Константин Седых - Отчий край
- Поезжай, поезжай! Удерживать не станем. Как-нибудь уж и без тебя проживем...
- Эх ты, колючка! - дрожащим от обиды голосом воскликнул он. - Все подсмеиваешься. Даже проститься с тобой по-людски нельзя.
- Ладно, ладно! Не сердись, сердитка, - усмехнулась она. Сердиться-то другим надо. Ты даже и предупредить не соизволил.
И тут Гавриил увидел, как увлажнились ее глаза, безвольно обмякли губы. Он выскочил из кошевы, бросился к ней. Но она круто повернулась и побежала догонять свой воз.
- Вера! Постой же! Не убегай! - закричал он ей вдогонку, но она даже не оглянулась.
И тогда на него навалилась такая тоска, такое безразличие ко всему, что сразу расхотелось жить и двигаться, ехать в какую-то там Читу.
- Поехали, Северьяныч, поехали! - позвал его Кум Кумыч. - Если после каждой девки так расстраиваться, то лучше взять да удавиться...
Едва Гавриил уселся в кошеву, как Кум Кумыч осведомился:
- Это что же, зазноба твоя? Кипяток девка! Чья она будет? Знаю я ее родителей или нет?
- Знаешь! - равнодушно ответил Гавриил и вдруг сердито закричал: - Да поезжай ты! Постояли - и хватит...
Кум Кумыч иронически хмыкнул, покачал головой и взмахнул кнутом.
Долго ехали молча. Дорога пошла зигзагами в крутой хребет. От подножья до седловины перевала шли они пешком, жалея коня. От ходьбы оба разгорелись. Быстрее заходившая кровь развеяла одолевающую Гавриила тоску-кручину.
Когда поехали с перевала, Кум Кумыч вдруг вспомнил Никулу Лопатина и сказал:
- Ох и трепач у вас этот Никула. На языке - все превзошел. Послушаешь, так нет человека умнее его. А на деле - балаболка, ржавое ботало. Ездили мы недавно вместе с ним за дровами. Он на одной лошади, я на трех. Нарубил я три воза, уложил на сани, а он все одного нарубить не может. Пришлось помогать ему.
- Такой уж он уродился! - рассмеялся Гавриил и спросил: - Чего не взлюбили вы друг друга?
- Черт бы любил такого! - фыркнул Кум Кумыч. - Я тоже поговорить люблю, за словом в карман не лезу. Ежели расспрашиваю кого, пользу ищу или ясности добиваюсь. Да я и других послушать люблю. А он без всякого толка треплется... Слыхал я про него, что он однажды чуть было твоего брата не погубил своим языком. Прямо удивительно, как ты-то после этого его терпишь?
- Привык, вот и терплю.
Кум Кумыч достал кисет с трубкой и стал закуривать. Вожжи на это время он передал Гавриилу, рукавицы сунул за пазуху. Посасывая трубку, он блаженно щурился, говорил:
- Ночевать сегодня будем в Солонцах у Ферапонта Палкина. Это мой дальний сродственник. Раньше он у нас в Благодатске жил.
- А завтра у кого?
- Завтра остановимся мы пообедать в Тайнинском у свата Андриана Лузина. Потом в Газимуровском заводе забежим погреться к матери Ермошки Сарафанникова.
- Это какого же Ермошки? Того, который у нас в сотне был?
- Того самого. Его, говорят, свои же на Амуре расстреляли. А мать теперь совсем одна живет. Надо ее попроведовать... Долго у нее мы не засидимся. Нам потом надо будет засветло до газимурских Кавыкучей добраться. Там мы и заночуем у Грохотова Евлампия Федоровича.
- Он, что, тоже тебе родня?
- Конечно. Иначе бы я к нему и не заехал. Он доводится свояком нашему благодатьскому сапожнику Митрохе Булкину, а Митроха мой кум. Младший его парнишка мой крестник.
- Это не родня! Это десятая вода на киселе!
- Все возможно, все возможно! - охотно согласился Кум Кумыч. - Зато ночуем в тепле и ни копейки платить не будем. Деньги нам с тобой вперед пригодятся.
- У тебя, что же, до самого Сретенска родня?
- В эту сторону - до Сретенска. А если вниз по Унде поехать, даже и в Нерчинске сродственники найдутся. Память у меня на родню просто необыкновенная. Я тебе с закрытыми глазами могу и на Аргуни и на Шилке с Ононом перечислить каждого, кого своим сродственником считаю. Я не могу тебе сказать, кто и как нас примет. Народ он всякий бывает. Зато любому, с кем начну говорить, докажу, что он мой сродственник. До самой седой старины дойду, всех дедушек и бабушек вспомню, а своего завсегда добьюсь. Я могу до Читы или до Благовещенска без копейки денег добраться и с голоду не помереть.
- Ну, это ты заливаешь!
- Ничего не заливаю. Все это чистая правда. Я и сам себе дивлюсь, как все ловко у меня выходит...
На четвертый день они доехали до станицы Шелопугинской на Унде. Оттуда можно было ехать на город Сретенск и вниз по Унде на деревню Бянкино. И Сретенск и Бянкино стояли недалеко от железной дороги. Стоило только переехать на пароме или по льду Шилку, как можно было садиться в поезд и катить, куда тебе угодно.
Увидев на выезде из Шелопугинской дорожные росстани, Кум Кумыч вспомнил, что в Бянкино у него живет двоюродная сестра Марья, которую он давно не видел. Вспомнил, с минуту поколебался, глянул украдкой на дремлющего Гавриила и решительно повернул на Бянкино, хотя знал, что дорога туда длиннее на целых пятьдесят верст. Но раз можно было побывать у двоюродной сестры и узнать о ее житье-бытье, можно было сделать крюк и побольше.
Был мглистый зимний день, когда они оказались у раскрытых на зиму ворот поскотины. На перекладине ворот были зачем-то прибиты два скрещенных красных флажка. Кум Кумыч повернулся к ничего не подозревавшему Гавриилу и весело сообщил:
- Ну вот, Северьяныч, мы и доехали!
- Куда? В Сретенск?
- Нет, в деревню Бянкино. Это, паря, на целых пятьдесят верст ближе к Чите. Так что ты на одном билете выгадаешь рубль или два. А станции, что здесь, что в Сретенске, - совершенно одинаковые. Переедешь на ту сторону Шилки - и волен ехать ты во все концы света белого. Хошь в Москву, хошь во Владивосток - садись и кати себе на здоровье.
Увидев, что он обманут, Гавриил вскипел:
- На кой мне черт твоя Бянкина! Я не просил тебя сюда ехать. Ты меня в Сретенск взялся доставить. Вот и доставляй, а то я тебе ни копейки не заплачу. В Сретенске у меня знакомые живут. Они бы мне помогли билет купить и на поезд сесть. А что я буду делать здесь, если ничего не знаю? Давай поворачивай на Сретенск!
- Чудак ты, Северьяныч, ей-богу, чудак! Давай-ка разберемся спокойно, хорошо или плохо я сделал, что сюда тебя завез. Билет отсюда до Читы дешевле? Дешевле! Посадить тебя на поезд я могу? Могу! Я это получше всяких твоих знакомых сделаю. Берем дальше. В Сретенске нам надо было на постоялый двор заезжать, за пустой кипяток и то своими кровными платить. А здесь мы Заедем к моей родне. Здесь у меня проживает сродная сестра Марья Евсеевна. Ты помнишь ее? Не помнишь, значит? Ну, это не беда! Все равно будешь принят, как самый дорогой гость. Марья и ее мужик большие хлебосолы. Мужик-то у нее приискатель. Заработки у него бешеные. К тому же он меня уважает. Он для меня в лепешку разобьется. Мы тебя вместе с ним, раз на то пошло, на станцию доставим и усадим на верхнюю полку вагона. Поедешь ты, конечно, без плацкарты, а без нее самая милая езда на верхотурье... Заедем сейчас к сестре, пообедаем, отогреемся, а вечером ты уже в вагоне сидеть будешь и в окошки поглядывать.
Марья и ее приискатель, широченный в плечах мужик с гривой седых волос на большой голове, встретили гостей с отменным радушием. Им помогли раздеться, провели в светлую и теплую горницу, всю заставленную цветами в горшках и кадушках. От обитой крашеным железом печки-голландки тянуло сухим теплом. Гавриил прислонился к ней, и по спине его приятно забегали мурашки покидающей тело стужи.
Скоро гости сидели за столом под образами. Стол был накрыт голубой клеенкой, на которой были изображены в самом центре Бородинский бой, а по краям генералы - герои Отечественной войны 1812 года. Сперва на столе появился раскупоренный банчок китайского спирта, потом эмалированная миска с пельменями, от которых валил душистый пар.
При виде всего этого Кум Кумыч весело потер руки, пошутил:
- Мужики будут выпивать да закусывать, а генералы глядеть да завидовать. Люблю под пельмени выпить.
Приискатель басовито расхохотался:
- Теперь судьба генеральская такая! Это ты верно говоришь. Они теперь все сплошь в бегах, на чужой стороне, а мы у себя дома, - и он принялся разливать спирт в граненые бокальчики.
- Ты бы хоть развел его, сват, - попросил Кум Кумыч. - Цельного-то у меня, однако, душа не примет.
- Ничего, раззадорится и примет. Она у тебя привычная, проспиртованная... Ну, начнем, благословясь?
- Эх, боюсь, а рискнуть надо!
Они чокнулись, выпили и оба враз сказали:
- У-ух! Продирает, черт!..
- А ты что же, товарищ, не пьешь? - обратился к Гавриилу приискатель. - Обижаешь хозяев. Так у нас не принято.
- Я не пью.
- Это почему же?
- Считаю, что водка - отрава не лучше стрихнина.
- Эх, обижаешь ты меня, товарищок! Водка это не стрихнин, а благодать господня. Первейшее удовольствие, особенно с холоду да после работы...
Взяв налитый Гавриилу бокальчик, хозяин поставил его перед Кум Кумычем, а себе налил другой. Выпив по второму, хозяин стал упрашивать Гавриила выпить хотя бы полбокальчика и уверял, что от этого ничего не случится даже с грудным ребенком.
