, заканчивающаяся мысом Зарубиной горы оттуда я пришёл сюда... Эти две горные гряды образовывали собой чашу, напоминающую собой изогнутый лук. На вершине Бабиной горы виднелись следы старых раскопов - следы деятельности доктора Максимова, а у подножья было небольшое озеро, в котором жили черепахи.
Тогда, в мае 1984 года я впервые остался в этом месте надолго - по ночам сидел с компанией у костра, участвуя в разговорах о жизни и слушая, как ветер шумит в кроне берез, или долго лежал без сна на вершине горы в спальном мешке у своей палатки, глядя на звезды. Вставал я рано утром, пока все еще спали, и отправлялся в яр - "Голубой каньон", решив за несколько дней обойти все его отроги.
Зеленый мир яра очаровал меня в утренние часы, когда воздух был холодным, трава - мокрой от росы, а бездонная синева небес виднелась высоко над головой, зажатая между двух отвесных стенок каньона, в котором быстрый поток тек по каменистому дну.
Через несколько часов, когда солнце поднималось выше, мы подолгу лежали на берегу, на белом песке, осыпающемся со склона горы, слушали музыку по приемнику или бесились в воде. Целыми днями мы наблюдали в подзорную трубу за черепахами, выползавшими на плававшие в озере коряги, чтобы погреться на солнце. Зеленые листья, мох, неподвижное черное зеркало воды - и равнодушные ко всему немигающие глаза, замедленные движения... как ящеры древних морей... Той весной я увидел весь жизненный цикл черепах - как они размножаются и откладывают на берегу яйца; видел как маленькие черепашки величиной с монету ползут по берегу в озеро; находил в болоте и на каменистом берегу панцири черепах, уже закончивших свой жизненный путь.
Все эти дни была яркая безоблачная погода, и жгущее солнце высоко стояло над песчаными склонами прибрежных обрывов. А синее небо над головой казалось в зените совсем тёмным. Это были как раз те майские дни, когда дует сильный ветер - поистине, ветер силы! - очищая небо, солнечный свет становится ослепительно ярким и листья деревьев блестят, как металл. В такие дни мне всегда казалось, что в этом свете, так же как и в ветре, скрыта особая сила, сила Великого Полдня, способная входить в меня.
Лежа на ватнике под яркой синевой майского неба на каменистом берегу у Бабиной горы, я долго созерцал тёмно-зеленую крону липы, растущей возле черепахового озера. Она была залита ослепительным светом, и листья блестели, как сталь. Из-за горы появилась серебристая точка едва различимого самолёта, летящего, казалось, вертикально вверх. Опершись на белую иглу своего следа, он поднимался все выше и выше в темный зенит, и след за ним сразу же таял.
Это был Великий Полдень... Мгновение самой короткой тени, конец самого долгого заблуждения...
Ветер дул все эти дни не переставая - тот самый ветер силы, который привел меня сюда в прошлом году; и снова невидимый ветер начал свой танец в моем сердце - о, замри, душа! Не стал ли мир в этом миг совершенным?
Ближе к вечеру я поднимался на вершину горы и долго лежал там, глядя в даль - то на безоблачные небеса, похожие на прозрачный голубой океан, то на далекий остров за рекой, над которым изредка появились маленькие белые облака, а потом на глазах таяли.
В эти часы на вершине горы не раз посещало меня чувство счастья законченного в своем совершенстве и простого, как ясный день. Как будто все в мире вдруг стало на своё место, и тогда больше нет ни вопросов, ни проблем. А само счастье... оно всегда представлялось мне связанным с ярким солнцем и прозрачной водой; с бесконечным плаванием куда-то вдаль по океану или огромной реке, где каждый день открываются новые земли, увиденные в первый раз...
Так шли дни и ночи и они казались удивительно длинными - как в детстве, когда источник изначальной радости в душе сохраняется чистым и незамутненным.
Невозможно было описать, чем именно были заполнены эти дни - казалось, ничего особенного не происходило, но то ли сама гора обладала особой силой, то ли ветер сдвинул все вещи мира со своих мест, то ли на солнце происходили какие-то неведомые нам вспышки... Все обычные, повседневные события вдруг озарились особым светом, и я понял, что не только в уединении, но и в компании обыкновенных людей, моих сверстников, может быть достигнуто такое качество жизни, когда самого факта существования достаточно для счастья.
Тогда я ещё не знал, что это и есть полнота бытия. На Дальнем Востоке, в мире Дао, мире Дзен есть такое понятие - "изначальное просветление". Там считают, что все вещи в мире по своей изначальной природе уже содержат в себе просветленное бытие, но наш ум из-за своей ограниченности обычно не способен увидеть его.
Открывая это изначальное просветление во всём вокруг нас мы обретаем то, к чему стремимся - полноту бытия.
Потом праздники закончились и Коля с Сережей уехали обратно в "большой мир", казавшийся отсюда далеким, выдуманным и не существующим на самом деле, а я решил остаться еще на несколько дней. С вершины горы я видел, как отчалил от пристани "метеор", медленно развернулся, потом набрал скорость, стал едва различимой белой точкой и скрылся вдали.
А надо мной высоко в небе парил ястреб - я долго смотрел на него, но он так и не пошевелил ни разу крыльями. "Наверное, он полностью расслаблен, думал я - радуется, что небо само несет его... и тогда можно не напрягаясь, легко и свободно парить в потоке ветра, этого ветра силы..."
Быстро пролетели дни возле Бабиной горы, наполненные различными событиями, и пришло время возвращаться. В пять часов вечера я сидел на корме отходившей от пристани "ракеты", называвшейся "Зiрка", держа в руке бутылку холодной пепси-колы - ах, эта холодная пепси-кола! Какие были наши годы! - и глядя за корму на белый пенный след, изгибающийся и уходящий назад, где пропадала в дымке, медленно исчезая вдали синеющая грядя бучацких гор.
