Анатолий Собчак - Дюжина ножей в спину
У Петербурга, как и у других российских городов, существует множество труднейших проблем, но есть и свои, составляющие его специфику: изношенный и не ремонтировавшийся по сто и более лет жилой фонд в центре города, устаревшие и изношенные до предела инженерные коммуникации, отсутствие очистных сооружений, ужасающие дороги, острая нехватка средств городского транспорта и проч. Однако на первом месте стоят все же не они, а другие три проблемы, определяющие атмосферу и пульс жизни города:
1) почти полтора миллиона пенсионеров, ветеранов, блокадников, инвалидов, выплаты которым по социальным льготам съедают до 40% городского бюджета. Но именно эта категория людей более всего пострадала от политических и экономических изменений в стране. Все усилия городских властей, которые мы предпринимали для облегчения их положения, к сожалению, не могли изменить его в лучшую сторону существенно - слишком неблагоприятны были общие процессы, происходившие в России.
Когда я встречался на приемах с этими людьми - а именно они составляли основную массу жалобщиков, - временами возникало впечатление, что в городе живут одни несчастные, загнанные болезнями, несчастьями и житейскими неурядицами люди;
2) почти миллион работающих на военных заводах и в связанных с ними проектных, исследовательских и конструкторских организациях. Все они враз из людей с привилегированным положением и сравнительно высокой зарплатой превратились в лишних, ненужных, подлежащих увольнению работников. И никакими словами убедить их в неизбежности, необходимости и исторической справедливости перемен было невозможно. Ведь для каждого это составляло личную трагедию, было крушением привычной жизни;
3) и наконец, почти половина жителей, проживающих в коммунальных квартирах - этом страшном изобретении советской власти, которое более всего способствовало превращению городского (потенциально наиболее опасного для любой власти) населения в однородную массу - одинаково мыслящую, сцементированную страхом, доносами, взаимной слежкой и унижающими душу, но одинаковыми для всех: профессоров и дворников, врачей и кухарок, инженеров и сантехников... и т. д. и т. п. - коммунальными условиями сосуществования (общей кухней, общим туалетом, общей ванной, бесконечными счетами и копеечными расчетами за общие коммунальные услуги). Весь этот коммунально-лагерный мир, который достался нам в наследство от коммунистического режима.
К сожалению, события в стране развивались таким образом (ожесточенная политическая борьба, один путч за другим, шоковая терапия экономических реформ), что ни одну из этих проблем кардинально решить не удалось - не хватило ни сил, ни средств, ни времени. И я, понимая, что это будет использовано моими соперниками на предстоящих выборах, просто не предвидел того, какие грязные средства будут пущены в ход.
Неважно складывались у меня и отношения с военными, особенно из-за моей позиции по Чечне - мое категорическое осуждение этой безумной войны с самого ее начала, а также попытки сыграть роль посредника между Дудаевым и российским руководством (напомню, что подобную роль мне удалось выполнить в процессе налаживания армяно-азербайджанских переговоров и погашения военного конфликта в Нагорном Карабахе) - все это вызывало изжогу не только у президента, но и прежде всего в генеральской среде. Учитывая высокую степень милитаризованности города (более 40 военных академий и училищ, множество специализированных организаций Минобороны и воинских частей, дислоцированных в городе и его пригородах), это составляло порядка 300 тысяч голосов избирателей, которые, в отличие от неорганизованных жителей города, практически все приходят на избирательные участки (повзводно, поротно, побатальонно). В будущей избирательной кампании мне было трудно рассчитывать на голоса этой категории избирателей.
Об этом же предупреждал меня и известный наш социолог профессор Александр Юрьев, который был не только моим советником, но и советником Черномырдина, и который дал согласие возглавить мою предвыборную кампанию. Еще до старта избирательной кампании (в ноябре 1995 года) он со всей присущей ему конкретностью и откровенностью предсказал финал драмы: "Ваше превосходство по авторитету и популярности в сопоставлении с любым из потенциальных конкурентов не вызывает никаких сомнений. Вы одержите победу, но только в случае, если к урнам для голосования выйдет "средний класс" - ваша наиболее верная социальная группа поддержки. Вы дали новую жизнь городу, а им создали шанс добиться успеха в жизни, и они отблагодарят вас за это. Но именно потому, что они имеют относительно обеспеченную и достойную жизнь - добиться их серьезной явки и есть задача из задач. Рабочие, пенсионеры и военные по ряду объективных причин (зависимых от вас лишь в малой мере) вряд ли в большинстве своем поддержат вас. Сегодня уже мало кто вспоминает о том, как вы сумели предотвратить голод зимой 1991/92 года, как не допустили ввод в город армейских частей при путчах в 1991 и 1993 годах, как пресекли разжигание политического и националистического экстремизма в городе, а также о том, что именно благодаря вашей и Попова (бывшего тогда мэром Москвы) позиции была проведена бесплатная приватизация государственного жилья - все эти заслуги имеют несчастье вымываться из памяти людей. Зато тяготы сегодняшней жизни свежи, и потому протестное голосование может привести к вашему поражению. Вам следует добиваться максимальной явки людей на выборы, если к урнам придет менее 50 процентов избирателей, ваше поражение практически неизбежно".
Юрьев первый указал на подстерегающие меня опасности и на мои иллюзии неоспоримого лидерства в городе. Особенно точным оказался его прогноз относительно явки: на второй тур голосования пришло менее 49% избирателей, и как раз этих полутора процентов мне не хватило для победы. Я всегда с уважением относился к его профессионализму, таланту и проницательности. Таланту человека, распознавшего причины, ход и последствия ряда крупных кризисов последнего времени в нашей стране. Давний университетский товарищ, он без колебаний нарисовал реальную картину предстоящей борьбы, предупредив меня, что она будет предельно жестокой. Юрьев только не мог предугадать, что сам станет жертвой этой борьбы. В начале января 1996 года, когда пришло время начинать предвыборную кампанию, я вновь встретился с ним. Вновь состоялось реалистичное обсуждение моих перспектив на переизбрание, и он принял мое предложение возглавить всю идеологическую часть кампании и стать одним из руководителей моего предвыборного штаба.
В свою очередь, я учел его рекомендации по ведению кампании: дать честный и открытый отчет о проделанной по годам и месяцам работе в интересах населения города, подготовить и обнародовать конкретный и общедоступный план перспективного развития города и напомнить избирателям, что губернатор - не царь и не Бог, его полномочия ограничены законом и деятельностью Законодательного собрания города, он не может обещать всего, но то, что пообещал, обязан сделать вопреки всем препятствиям. Будучи ученым, Юрьев особо просил не ввязывать его в финансовую жизнедеятельность штаба. На том и договорились.
Но не прошло и нескольких дней, как на профессора Юрьева было совершено варварское покушение: его чуть не убили у дверей собственной квартиры. Как и любой настоящий преподаватель, Александр Иванович часто шел навстречу просьбам студентов, которые по каким-то причинам не смогли прийти к нему на кафедру, но должны были сдать реферат или курсовую работу - в таких случаях он принимал их у себя дома. Об этом на факультете все знали, и кто-то решил воспользоваться профессорской добротой. В то злополучное январское утро в квартире раздался звонок; взглянув в глазок, Юрьев увидел миловидную девушку. Добродушный хозяин смело открыл дверь, но вместо студентки перед ним оказался мужчина крепкого телосложения в маске, который плеснул в лицо Юрьева серную кислоту из банки. Если бы дверь открывалась не внутрь (часть кислоты попала на дверь), Александр Иванович вряд ли остался бы в живых. Отлетев от двери, кислота попала в лицо и самого преступника, который отшатнулся и затем выстрелил в упавшего Юрьева. После чего убежал. К счастью, он промахнулся, и профессор, бросившись в ванную, начал лихорадочно обмывать лицо и шею - места основного поражения холодной водой. Кожа тем временем быстро краснела и начала отслаиваться, а боль становилась все невыносимее. Вскоре приехали "скорая" и милиция, вызванные по телефону женой.
Только спустя два дня мне разрешили навестить профессора Юрьева в Военно-медицинской академии. Войдя в палату, я едва не закричал, настолько чудовищным было зрелище. Впервые в жизни я видел такое. Вся его голова и шея были плотно забинтованы, на бинтах выступали пятна крови и мазей - одним словом, это была какая-то кукла, выдающая живого человека только благодаря незабинтованным рту и одному глазу. Он находился на искусственном питании и в окружении капельниц. Когда я подошел к кровати, у меня перехватило дыхание. Мягко взяв его руку, я переборол волнение и сказал, что готов сделать все необходимое для его излечения, а также пообещал, что преступники будут обязательно найдены.
