Иеромонах Тихон (Барсуков) - Архиерей
Молва, однако, успевала опережать архиерейский экипаж.
В церквах, ожидавших архиерея, знали уже, что сказал владыка в такой-то церкви, как отнесся к членам причта, что похвалил или, наоборот, чем остался недоволен.
Чутко прислушивался к отголоскам молвы об архиерейском посещении отец Григорий, настоятель Вознесенской церкви, стоя в алтаре в ожидании владыки.
Отец Григорий был живой, впечатлительный человек. Давно уже следил он за ходом церковной жизни не только в епархии, но и вообще в России. Видел недочеты и болел душой о них и часто, стоя перед престолом Божиим, тайно молился о том, чтобы Господь послал им архипастыря по сердцу своему.
И первое впечатление, вынесенное при встрече нового владыки, и теперь долетавшие отзывы о нем говорили отцу Григорию, что тайная молитва его услышана.
Радостно переходил отец Григорий в алтаре от окна к окну, от престола к жертвеннику и все более и более волновался; время от времени порывисто крестился, но сосредоточиться на молитве не мог; сердце билось усиленно, а в голове у него, разными перепевами бесчисленно повторяясь, проносились все одни и те же по непонятной причине вспомнившиеся слова церковного тропаря «Дай дождь земле жаждущей, Спасе».
Но дождаться владыки в этот день отцу Григорию не было суждено.
От Предтеченской церкви дорога подымалась в гору и выходила на небольшую площадку, откуда как на ладони видна была большая часть города. Выехав на эту площадку, владыка окинул город быстрым взглядом. Вдали он увидел покосившийся крест на почерневшем куполе и, стукнув в оконце кареты, велел повернуть и ехать к той церкви.
Это была церковь отца Герасима.
Прежние архиереи никогда не заглядывали сюда, и отец Герасим мало имел надежды видеть у себя нового архиерея, но все же он счел своим долгом исполнить предписание благочинного.
Равнодушно перешагнув через кучу сора, наваленную Еремой на дорожке, отец Герасим отпер церковь и стал на паперти, лицом к улице, на которой должна была появиться карета владыки.
К его удивлению, ждать пришлось недолго. Архиерейская карета уже катила по улице. Через несколько минут она остановилась у церковной ограды. Дверца кареты раскрылась, и оттуда показался владыка. Быстрой походкой направился он к церкви, с удивлением взглянул на кучу сора, обогнул ее, поднялся на паперть, благословил отца Герасима и, войдя в церковь, остановился у входа.
Неприветливо взглянули на владыку церковные своды. Отвалившаяся местами штукатурка зияла на них ранами. Их низкие изгибы потемнели от времени и пыли. Потемнели и углы от паутины, и при виде такого запустения потемнело лицо у владыки. Он сделал несколько шагов вперед и остановился перед иконостасом. Из-под налета пыли глянули на него лики святых.
Владыка перекрестился и вошел в алтарь. Отец Герасим остановился у амвона.
Алтарь выглядел еще неприветливее. Потускневшее окно слабо пропускало свет. Пыль покрывала даже святой престол, ризница состояла из нескольких поношенных облачений.
Осмотрев алтарь, владыка вышел на амвон, окинул еще раз общим взглядом церковь и молча вопросительно посмотрел на отца Герасима.
Тихо взглянул на владыку и отец Герасим…
Прошло несколько минут молчания…
Владыка продолжал смотреть на отца Герасима, на его поношенную, местами залатанную рясу, на сгорбившуюся спину, на поседевшую голову, на его еще молодое, но уже изрытое морщинами лицо, на тусклые глаза, на впалую грудь, на исхудавшие сухие руки… В глазах владыки отразилась дума. Вдруг он повернулся к алтарю, широким крестом помолился перед Царскими вратами и быстро пошел из церкви…
– Пойдемте, – сказал он, проходя мимо отца Герасима.
Отец Герасим запер церковь и направился за архиереем.
Дойдя до кареты, владыка отдал приказание кучеру ехать домой одному и распрячь лошадей, а затем, повернувшись к отцу Герасиму, сказал:
– Мне нужно с вами поговорить, и очень много… Пойдемте к вам на квартиру.
– Но, владыка, – смешался отец Герасим, с изумлением глядя на архиерея, – туда… нельзя… там… У меня нет квартиры.
– Как нет? А где же вы живете?
– То есть квартира есть… но…
Отец Герасим совсем смутился, замолчал и потупился. Краска бросилась ему в лицо. Вдруг он выпрямился, как-то загадочно метнул глазами и, видно на что-то решившись, резко проговорил:
– Пожалуйте, ваше преосвященство.
* * *Когда человеку случится быть раненым, он спешит к доктору, охотно раскрывает пред ним свою рану и терпеливо выносит ту боль, которую невольно причиняет ему доктор, тревожа рану своим осмотром. Человек позволяет тревожить рану, так как надеется, что после осмотра получит облегчение. Другое дело, когда ранами бывает покрыто все тело, когда нестерпимая, невыносимая, мучительная боль охватывает все существо. Тогда больной не дается осмотру, он уверен, что ему уже ничто не поможет, он отталкивает врача и в ответ на его старания оказать помощь раздирающим душу голосом, корчась от мук, кричит в смертельном ужасе: «Ах, оставьте меня! Ради Бога, оставьте, не мучьте, дайте спокойно умереть!»
Получив первые душевные раны, молодой и неопытный батюшка отец Герасим кинулся было к своему архипастырю, надеясь найти в нем себе врача; горький опыт раскрыл ему глаза; он понял, что нигде не найдет себе врача, и с тех пор никому уже больше не показывал своих ран и никому не позволял дотронуться до них.
Вопросительный взгляд владыки в церкви, брошенный на отца Герасима, и его желание поговорить с ним в его квартире, очевидно, наедине, дали понять отцу Герасиму, что от внимания владыки не ускользнуло его душевное настроение. Только недальновидный начальник, увидев запустение церкви, стал бы тут же делать ему выговор, чему отец Герасим был бы очень рад, так как это давало ему возможность сохранить неприкосновенным свое «Святое Святых». Новый владыка был проницателен: он увидел, всмотревшись в отца Герасима, что не лень и не преступное нерадение служат здесь причиной такого запустения в церкви. Он догадался, что это – отражение какой-то неизвестной ему душевной драмы, пережитой настоятелем. И он захотел заглянуть вглубь того, на что давала неясный намек церковная обстановка.
До ран отца Герасима хотели дотронуться, и хотел дотронуться человек, власть имеющий. Оттолкнуть его отец Герасим не мог. Так пусть же он увидит его раны и, ужаснувшись, сам убежит от него, оставив его умирать спокойно…
* * *Вступив за порог квартиры отца Герасима, владыка не обнаружил никакого удивления. Казалось, он ожидал, что она и должна быть именно такой.
Было темно. Отец Герасим зажег лампу и подал владыке стул.
Слабый свет лампы не разогнал темноты, он только спугнул ее: теневые полосы, как ночные призраки, задрожали, заметались по комнате и, разбежавшись во все стороны, притаились по углам. Водворилась тишина. Отец Герасим слышал, как нервная дрожь охватила все члены его тела, как в голове закопошились все его многолетние страдальческие думы, и в воображении замелькали одна за другой картины пережитой жизни… Слова готовы были хлынуть у него потоком, но он молчал и ждал вопроса владыки.
– Лицо – зеркало души человека, – ровным и спокойным голосом начал владыка. – На вашем лице я прочел, что причиной такой заброшенности не может служить лень или нерадение, здесь какая-то более глубокая причина, пока неясная для меня. Кое о чем я, впрочем, догадываюсь, но все-таки хочется мне, чтобы вы сами разъяснили все. Знал я, что в двухтрех словах этого нельзя сделать, поэтому я отпустил свою карету. Не торопитесь. Временем располагайте по своему усмотрению, а главное – забудьте, что перед вами начальник, и только помните, что видите перед собой епископа, строителя тайн Божиих, Божиего и вашего слугу…
– Знаю, – резко оборвал отец Герасим, – в противном случае я не впустил бы вас сюда.
И вдруг то, что накопилось в душе отца Герасима за десятки лет прожитой жизни, прорвалось…
Начал он сбивчиво, торопливо, постоянно повторяясь, перескакивая. Он волновался, и это мешало последовательному ходу мыслей, правильному течению рассказа. Но по мере того, как он углублялся в свои воспоминания, голос его становился ровней. Речь потекла свободней.
Ярко и картинно обрисовал отец Герасим впечатления своего детства. Ясно изложил свои юношеские мечты на семинарской скамье. С увлекательным пылом передал свои заветные идеалы, с которыми выступил в жизнь, но, когда он дошел до рассказа о первых шагах своего служения, голос его дрогнул. И дальше, несмотря на все усилия, отец Герасим уже не смог совладать с собой. С ним начался пароксизм нервной лихорадки. Руки его дрожали, туловище тряслось, лицо передергивалось по временам судорогой. Речь его то и дело обрывалась.
Владыка сидел, закрыв лицо рукой, и молча, глубоко сосредоточенно слушал.
Когда отец Герасим в своем рассказе дошел до того места, как открылись его глаза и он «прозрел язву» человечества, он вскочил и порывисто зашагал по комнате. Спазмы душили его горло; прорывались сдерживаемые рыдания.
