Антон Макаренко - Марш 30-го года
В голосе инспектора звучали дрожащие нотки проповедника, но Степан обнаружил полную к ним нечуткость:
- Что ты мне: духовная пища, духовная пища, как будто я не понимаю.
Если твою душу накормить нужно, так это и я могу сделать, а павел большевик, у него, может, революция.
Режиссер спросил зло:
- А кто будет играть?
- А кого он играет такого, сказать бы?
- Кого он играет? Слугу играет.
Степан даже губу вытянул, настолько ответ заинтересовал его:
- Слугу? Денщика, что ли?
Все обернулись к Степану, со смехом. Таня вскрикнула:
- А и в самом деле!
Инспектор высокомерно отвернулся:
- Да не денщика! Какого денщика! Слугу в гостинице!
- В гостинице? Ах ты, черт! Этих я порядков не знаю. Да постой ты, чудак божий! А откуда тебе Павел знает?
- Что знает?
- Да какие там порядки, в гостинице?
- Да написано ж... Вот в книжке... все написано.
- Стой! Дай я гляну.
Режиссер, снисходительно улыбаясь, протянул ему книгу.
Степан ткнул пальцем и полез дальше по строчке:
- Слуга. Это зачем такое?
- Ты дальше. Это обозначено: слуга будет говорить.
- Ага! Обозначено. Ну-ну! Хозяин приказал спросить, что вам угодно. Правильно. Точь-в-точь, как на самом деле. Хозяин такое может: спроси, дескать, что ему угодно. Угодно, это по-старому, что ли? А ну, дай еще! Хозяин приказал спросить, что вам угодно. Тоже: приказал! Это они мастера!
- Да ты не галди, а становись на есто.
- Стал.
Сопровождаемый общим вниманием, Степан был поставлен на соответствующее место, и режиссер сказал ему:
- Теперь спрашивай.
- У него?
- У него.
- А хозяин где?
- Да на что тебе хозяин?
Степан хитро осклабился:
- А как же? Посмотреть интересно.
- Не валяй дурака! - крикнул Алеша. - Играй!
Степан весело осмотрелся, топнул валенком, хлопнул в ладоши:
- Играю. Ну, держись!
Хлестаков рассматривал Степана с высокомерной улыбкой опытного актера.
- Чего смотришь? Хозяин спрашивает, чего тебе нужно.
Эту игру встретили смехом, смеялся и Степан, зачарованный первым своим артистическим шагом.
Режиссер воздел руки:
- Да не так. Ты так, как в книжке: хозяин приказал спросить, что вам угодно!
Степан отмахнулся:
- А тебе хочется обязательно "угодно". Такие слова кончены. "Угодно, угодно!"
- Да ведь пьеса про старое время?
- Ох, ты! И забыл! Про старое! А я... все думаю, по-новому...
Степан добросовестно еще раз прочитал текст, дело у него пошло замечательно, но он никак не мог поверить своему таланту актера и все выражал восторг, приводя режиссера в раздражение. Степаном занялись все, собрались на "сцене", приводили его в деловой порядок.
В дверь класса заглянул Муха. Из-за его плеча смотрел Павел:
Степан закричал:
- Вот он, дезертир! А я тут заместо тебя холуя изображаю!
- Выходит?
- Трудно, понимаешь!
- Алешка, подь-ка на минутку.
Муха был серьезен и одет по-дорожному: теплый пиджак подпоясан ремнем, под рукой сверток.
- Алеша! Срочно выезжаю с ним... с Павлом.
- Куда?
- В губернию. Партийная губернская конференция. Телеграмма пришла.
В дверях стоял Степан и спрашивал:
- Большевики собираются?
- Ты уже здесь. Ну... какое тебе дело?
- До всего у меня дело. Это я холуя только представлять буду, а на самом деле рабочий класс. Если большевики собираются, так и говори.
Муха махнул на него рукой:
- Собираются, Алеша! Твоего батька не нашел, где-то запропастился. Так ты скажи ему: поехал в губернию. Там все узнаю, и все будет ясно. А вы тут с Красной гвардией сильнее...
Степан и совсем вылез в коридор и дверь прикрыл.
- Сильнее, сильнее, а патронов мало. Ты патронов привези.
- Беда мне с этими патронами.
- И пулемет привези!
- Пулемет бы хорошо, - подтвердил Алеша.
- Это посмотрим. На это мало надежды: кто там будет теперь пулеметы раздавать? Тоже эсеры сидят.
- Да гоните вы этих эсеров, - возмутился Степан. - Или играй, или деньги отдавай! Честно с ними нужно.
Павел осторожно передвинул Степана на более спокойное место:
- Пулеметов не дадут. Это и говорить нечего. Скажут: сами доставайте. Чего тебе еще привезти, Алеша?
Алеша взял его за локоть, смутился, почему-то потащил в сторону:
- Павлуша! Друг! Найди, привези... портрет Ленина.
20
Репетиция закончилась в десять часов. В темных сенях Таня взяла Алешу под руку. Только на дворе Алеша увидел лукавый блеск ее голубых глаз.
- Алеша, у тебя такой счастливый вид.
- Счастливый? А что ж?
- Она... в нее я тоже влюблена. Она просто прелесть! И у нее хорошая душа. Только знаешь, что? Ей нужно помочь. Ты ей помогай. И я помогу.
- А почему?
- А то она не выдержит. Думаешь, ей легко? Она ведь начинает жить... поздно начинает. И все догонять нужно. Вот ты послушай.
Таня приблизилась к его плечу и зашептала, подскакивая на носках:
- Ты послушай. Сегодня утром я пришла к ней. Мы вместе читали эту сцену, где Анна Андреевна и Марья Антоновна. А она стирает. Понимаешь, стирает. Она стирает и смеется. А я вижу, какие руки у нее красные. У нее нежные руки и сразу сделались красные. Ты возьми мои руки. Ты видишь, какие, хоть и немножко, а все-таки шершавые. А у нее какие! Ей больно, она не умеет стирать. Я знаю: ей хочется плакать, а она смеется. Долго ли вот она будет так... смеяться?
Они проходили по двору школы, обходя ее здание. В темноте еле-еле удерживались на двух досках, положенных рядом. Таня цеплялась за его руку, не хотела оступиться в песок. Алеша стало грустно и тяжело, но он не мог еще разобрать почему. Впереди капитан подчеркнуто галантно вел по доскам Нину, а еще дальше Степан что-то громко обьяснял путникам.
Вышли на площадь. От реки приходили волны холода и бежали к мохнатым и тусклым костромским огонькам. Доски кончились, ноги ступили в мягкий холодный песок. Алеша со злобой и страданием посмотрел на Кострому и вспомнил прямые пальцы отца, всегда израненные черной металлической сыпью. Вспомнил руки матери, покрытые сухой, пергаментной, тонкой кожицей. И Танина рука была действительно чуть-чуть жестковатой. Он вспомнил нежную руку Нины и вздохнул.
- Как же помочь? - спросил он тихо.
Таня подняла глаза:
- Ничего, ничего, Алеша, она привыкнет. Надо только, чтобы она не мучилась, потому что ей трудно.
- Ах... Так помочь? - Алеша разочарованно замолчал. Подумал немного и спросил: - Да... конечно... Так можно помочь. А я подумал про другое. Зло берет, что утебя такие руки, ты говоришь, шершавые. Наши девушки должны быть красивые, и руки у них должны быть нежные. Ты говоришь, нужно помочь, чтобы она не мучилась. А этого мало. Надо помочь, чтобы они не портили себя, свою красоту.
- Значит, чтобы они не работали? Чтобы, значит, белые были, как принцессы? Только девушки? Да?
Таня спрашивала весело, задорно, очевидно, в этом вопросе для Тани не было никакой трагедии. Она переспросила:
- Только девушки? А матери, а бабушки? У них какие должны быть руки? Ты хочешь, чтобы мы, женщины, не работали? Как это великолепно с твоей стороны, правда?
Алеша смутился и загрустил. Таня прислушалась к его настроению, потом рассмеялась:
- Какой ты еще мальчик! И ничего ты не понимаешь. Разве руки у нас такие от работы? От работы, говори?
- А как же?
- От бедности, дорогой, от бедности... Можно как угодно работать, а если пища хорошая, и отдых, и глицерин всегда под рукой - они будут мягкие. Ты не бойся за нашу красоту. Успокойся, зачем так грустить? Какой ты еще мальчик, ты жизни совсем не знаешь!
Там, где у длинного прозрачного заборчика широкая улица поворачивала в город, Нина и капитан остановились.
Нина сказала.
- Мы идем в город.
- Так поздно в город?
- Мне нужно зайти домой, кое-что взять. Чемоданчик. А завтра будет некогда. Капитан, такой любезный, согласился меня проводить.
- Нина, почему капитан? Почему вы меня отсраняете?
- Не ревнуйте. Капитан меня проводит и поможет мне донести чемодан. А вам трудно, Алеша, так далеко: три версты. И вы не можете нести чемодан, потому что у вас нога... еще бедненькая.
Алеша церемонно поклонился:
- Я не смею нарушать ваш выбор, Нина Петровна. И я никогда не позволю себе стать на дороге товарища. Но я надеюсь, вы не будете в претензии, если я приглашу Таню проделать со мной этот марш: в город и обратно.
- Какие вы люди! Только... может быть, Таня, не хочешь? Как жаль... я могла бы угостить вас чаем, но после вчерашних событий это невозможно.
Таня закричала:
- Пойдем, пойдем! Мы не будем заходить в дом, а только подождем.
Алеша обратился к капитану:
- Михаил Антонович, скажите Степану, пусть дверей не запирает, мы вернемся попозже.
- Идем, идем, Алеша, - Таня ухватила Алешину палку и потащила его вперед.
Нина спросила вдогонку:
- Кто же должен ревновать, он или я?
- Оба! Оба должны! Идем, Алеша, идем!
Алеша забыл о своей ноге и побежал за девушкой.
