Николай Лейкин - На лоне природы
— Больше тысячи рублей домъ-отъ всталъ, хотите вѣрьте, хотите не вѣрьте. Ну, какъ десяти законныхъ процентовъ съ него не получить? Сто рублей, чтобъ ужъ не торговаться, произнесъ наконецъ мелочной лавочникъ и махнулъ рукой.
— Это вы дорого… Это вѣдь вы городскія цѣны…
— Законные проценты — сами разочтите. Страховка, поземельныя, на ремонтишко надо считать — много ль останется! Только вотъ чтобы покупателя около себя держать — изъ-за этого и строилъ. Теперича закуски разныя или, тамъ, что прочее — только закажите и все предоставимъ.
— И здѣсь кабала… шепнулъ съемщикъ женѣ. — Сто рублей нельзя дать.
— А намъ взять меньше невозможно. Снимите низъ одинъ, верхняя комнатка у меня подъ холостого жильца уйдетъ, тогда восемьдесятъ рублей взять можно.
— Нѣтъ, нѣтъ… Или весь, или совсѣмъ не надо.
— Тогда сто рублевъ. Такъ у меня по расчету выходитъ. Намъ, конечно, чѣмъ больше жильцовъ, тѣмъ для лавки пріятнѣе — вотъ изъ-за чего я говорю, чтобъ на верхъ жильца пустить, — ну, а не хотите, такъ какъ хотите.
— Для насъ это дорого.
— Какъ хотите — ваша воля. Конечно, ежели бы мы знали напередъ, какой вы по лавкѣ покупатель будете, то при хорошемъ, съ вашей стороны, заборѣ нашего товара можно бы и спустить малость, но такъ какъ намъ жизнь вашей милости неизвѣстна, то ужъ меньше ста рублей за такой домикъ — ни-ни.
— Не предложить ли Михаилу Семенычу верхнюю-то комнату? сказалъ съемщикъ женѣ.
— Да конечно же, сударыня, предложите. И вамъ-то веселѣе будетъ при знакомыхъ, подхватилъ мелочной лавочникъ. — Намъ чѣмъ больше жильцовъ, тѣмъ чувствительнѣе.
— Нѣтъ, я не желаю Михаила Семеныча. Пьющій человѣкъ, бражникъ. Онъ и тебя-то захороводитъ, отрицательно покачала головой съемщица и сдѣлала гримасу.
Выслушавъ этотъ отвѣтъ, лавочникъ оживился.
— Эхъ, сударыня! Да вѣдь на дачу люди только для того и ѣдутъ, чтобы пображничать на легкомъ воздухѣ во все свое удовольствіе. Зиму-то сидятъ-сидятъ закупорившись, такъ на лѣто-то надо и распоясаться.
— Нѣтъ, нѣтъ, я пьянства у себя въ домѣ не желаю.
— Воля ваша-съ.
— Вы это съ дровами сто рублей за домикъ считаете? спросилъ съемщикъ.
— Какъ возможно-съ… Что вы… Дрова у насъ отдѣльно забирать будете… Изъ-за забора-то мы только и хлопочемъ. Теперича обрѣзковъ сколько накопилось отъ постройки — нужно же ихъ сбывать.
— Послушайте, хозяинъ: вы этимъ приготовленіемъ къ походу на покупателя положительно меня пугаете. Вѣдь это, значитъ, вы приготовляетесь драть съ насъ за все сколько возможно.
— Зачѣмъ драть-съ? Цѣны будутъ божескія. Конечно, супротивъ Питера мы не можемъ, потому, привозъ сюда чего стоитъ. Провинція-съ… Цѣны провинціальныя. А насчетъ дровъ не безпокойтесь. По чемъ въ Питерѣ платили, такъ и у насъ платить будете.
— Однако, здѣсь дрова должны быть дешевле.
— Такъ-то оно такъ, но вѣдь цѣлую зиму дачника-то ждемъ. Вотъ домъ подъ него нарочно выстроилъ, такъ неужто ужъ не попользоваться? Да вы будьте спокойны, дорого не возьмемъ.
Съемщики заговорили другъ съ другомъ по французски. Они совѣтовались. Лавочникъ стоялъ и хлопалъ глазами.
— По берегу-то рѣки тутъ есть выходъ на конецъ деревни? справился съемщикъ. — Все это я къ тому спрашиваю, чтобы намъ кабакъ-то вашъ обходить.
— Крестьянскіе огородишки тутъ по берегу-то — ну, да побалуете кой-когда мужиковъ по пятіалтынничку, такъ они препятствовать не станутъ и черезъ огороды пускать будутъ.
— Опять платить.
— Да вѣдь ужъ тѣмъ живутъ. Здѣшній народъ срывку любитъ. Такъ какъ же, сударь, насчетъ дачки-то?
— Рублей семьдесятъ — вотъ моя цѣна.
— И разговаривать не будемъ, махнулъ рукой лавочникъ. — Я съ вами по совѣсти, всѣ проценты вамъ высчиталъ, и ежели вы человѣкъ торговый…
— Я учитель.
— Ну, вотъ оттого-то вы въ резонъ и не принимаете, а кабы были человѣкъ торговый…
— Да вѣдь безъ мебели дача-то.
— Безъ мебели, безъ мебели. Это точно, что безъ мебели. Да вѣдь какая же мебель на дачѣ! У крестьянъ-то въ избахъ нешто есть мебель? Ну, извольте, столы и скамейки я велю плотникамъ сколотить для вашей милости, для кроватей козлы дадимъ и доски: сѣнцо у меня купили, въ мѣшки набили — вотъ вамъ и постели.
— Ну, семьдесятъ пять рублей за дачу возьмите.
— Зачѣмъ торговаться? Я вамъ душу свою по процентамъ открылъ.
— Дороже не могу дать.
Съемщики стали уходить. Лавочникъ шелъ сзади.
— Ежели бы знато да вѣдано, на сколько товару вы у меня изъ лавки брать будете… бормоталъ онъ. — Вѣдь иной въѣдетъ, да самъ всякую провизію изъ города возить и будетъ. Ну, да ладно, красненькую я вамъ на переѣздку скину, ежели покупатель хорошій будете — и это ужъ мое послѣднее слово.
— Мы подумаемъ и дадимъ отвѣтъ. Мы здѣсь, по всѣмъ вѣроятіямъ, сегодня ночевать останемся, сказалъ съемщикъ и направлялся на улицу.
XVI
Лавочникъ шелъ сзади съемщиковъ и говорилъ:
— Я взялъ бы съ васъ за эту дачку и семьдесятъ рублей, ужъ куда ни шло, обживайте новоселье, да семейство-то у васъ маловато, лавкѣ-то моей немного будетъ пользы, а я изъ-за этого самаго только и домъ подъ дачниковъ строилъ. Ужъ отдавать ли, нѣтъ ли за семьдесятъ рублей, такъ большому семейству, человѣкъ, этакъ, въ десять. Гости-то къ вамъ, по крайности, наѣзжать будутъ ли?
— Да что это за распросы! Зачѣмъ это! Я не желаю и отвѣчать! вспылилъ съемщикъ.
— Помилуйте, для насъ это статья важная. Тутъ сердиться нечего.
— Гдѣ тутъ и помѣститься-то десяти человѣкамъ!
— Лѣто-съ… Вѣдь лѣтомъ все больше на воздухѣ, а переночевать всегда можно. И по пяти человѣкъ спятъ въ комнатѣ, а здѣсь у васъ будетъ четыре, да сѣни, да кухня. Много гостей понаѣдетъ, такъ мы и на постоялый дворъ поспать-то къ себѣ пустимъ. Подъ охотниковъ у насъ всегда двѣ комнаты имѣются, а тѣ вѣдь только ранней весной, да осенью наѣзжаютъ.
Съемщикъ не отвѣчалъ. Онъ взглянулъ на часы и сказалъ женѣ:
— Уѣхать сегодня отсюда и думать нечего. Опоздали уже на всѣ поѣзда. Придется переночевать здѣсь.
— Такъ къ намъ, сударь, пожалуйте. У насъ изба чистая, приглашала съемщиковъ баба. — Сѣнничекъ вамъ съ супругой отличнѣйшій предоставимъ и подушечки дадимъ.
— Намъ ѣсть ужасно хочется. Молоко, яйца и хлѣбъ у васъ есть?
— Все, все есть, баринъ. Яишенку вамъ сдѣлаемъ, курочку даже въ горшечкѣ сварить можно — и будетъ вамъ супъ.
— Ну, курицы-то ужъ не надо. Мы колбасы въ лавкѣ купимъ.
— Отчего же не надо? Я вамъ все сооружу, настоящій обѣдъ сооружу. Теперь ужъ, впрочемъ, будетъ не обѣдъ, а ужинъ. По-нашему вѣдь обѣдъ-то въ двѣнадцать часовъ. Да могу вамъ и щецъ дать изъ солонины похлебать, ежели не побрезгуете нашимъ кушаньемъ. Вѣдь сами-то мы ужинать будемъ. Пожалуйте, баринъ, пожалуйте, сударыня, приглашала баба.
— Ну, а по крестьянскимъ дворамъ намъ ужъ нечего больше искать дачъ?
— Да мужики-то все ненадежные, пьянственные. А впрочемъ посмотрите, пожалуй. Къ кому бы васъ свести?
— Нѣтъ, нѣтъ, въ пьяную семью я не хочу.
— Вы къ намъ-то пожалуйте, а дома я ужъ съ своимъ мужикомъ соображу, кого бы вамъ подсдобить въ хозяева. Дьячокъ вѣдь вотъ у насъ на лѣто комнату отдаетъ, но только одну комнату, и трафитъ такъ, чтобы холостому сдать и на харчи его взять, разсуждала баба, ведя съемщиковъ къ себѣ на дворъ.
Дворъ былъ недалеко отъ лавочки. Войдя въ калитку двора, съемщики очутились въ самомъ топкомъ перепрѣломъ навозѣ, такъ что ужъ и положенныя на него доски для прохода къ крыльцу не помогали и ихъ окончательно засосало въ грязную жижу.
— Отчего вы такъ грязно дворъ держите? задала бабѣ вопросъ съемщица.
— Да вѣдь, помилуйте, скотина-съ. Это не грязь, это навозъ, это крестьянская благодать. Все это на огородъ, да на пашню пойдетъ. Рано еще теперь, а вотъ немного погодя все вывеземъ на поле. Вы, вотъ, конечно, сударыня, городской человѣкъ и, можетъ быть, всего этого не понимаете, а вѣдь безъ навоза ничего и родиться не можетъ. Мы люди исправные, сѣемся и огородъ сажаемъ. У насъ вотъ лѣтомъ и подсолнухъ, и все. Люди навозъ-то покупаютъ.
— Знаю, знаю, что навозъ въ деревенскомъ хозяйствѣ необходимъ; но зачѣмъ вы его не складываете въ кучу?
— Да какъ его въ кучу-то сложишь? Его сложить, а скотина опять разроетъ. Скотина-съ… Да и нѣтъ у насъ этого обнаковенія, чтобъ рано навозъ убирать. Вотъ около Николина дня, къ пріѣзду дачниковъ вывеземъ и все чисто будетъ. У насъ, сударыня, тутъ мѣсто топкое, глина-съ, оттого оно и грязно такъ, а въ сущности тутъ и навозу-то не ахти что.
Съемщики вошли въ избу. Домъ былъ, очевидно, изъ зажиточныхъ. Въ комнатѣ на окнахъ висѣли даже кумачевыя занавѣски на вздержкѣ и на двухъ подоконникахъ стояло по гипсовой статуэткѣ, изображающей купидона, стоящаго на одномъ колѣнѣ со сложенными у груди руками. На стѣнѣ висѣли часы съ большимъ деревяннымъ расписнымъ цвѣтами циферблатомъ. У часовъ, впрочемъ, вмѣсто второй гири висѣлъ пестрядинный мѣшечекъ съ пескомъ. Мебель была разнокалиберная и среди нея виднѣлись даже два буковые гнутые стула съ деревянными сидѣньями, совсѣмъ новые. Стоялъ комодъ, покрытый красной салфеткой, на комодѣ стеклянный шкапчикъ и въ немъ посуда, состоящая изъ пестрыхъ чайныхъ чашекъ и тарелокъ съ рисунками. На покрытомъ бумажной салфеткой столѣ помѣщалась даже лампочка на чугунномъ пьедесталѣ и съ матовымъ стекляннымъ колпачкомъ. Въ углу, разумѣется, образа въ кіотахъ съ вербой и вѣнчальными свѣчами. Полъ былъ устланъ рогожами.
