Всеволод Крестовский - Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо
Акушерка бросилась за доктором. Когда тот приехал, больная уже стихла, и вся изнеможенная, вся в холодном поту, лежала почти без чувств, и совсем без сознания. Только грудь высоко и медленно напрягалась и опускалась с каким-то тяжелым, надорванным хрипеньем. Зубы были стиснуты, глаза закатились, а цепкие руки словно приросли к ребенку. Врач осмотрел ее внимательно, подробно расспросил о симптомах, какими сопровождалось болезненное состояние и нашел в больной сильное, почти безнадежное горячечное состояние в соединении с неизбежным помешательством.
XIII. Новые гости приехали
— Таня! а Таня!.. Беги скорее сюда! Погляди кто приехал-то! — раздался из залы радостный и громкий голос Стрешневой-тетки.
Татьяна вышла в залу и в радостном недоумении отшатнулась назад.
— Андрей Павлыч!..
— Собственной персоной! Здравствуйте!
И Устинов, крепко пожав протянутую ему руку, нагнулся своею плотно стриженною головою и поцеловал ее.
— Как вы хорошо сделали, что приехали!.. Надолго?
— Не знаю, надолго ли, не знаю, как и куда еще шатнет судьба отсюда, но с Славнобубенском простился… Невмоготу!
— А вы знаете, кто еще здесь из тамошних? — Лубянская, Нюта, — сообщила тетка.
Устинов утвердительно кивнул головою.
— Знаю-с, и вот именно благодаря-то отчасти ей и я в Петербурге.
— Как так? — с живым интересом спросила Татьяна.
— Я ведь не один… Мы с Петром Петровичем, с майором прикатили.
— И старик тоже здесь? — спросили обе дамы.
— Вместе, говорю. Он за дочкою. Скажите, знаете вы что с нею? Где она? Мы ничего этого не знаем.
Дамы переглянулись и помолчали.
— Она разве ничего не писала? — уклончиво и с некоторой неловкостью спросила Татьяна.
— Ни полслова! Старик искал ее в Москве — но там ни следа. Поехали сюда… Я почему-то был твердо убежден, что она здесь, в Петербурге. Ей иначе нигде и быть нельзя, по некоторым соображениям. Видите ли, в чем дело и почему собственно я-то тут принимаю участие, — стал объяснять Устинов, придвинув поближе к столу свое кресло. — Она ведь убежала… И так это вдруг, неожиданно… Отец и не подозревал, и не предчувствовал ничего себе. Но вдруг я получаю престранное и отчасти пребестолковое письмо, где она меня просит поберечь старика и говорит, что, может, вернется месяца через три, а может, и совсем не вернется. Представьте себе мое положение! Думаю себе: что же тут теперь станешь делать? Во-первых, сам ничего не понимаю и не знаю как и что тут произошло; во-вторых, и своих-то собственных неприятностей куча, а тут еще старик… Что же с ним-то теперь будет, думаю себе. Еду к старику и застаю его в постели… совсем убитый горем. Потрясло его все это ужасно, так что ведь он пять недель с постели не вставал, и мы уж было думали, что конец; однако ничего, пересилил. Натура-то ведь крепкая еще какая!.. Вывезла! Я на все время болезни просто уж к нему перебрался, а то ведь лежит, бедняга, один и приглядеть-то за ним некому: одна баба в доме, да и та с ног сбилась совсем. Ну, стал он тут, наконец, поправляться и говорит мне как-то: вы, говорит, в Питер сбирались; поедемте вместе; я тоже хочу, говорит. "Уж куда тебе, батюшка, думаю, в Питер!" Однако не перечу. Что ж вы думаете? Как только мало-мальски оправился, первым же делом стал торопить отъездом. — Поедемте, говорит, живую, или мертвую, а уж я найду ее!.. Как это там… она, без денег, без вида, безо всего… Не могу я без нее, говорит. Ну вот и поехали. В Москве прожили неделю, искали, справлялись — ничего! Сегодня только что с машины. Его-то я оставил пока в нумере в гостинице, а сам вот, первым делом к вам прикатил. Помогите чем можете в нашем деле! Не знаете ли вы чего? — обратился он в заключение с просьбою к дамам.
— Знаю и могу, пожалуй, дать ее адрес, — сказала Татьяна, — только надо это вам сделать как-нибудь осторожнее, — с поспешной озабоченностью прибавила она. — Я не знаю, какие там у нее отношения с отцом, но прежде чем ехать ему, мне кажется, лучше бы вам самим сперва съездить к ней и повидаться.
— Вы давно ее видели? — спросил Устинов.
— В последний раз недели с три тому… А с тех пор не видала.
— Где ж она живет?
— В коммуне.
Устинов в недоумении вскинулся на Стрешневу глазами.
— Где? — повторил он, как бы не расслышав.
— В коммуне, — улыбнулась Татьяна.
— В коммуне?.. Это что ж еще такое?.. Какие же там коммунисты?
— Наши общие знакомцы… Полояров, Анцыфров, Лидинька…
— Ах, вот оно что!.. Да, теперь понимаю! — полупоклонился Устинов, как-то раздумчиво покачав своей большой стриженой головой. — Стало быть, надо, не теряя времени, ехать в эту коммуну.
Стрешнева вспомнила, что отношения между Устиновым и Полояровым с братией еще в Славнобубенске стали весьма натянуты, и потому ей не хотелось подвергать его неприятной встрече с этими господами.
— Погодите, посидите-ка лучше с нами, дайте на себя поглядеть! — весело предложила она старому своему приятелю; — а мы лучше дело-то вот как устроим: чем самим вам ездить, так лучше я напишу к ней записку, чтобы она приезжала сейчас же, безотлагательно, по очень важному делу, и на извозчике пошлю за нею человека. Это будет гораздо удобнее.
Устинов охотно согласился.
Посланный вернулся через час и подал Татьяне заклеенное облаткой письмо.
Молча пробежав его глазами, она как-то смутилась и поглядела на тетку и на Устинова, и опять на письмо, словно бы затрудняясь передать им его содержание.
Те вопросительно-ожидающим взглядом глядели на нее.
— Ну-с, в чем дело? — спросил Андрей Павлович.
— Прочтите, — отозвалась Стрешнева и передала ему листок.
Устинов стал читать про себя.
"Миленькая Стрешнева, Лубянской уже нет в коммуне. Две недели тому назад она переехала к знакомой акушерке, так как должна была родить. Теперь она уже родила, но находится в очень опасном положении. Если вам хочется видеть ее, так вот вам адрес: Пески, Слоновая улица, дом № 00, у акушерки Степановой. Вся ваша Л. Затц.
Письмо ваше к Лубянской препровождаю обратно; я его не читала, потому что читать чужие письма считаю подлостью".
— Н-ну… Сюрприз для старика! — тихо, с испугом и озабоченно проговорил Устинов. — Я, признаться, и прежде еще подозревал, что не что иное, как это и есть настоящая причина ее побега, но… Петр-то Петрович… как только он это вынесет!..
— Я поеду… медлить-то нечего! — через минуту поднялся он с места. — Дайте-ка адрес… Слоновая улица, Пески, у Степановой… Хорошо; не забуду. До свиданья!..
И озабоченный Устинов откланялся дамам.
XIV. Перед постелью больной
Он поехал прямо по данному адресу и вскоре отыскал акушерку Степанову.
В маленькой, тесной комнатке, с низким потолком, с кисловато-затхлым воздухом, чуялось присутствие тяжко больного человека. Устинов заглянул за ширмы и в полумраке разглядел больную. Она лежала разметавшись, желтовато-бледная, исхудалая, в сильном горячечном жару. Неподвижные глаза были широко раскрыты, но глядели бессмысленно, ничего не видя. Появление постороннего человека не оказало на нее никакого впечатления: она была в беспамятстве. Устинов осторожно дотронулся до ее лба. Лоб был сух и неестественно горяч. Неподвижные глаза все так же глядели в пространство. Она не заметила и прикосновения.
— Анна Петровна… — тихо произнес учитель. Больная не шелохнулась, не откликнулась.
"Плохо!" помыслил он со вздохом и обратился к акушерке:
— Давно уж так?
— Третьи сутки, — отвечала та скорбным шепотом.
— А ребенок где?
— Взяли! — махнула она рукою. — Я говорила еще и прежде им, чтобы они этого не делали — ну, не послушались… А это вот и подействовало на нее таким образом… Ни за что не хотела отдать младенца-то.
— Кто же взял-то его и куда? — спросил Устинов.
— Господин Полояров-с. Они все в Воспитательный желали, а ей этого ни за что не хотелось. В первый-то раз как приехали они брать его, так она, и Боже мой, как против этого! Вырвала ребенка и не отдала… И вот от этого потрясенья-то больше и случилось… как видите.
— Да как же вы-то, сударыня, допустили до этого?
Повитуха оробело поглядела на Устинова.
— Да я-то помилуйте, что же я могу?.. Они ведь отец ребенку… Я с своей стороны какие могла, такие резоны им и представляла, ну, они и слушать ничего не желали…
— Так когда же он окончательно ребенка-то взял?
— А вчерашнего дня утром приезжали в карете с какой-то дамой… Больная в беспамятстве была… Они потребовали, стали настаивать, что это необходимо, я и отдала… Я тут что же-с?.. Я человек посторонний и мне ихние семейные дела неизвестны… Мне уж и то хлопот-то теперь столько, что кабы знала все это раньше, так и, Господи! ни за какие деньги, кажись, не взяла бы на себя всю эту обузу!.. Избави Бог!.. И то уж совсем с ног сбилась с нею!.. Помилуйте, ведь я, говорю вам, человек посторонний, ее совсем даже не знаю, а притом занятия свои тоже, практику имею — и все это теперь в сторону!.. Конечно, по христианству только не выгнать же от себя, коли уж такое горе случилось.
