Николай Рерих - Избранное
- Нет ничего проще; сделай так, как нужно.
- Учитель, мне делается страшно. Может быть, всетаки скажешь мне, стоит ли короны царей сделать выпуклыми или только для венцов оставить накладное золото?
- Положи золото там, где нужно, - Мне приходит в мысль, не сделать лж на ягнятах волокна шерсти. Положим, они почти не видны, но вспомни, какие шелковистые, мягкие пряди лежат на ягнятах, так и хочется сделать их тонкою кистью, но в общей картине они почти не видны.
- Делай их так, как нужно.
- Учитель, я не вижу в ответах твоих совета моему делу. Я знаю, что все должно быть так, как нужно, но как нужно - затемнилось у меня сейчас.
- Скажи, ставил ли тебе какие-нибудь условия работы отец Джиованни?
- Кроме срока, никаких условий. Он сказал: Бенвенуто, напиши хорошее изображение "Поклонение трех волхвов Пресвятому Младенцу" и я заплачу тебе десять дукатов из монастырских сумм. Потом назначил срок работы и размеры доски. Но во время работы являлись мне разные мысли от желания сделать лучшее изображение.
И к тебе, учитель, по-прежнему обратился я за добрым советом. Скажи, что же значит, "как нужпо"?
- Как нужно, значит, все должно быть так, как хорошо.
- Но как же так, как хорошо?
- Несчастный, непонятливый Бенвепуто, о чем мы всегда с тобой говорили? Какое слово часто повторял я тебе? Так, как хорошо, может значить лишь одно - так, как красиво.
- А красиво?
- Бенвенуто, выйди за двери и иди к сапожнику Габакуку и скажи: возьми меня мять кожи, я не знаю, что такое "красиво". А ко мне не ходи и лучше не трогай работы своей.
После этой истории в рукописи идет сообщение о рецептах варки оливкового масла и об употреблении косточек оливы. Затем еще рассказ о пизанском гражданине Чирилли Кода, погребенном заживо. По два последних рассказа для нас интереса не представляют.
1900
ЗНАМЕНИЯ
Из темной кладовки вышел человек и прошел на дворовую лестницу. Шел быстро, точно скрывался. Шел какими-то неслышными шагами.
Как он зашел в кладовку? Зачем там был? Куда ушел?
Почему шел неслышно?
Не узнать. Не придумать.
В людской зазвонил комнатный звонок. Звонил долго и сильно. А никто не звонил; никто никого не звал.
Почему звонок сам зазвонил?
Никак не узнать.
В комнате тетушки Анны Ивановны завертелась дверная ручка. Завертелась сильно. Несколько раз перевернулась. А никто до нее не дотронулся.
Зачем ручка крутилась? Что это значит?
Странно и непонятно.
В столовой в один день прошли семь мышей.
Никогда такого не бывало, а тут семь сразу.
Откуда пришли? Зачем вылезли?
Непонятно, но неспроста.
Кухарка вечером вернулась домой в большом страхе.
Туман стоял. Шла она по Длинному переулку, а навстречу ей идет белая лошадь. Идет из тумана одна, без человека. Идет, тихо ступает. Шума никакого не слышно. Так и прошла. Ушла в туман.
Откуда - неведомо. Куда - неизвестно.
Страшно вспомнить.
Поздно вечером случилось самое страшное: лопнула картина на доске. Висела, висела себе тихо и вдруг с большим треском лопнула прямо через лицо святого Иеронима.
Почему именно вечером лопнула?
Это уже совсем плохо.
Весь канун сочельника наполнился непонятными и странными делами. Не только нам, но и прислуге и всем большим стало ясно, что случится страшное что-то. Даже тетушка Анна Ивановна сказала:
- Не к добру!
В буфетной горничная Даша шептала Анисье Петровне, экономке:
- Дурной шалит! Дай-ка позову доброго, - тот мигом все утишит.
Но Анисья Петровна предупредила:
- Не зови! Не поминай! Позвать-то легко, а поди потом убери его. Так-то, бывало, позовешь, придет легко, по первому голосу, а уйти не уходит. На уход надо знать тоже крепкое слово.
Кто он, дурной? Кто он, добрый? Почему кто-то пришедший не уйдет?
Все это было особенно: все было чудесно.
Говорили мы тихо. Шептали все новые догадки. Новые причины придумывали. Одна другой несбыточней, одна другой красивей.
Все ужасающие возможности были сказаны. Новый звонок, стук или голос наполняли нас трепетом жутким и небывалым.
Садились мы близко-близко друг к другу. Верили, любили и трепетали.
А в постелях, пока не уснули, стало и совсем страшно.
И двери в темную комнату стали как-то приотворяться.
И пол скрипел под невидимым шагом. И прохладным вихрем тянуло откуда-то. У порога стояло настоящее.
Утром все побледнело. А дядя Миша пришел и стер огневое вечернее слово.
Все объяснилось.
Черный человек оказался новым слесарем и ходил неслышно в калошах. Оказалось, кот улегся на кнопку звонка. В дверной ручке испортилась старая пружина.
Белая лошадь ушла с каретного двора, и ее скоро поймали. А мыши пришли сразу после отъезда кондитера.
За трещину на картине дядя Миша очень сердился и говорил, что уже три года просил "на паркет переложить"
картину, иначе она должна была расколоться. За небрежность к картине дядя Миша даже нашумел.
От страхов ничего не осталось. Не пришли ни дурной, ни добрый. Все стало обычным, и мирным, и скучным.
После того у нас никогда ничего не бывало. Даже сны прекратились. Знаков особенных нет ни на чем.
Знамений ждем! Знамений просим!
1913
ПЛАМЯ
Письмо
В измятом холщовом пакете я получил наконец письмо. Часть пакета была залита дождем или волною. Почти полгода я ожидал это письмо. Пока шло мое. Пока шел ответ. Ответ, вероятно, был задержан ледоходом и весенней распутицей.
Да и мог ли я ожидать ранее ответа на мои вопросы?
Подумайте, скоро ли обернется письмо, на котором надо написать: "по ....... дороге до города ....... оттуда переслать по реке ....... до устья ....... Передать в село ....... для пересылки с оказией до ....... перевала, где вручить крестьянину....... села ......., а ему указано, как доставить по принадлежности". Решаю напечатать письмо в том виде, как я его получил. Для меня и для многих оно - исторический документ об известном лице, материал для историка искусства. Для других содержание письма объяснит то, что их еще недавно так волновало и так удивляло. А для тех, которым без имен и местностей (я опушу лишь имена и название мест) письмо моего друга будет малопонятным и лишенным местного интереса, те пусть посмотрят на письмо, как на страницу нашей сложной современности.
"Пламя" - так назову я это письмо. Мой друг употребляет в письме это слово неоднократно. Для него оно имеет особое значение.
Пусть друг мой простит, когда узнает, что я напечатал его частное письмо в точном изложении. В письме, видно, он допускает мысль, что содержание могло бы пригодиться писателю для театра. Но я счел нужным напечатать письмо так, как получил его.
Те, кто не верил человеку, пусть поверят залитому волною письму.
"Ты нашел меня. Ты хочешь, настоятельно хочешь, чтобы я сам написал тебе обо всем происшедшем со мною.
Отчего я уехал? Отчего скрылся? Где живу?
Ты пишешь о выдумках и ложных историях, обо мне распускаемых... Пусть, пусть, пусть.
Все описанное уже отошло от меня. Смотрю на прошлое, как на чужую жизнь. Пли как - на сон. Второе - вернее.
Сознаюсь, всякие выдумки меня теперь мало тревожат - выяснять я ничего не должен. Но если ты хочешь знать все, как было? - слушай.
Просто так "как было".
Ты спросил, где я сейчас? Слушай.
На севере. На острове. На горе стоит дом. За широким заливом темными увалами встали острова. Бежит ли по ним луч солнца, пронизывает ли их сказка тумана - их кажется бесчисленно много. Несказанно разнообразно.
Жилья не видно.
Когда солнце светит в горах особенно ярко, - на самом дальнем хребте что-то блестит. Мы думаем, что это жилье.
А может быть, это - просто скала. Налево и сзади - сгрудились скалы, покрытые лесом. Черные озерки в отвесных берегах. На одном месте камни напоминают старую основу жилища. Нам кажется, что раньше давно здесь уже кто-то жил. На огромном валуне кажется выбитою цифра 3 (три) или буква 3. По лесам иногда представляются точно старые тропинки, неведомо как возникшие. Незаметно исчезающие...
А может быть, вес это - просто наше воображение...
Массив нашего острова очень древен. По всем признакам вулканические образования давно закончились. На таких массивах можно бы осуществить нашу давнюю мысль постройки храма, где сохранятся достижения культуры нашей расы. Где на самых прочных материалах, самыми прочными способами будут запечатлены все лучшие достижения человечества. Будут изваяны лучшие чертежи ж вырезаны наиболее полезные формулы. При непрочности наших обычных материалов, при невероятной преход-ящности бумаги, красок и всего - такое хранилище было бы величественно. Тайник знания. Знание для знания.
Великое творчество.
Опять мечтания...
Молчаливый человек на черной сойме иногда привозит нам запасы пищи, книги и вести из нашего прежнего мира. Измятые, желтые листки, точно опавшие листья с далеких деревьев.
