Вячеслав Пьецух - Четвертый Рим
Дома супруга Варвара Тимофеевна уложила его в постель, дала валерьяновых капель, сделала прохладный компресс на грудь и, усевшись у изголовья, начала читать ему "Приключения Тома Сойера", каковую книгу Свиридонов очень любил на слух. Вскорости чтение его убаюкало и он прикорнул облегченным сном, похожим на дамский обморок. Во сне нечто его манило в незнакомую глубь, умиротворяющую и сулящую разрешение всех вопросов, однако это влечение сопровождала какая-то пугающая дурнота, и он заставил себя проснуться.
В углу спальной комнаты, затемненном тяжелой штофной гардиной, стояла женщина восточной наружности в темно-зеленом платье из подкладочного шелка и так на него смотрела, будто собиралась открыть секрет. Тогда он приотверз рот, чтобы сказать Варваре Тимофеевне: "Вот, смотри, - смерть стоит", но голоса не было, и он от ужаса обмочился. Сама же супруга смерти почему-то не замечала, верно, по той причине, что отходная истома, в которую погрузился Павел Сергеевич, вогнала ее в отупение; правда, несколько позже она встрепенулась и стала поить его валерьянкой, но он уже пить не мог, и зелье выливалось у него изо рта, стекая по щеке на подушку и простыню. Собственно, к этому времени он уже не дышал.
Варвара Тимофеевна как-то чудно, не совсем согласно законам физики, сползла с венского стула на пол. Некоторое время она сидела на полу подле тела своего мужа и с безумной тупостью смотрела на его осиротевшие домашние тапочки, у которых были дыры напротив большого пальца. Дальнейшие ее действия на первый взгляд были необъяснимы: она под микитки стащила тело с дивана, подняла ложе, повыкидывала из нутра постельные принадлежности и там кое-как разместила труп; затем она опустила ложе и уселась на диване, аки Цербер при входе в ад. Видно, расстаться с телом мужа ей было невмоготу.
11
Ваня Праздников совершил-таки непродуманный поступок, на который его толкало совмещенное чувство неприкаянности и свободы: пошатавшись несколько часов по Москве, он не то чтобы намеренно закончил прогулку у своего кооперативного техникума и устроился на скамейке в маленьком скверике, как раз напротив входа в учебный корпус. Ждал он своих друзей, наверное, часа два и за это время успел сыграть сам с собой сорок партий в "крестики-нолики" и детально продумать покушение на Ягоду.
В половине четвертого, когда апрельский воздух уже пожух, точно за день пообносился, он наконец увидел Соньку-Гидроплан и Сашу Завизиона, которые вышли из учебного корпуса и уныло побрели вниз, к Неглинному бульвару, стукаясь связками учебников и конспектов, перетянутых кожаными ремнями. Ваня следовал за ними до Трубной площади и нагнал только у нелепой башни Рождественского монастыря, похожей на пасхальный кулич, который делают малороссы; Иван пихнул друзей в спины и загоготал в предвкушении оглушительного эффекта.
Эффект, впрочем, был небольшим.
- Очень остроумно, - сказала Софья.
А Сашка Завизион осведомился свирепо:
- Где ты пропадал-то, собачий сын?!
- Даже не знаю, как и сказать, - отозвался Ваня. - Довольно глупо все получилось. Если совсем коротко, то я испугался и убежал. А чего я испугался - и сам не знаю... То есть знаю, но не скажу. То есть сказал бы, но все это очень глупо.
- А мы уж думали, что тебя погубили притаившиеся враги.
- Да, в общем-то, так и есть. Только мы не там врагов ищем, где они действительно окопались.
Ребята пропустили мимо ушей это туманное сообщение и стали наперебой рассказывать Ване про то, какой переполох учинил секретарь Зверюков из-за его трехдневного отсутствия на занятиях и как их даже вызывали к директору на допрос. Когда они уже подходили бульваром к Сретенке, неожиданно Сашка Завизион перескочил на другую тему:
- Вы только послушайте, какая мне вчера пришла потрясающая идея! - с жаром сказал он и ухватил Праздникова за рукав. - Я предлагаю, чтобы всех выдающихся людей - ну, там изобретателей, поэтов, крупных ученых отдельно поселить на каком-нибудь острове в Белом море. И пускай эти умники занимаются там сельским хозяйством или каким-нибудь рукоделием и не мешаются в нашу жизнь, поскольку они представляют собой прямой вызов обществу равных и потому счастливых людей, каким является коммунизм...
- Опять ты умничаешь, - сказала Соня Понарошкина, - надоело!
Сашка Завизион тем не менее продолжал:
- Вы как хотите, а гений - это оскорбление революционного чувства масс. Если Карл Маркс сказал, что при социализме все должны быть равны, то и нечего выставляться, а если вы ничего не можете поделать со своим изобретательским талантом, то пожалуйте на какой-нибудь Валаам. Но порочить идею равенства мы никому не позволим, будь ты хоть Менделеев в кубе!
- Хорошо, - сказала Соня, - а кто будет двигать вперед советскую техническую мысль?
- Во-первых, это не навсегда, и даже в-последних, не навсегда. Лет пятьдесят мы протянем на старых изобретениях, а потом, через социалистический образ жизни, все станут выдающимися людьми.
- Пятьдесят лет - это уж слишком много, - поправил Ваня. - Если нам не подкузьмит капиталистическое окружение, то лет через десять-пятнадцать светлое завтра превратится в радостное сегодня, недооцениваешь ты наши возможности и размах.
Сказав это, Ваня Праздников спохватился: "Кто же я такой по своим политическим убеждениям? - спросил он себя в тревоге. Социалист-революционер или все-таки большевик? Вот рядом идут друзья, которых я знаю как облупленных, а они коренные большевики, и сто пятьдесят миллионов советских людей - тоже большевики, так неужели я попру против всего народа?! Тем более что у партии Ленина - Сталина цель ясна - счастье и равенство всех людей, а тут эта Фрумкина заседает на чердаке, и вообще черт его знает, какая там у них была светлая молодежь... Ну и что из того, что у Ленина ножки болтались, когда он сидел на стуле, зато он отобрал награбленное у эксплуататоров и указал человечеству светлый путь!" Одним словом, и пяти минут не прошло, как Ваня про себя расплевался с эсерами-боевиками и даже решил вывести Фрумкину на чистую воду, буде она по-прежнему прозябает на чердаке.
- Вот что, ребята, - торжественно сказал Ваня, останавливая компанию...
Остановились они, как на заказ, возле того самого громадного дома, где накануне Праздников встретил Фрумкину и где он позорно пал под напором ее каверзной пропаганды. Мимо, в сопровождении факельщиков в поношенных белых фраках, проследовал катафалк, запряженный четверкой одров, которые тащили раскрытый гроб, с верхом наполненный ядреной картошкой, трамвай прогрохотал в сторону Чистых прудов и отчаянно затрезвонил на перекрестке, пьяный дворник в подворотне нес явную антисоветчину, обращаясь невесть к кому.
- При плохой власти, - рассудительно орал он, - ну все работало, и электричество, и тот же самый водопровод, а при хорошей власти ничего не работает - ни электричество, ни тот же самый водопровод!..
Проехало новенькое такси фирмы "Рено", и отряд пионеров, очень серьезных лицами, прошагал мимо них с барабанным боем.
- Вот что, ребята: ведь я, если хотите знать, не зря пропадал три дня, я за это время открыл целую контрреволюционную организацию, во главе которой стоит одна пакостная старушка. Я такой предлагаю план: вы тут меня подождите, а я посмотрю, на месте ли эта ведьма. Если она на месте, то мы моментально вызываем бригаду ОГПУ.
Соня Понарошкина и Сашка Завизион замерли от восторга, а Ваня подумал, что если он выдаст Фрумкину, то великодушные чекисты наверняка простят ему вылазку насчет библиотеки в черепе Ильича. Он решительно пересек трамвайные пути, вошел во двор громадного дома и поднялся по черной лестнице на чердак.
Там все было по-старому, разве что неподалеку от закутка, где он проболел без малого трое суток, висел на тонком шнурке котище, который вытянулся в струну и по-человечески сложил лапы. В самом же закутке, к удивлению Праздникова, сидел на матрасе мужчина преклонных лет, седой и благообразный, с несколько суровым выражением глаз, вообще похожий на швейцара прежнего образца.
- Позвольте представиться, - неожиданно сказал он. - Александр Эмильевич Дюбуа. Присаживайтесь, Иван, предстоит, видимо, продолжительная беседа.
- А откуда вам известно, что я Иван?
- Мне про вас Фрума Мордуховна рассказала.
- Сама-то старушка где?
- Конспирация, знаете ли, дело темное. Сегодня она в Борисоглебском переулке, а завтра в Улан-Удэ. Вы мне вот что скажите, Ваня: Фрума Мордуховна вас в Боевую организацию вербовала?
На этот опасный вопрос Праздников ответил вопросом:
- Вы что - тоже социалист-революционер?
- Нет, я бывший социал-демократ из меньшевиков, но главным образом я бывший прапорщик Павловского полка.
- Значит, из белого офицерства... В Октябре, конечно, дрались против большевиков?
- В Октябре никто против них не дрался, они просто-напросто себя объявили властью, когда в Петрограде, по сути дела, власти уже не было никакой. До переворота я состоял товарищем комиссара Петроградской стороны, а именно вечером двадцать пятого октября гонял чаи у графини Будберг.
