Андрей Белый - Петербург
А кругом зашепталось:
- "Поскорее..."
И потом опять сзади:
- "Пора же..."
И пропавши за перекрестком, напало из нового перекрестка:
- "Пора... право..."
Незнакомец услышал не "право", а "прово-"; и докончил сам:
- "Прово-кация?!"
Провокация загуляла по Невскому. Провокация изменила смысл всех слышанных слов: провокацией наделила она невинное право; а "обл... ейка" она превратила в черт знает что:
- "В Абл..."
И незнакомец подумал:
- "В Аблеухова".
Просто он от себя присоединил предлог ве, ер: присоединением буквы ве и твердого знака изменился невинный словесный обрывок в обрывок ужасного содержания; и что главное: присоединил предлог незнакомец.
Провокация, стало быть, в нем сидела самом; а он от нее убегал: убегал - от себя. Он был своей собственной тенью.
О, русские люди, русские люди!
Толпы зыбких теней не пускайте вы с острова: вкрадчиво тени те проникают в телесное обиталище ваше; проникают отсюда они в закоулки души: вы становитесь тенями клубообразно летящих туманов: те туманы летят искони из-за края земного: из свинцовых пространств волнами кипящего Балта; в туман искони там уставились громовые отверстия пушек.
В двенадцать часов, по традиции, глухой пушечный выстрел торжественно огласил Санкт-Петербург, столицу Российской Империи: все туманы разорвались и все тени рассеялись.
Лишь тень моя - неуловимый молодой человек - не сотрясся и не расплылся от выстрела, беспрепятственно совершая свой пробег до Невы. Вдруг чуткое ухо моего незнакомца услышало за спиною восторженный шепот:
- "Неуловимый!.."
- "Смотрите - Неуловимый!.."
- "Какая смелость!.."
И когда, уличенный, повернулся он своим островным лицом, то увидел в упор на себя устремленные глазки двух бедно одетых курсисточек...
ДА ВЫ ПОМОЛЧИТЕ!..
- "Быбы... быбы..."
Так громыхал мужчина за столиком: мужчина громадных размеров; кусок желтой семги он запихивал в рот и, давясь, выкрикивал непонятности. Кажется он выкрикивал:
"Вы-бы..."
Но слышалось:
- "Бы-бы..."
И компания тощих пиджачников начинала визжать:
- "А-ахха-ха, аха-ха!.."
Петербургская улица осенью проницает весь организм: леденит костный мозг и щекочет дрогнувший позвоночник; но как скоро с нее попадешь ты в теплое помещение, петербургская улица в жилах течет лихорадкой. Этой улицы свойство испытывал сейчас незнакомец, войдя в грязненькую переднюю, набитую туго: черными, синими, серыми, желтыми польтами, залихватскими, вислоухими, кургузыми шапками и всевозможной калошей. Обдавала теплая сырость; в воздухе повисал белеющий пар: пар блинного запаха.
Получив обжигающий ладонь номерок от верхнего платья, разночинец с парою усиков наконец вошел в зал...
- "А-а-а..."
Оглушили его сперва голоса.
- "Ра-аа-ков... ааа... ах-ха-ха..."
- "Видите, видите, видите..."
- "Не говорите..."
- "Ме-емме..."
- "И водки..."
- "Да помилуйте... да подите... Да как бы не так..."
Все то бросилось ему в лоб; за спиною же, с Невского, за ним вдогонку бежало:
- "Пора... право..."
- "Что право?"
- "Кация - акация - кассация..."
- "Бл..."
- "И водки..." . .
Ресторанное помещение состояло из грязненькой комнатки; пол натирался мастикою; стены были расписаны рукой маляра, изображая там обломки шведской флотилии, с высоты которых в пространство рукой указывал Петр; и летели оттуда пространства синькою белогривых валов; в голове незнакомца же полетела карета, окруженная роем...
- "Пора..."
- "Собираются бросить..."
- "В Абл..."
- "Прав..."
Ах, праздные мысли!..
На стене красовался зеленый кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры 17 с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика.
- "Вам с пикончиком?"18
Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу.
- "Нет, без пикону мне".
А сам думал: почему был испуганный взгляд - за каретным стеклом: выпучились, окаменели и потом закрылись глаза; мертвая, бритая голова прокачалась и скрылась; из руки - черной замшевой - его по спине не огрел и злой бич циркуляра; черная замшевая рука протряслась там безвластно; была она не рука, а... ручоночка...
Он глядел: на прилавке сохла закуска, прокисали все какие-то вялые листики под стеклянными колпаками с грудою третьеводнишних перепрелых котлеток.
- "Еще рюмку..."
Там вдали посиживал праздно потеющий муж с преогромною кучерской бородою, в синей куртке, в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового:
- "Чего извоетс?.."
- "Чаво бы нибудь..."
- "Дыньки-с?"
- "К шуту: мыло с сахаром твоя дынька..."
- "Бананчика-с?"
- "Неприличнава сорта фрухт..."
- "Астраханского винограду-с?"
Трижды мой незнакомец проглотил терпкий бесцветно блистающий яд, которого действие напоминает действие улицы: пищевод и желудок лижут сухим языком его мстительные огни, а сознание, отделяясь от тела, будто ручка машинного рычага, начинает вертеться вокруг всего организма, просветляясь невероятно... на один только миг.
И сознание незнакомца на миг прояснилось: и он вспомнил: безработные голодали там; безработные там просили его; и он обещал им; и взял от них да? Где узелочек? Вот он, вот - рядом, тут... Взял от них узелочек.
В самом деле: та невская встреча повышибла память.
- "Арбузика-с?"
- "К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту - хоть бы что..."
- "Ну так водочки..."
Но бородатый мужчина вдруг выпалил:
- "Мне вот чего: раков..."
Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая...
- "Не желаете ль рюмочку?"
Праздно потеющий бородач весело подмигнул.
- "Благодарствуйте..."
- "Отчего же-с?"
- "Да пил я..."
- "Выпили бы и еще: в маем кумпанействе..."
Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек.
- "Тульские будете?"
Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью - сказал фистулою:
- "И вовсе не тульский..."
- "Аткелева ж?..."
- "Вам зачем?"
- "Так..."
- "Ну: из Москвы..."
И плечами пожавши, сердито он отвернулся.
И он думал: нет, он не думал - думы думались сами, расширяясь и открывая картину: брезенты, канаты, селедки; и набитые чем-то кули: неизмеримость кулей; меж кулями в черную кожу одетый рабочий синеватой рукой себе на спину взваливал куль, выделяясь отчетливо на тумане, на летящих водных поверхностях; и куль глухо упал: со спины в нагруженную балками барку; за кулем - куль; рабочий же (знакомый рабочий) стоял над кулями и вытаскивал трубочку с пренелепо на ветре плясавшим одежды крылом.
- "По камерческой части?"
(Ах ты, Господи!)
- "Нет: просто - так..."
И сам сказал себе:
- "Сыщик..."
- "Вот оно: а мы - в кучерах..."
- "Шурин та мой у Кистинтина Кистинтиновича
кучером..."
- "Ну и что ж?"
- "Да что ж: ничаво - здесь сваи..."
Ясное дело, что - сыщик: поскорее бы приходила особа.
Бородач между тем горемычно задумался над тарелкою несъеденных раков, крестя рот и протяжно зевая:
- "О, Господи, Господи!.."
О чем были думы? Васильевские? Кули и рабочий? Да - конечно: жизнь дорожает, рабочему нечего есть.
Почему? Потому что: черным мостом туда вонзается Петербург; мостом и проспектными стрелами, - чтоб под кучами каменных гробов задавить бедноту; Петербург ненавидит он; над полками проклятыми зданий, восстающими с того берега из волны облаков, - кто-то маленький воспарял из хаоса и плавал там черною точкою: все визжало оттуда и плакало:
- "Острова раздавить!.."
Он теперь только понял, что было на Невском Проспекте, чье зеленое ухо на него поглядело в расстоянии четырех вершков - за каретным стеклом; маленький там дрожащий смертёныш тою самою был летучею мышью, которая, воспаря, - мучительно, грозно и холодно, угрожала, визжала...
Вдруг -...
Но о вдруг мы - впоследствии.
ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ ТАМ СТОЯЛ
Аполлон Аполлонович прицеливался к текущему деловому дню; во мгновение ока отчетливо пред ним восставали: доклады вчерашнего дня; отчетливо у себя на столе он представил сложенные бумаги, порядок их и на этих бумагах им сделанные пометки, форму букв тех пометок, карандаш, которым с небрежностью на поля наносились: синее "дать ходъ"с хвостиком твердого знака, красное "справка" с росчерком на "а".
В краткий миг от департаментской лестницы до дверей кабинета Аполлон Аполлонович волею перемещал центр сознанья; всякая мозговая игра отступала на край поля зрения, как вон те белесоватые разводы на белом фоне обой: кучечка из параллельно положенных дел перемещалась в центр того поля, как вот только что в центр этот упадавший портрет.
