Виктория Токарева - Рассказы и повести
Дюк стоял потрясенный до основания. Он мог бы умереть за нее, но при условии, чтобы Маша заметила этот факт. Заметила и склонилась к нему, умирающему, и ее мелкая слезка упала на его лицо горящей точкой.
Лифт остановился на пятом этаже, и они вышли все трое и разошлись по разные стороны: Маша с Лариской - влево, а Дюк со свеклой - вправо.
Вечером этого дня Лариска позвонила Дюку в дверь.
- Распишись, - велела она и сунула ему какой-то список и шариковую ручку.
Дюк посмотрел в список и спросил:
- А зачем?
- Мы переезжаем, - объяснила Лариска.
- Ну и переезжайте. А зачем тебе моя подпись?
- Дом кооперативный, - объяснила Лариска. - Нужно разрешение всех пайщиков.
"Зачем это нужно? Кому нужно? - подумал Дюк. - Сколько еще взрослой чепухи..."
Он расписался против своей квартиры "89" и, возвращая ручку, как можно равнодушнее спросил:
- А почему Маша Архангельская в лифте плакала?
- Влюбилась, - так же равнодушно ответила Лариска и позвонила в следующую дверь.
Вышла соседка - немолодая и громоздкая, как звероящер на хвосте. У нее было громадное туловище и мелкая голова. Дюк несколько раз ездил в лифте вместе с ней, и каждый раз чуть не угорал от запаха водки, и каждый раз боялся, что соседка упадет на него и раздавит. Но она благополучно выходила из лифта и двигалась к своей двери как-то по косой, будто раздвигая плечом невидимое препятствие. Говорили, что у нее много денег, но они не приносят ей счастье. Однако она боялась, что ее обворуют.
- Распишитесь, пожалуйста, - попросила Лариска.
Звероящер хмуро и недоверчиво глянула на детей. Дюк увидел, что лицо у нее красное и широкое, а кожа натянута как на барабане. Она молча расписалась и скрылась за своей дверью.
- В кого? - спросил Дюк.
Лариска забыла начало разговора, и сам по себе вопрос "в кого?" был ей непонятен.
- Маша в кого влюбилась? - напомнил Дюк.
- А... в Витальку Резникова. Дура, по самые пятки.
Дюк не разобрал: дура по пятки или влюбилась по пятки. Чем она полна - любовью или глупостью.
- Почему дура? - спросил он.
- Потому что Виталька Резников это гарантное несчастье, - категорически объявила Лариска и пошла на другой этаж.
- Гарантное - это гарантированное? - уточнил Дюк.
- Да ну тебя, ты еще маленький, - обидно отмахнулась Лариска с верхнего этажа.
И вот гарантное несчастье Маши стояло перед Дюком в образе Витальки Резникова и спрашивало:
- Ты, говорят, талисман?
Дюк во все глаза глядел на Витальку, пытаясь рассмотреть, в чем его опасность.
Витальку любили учителя - за то, что он легко и блестяще учился. Ему это было не сложно. У него так были устроены мозги.
Витальку любили оба родителя, две бабушки, прабабушка и два дедушки. К тому же за его спиной стоял мощный папаша, который проторил ему прямую дорогу в жизни, выкорчевывал из нее все пни, сровнял ухабы и покрыл асфальтом. Осталось только пойти по ней вперед - солнцу и ветру навстречу.
Витальку любили девчонки - за то, что он был красив и благороден, как принц крови. И знал об этом. Почему бы ему об этом не знать?
Его любили все. И он был открыт для любви и счастья, как веселый здоровый щенок. Но в его организме не было того химического элемента, который в фотографии называется "закрепитель". Виталька не закреплял свои чувства, а переходил от одной привязанности к другой. Потому, наверное, что у него был большой выбор. На его жизненном столе, как в китайском ресторане, стояло столько блюд, что смешно было наесться чем-то одним и не попробовать другого.
Дюку было легче: его не любили ни учителя, ни девочки. Одна только мама. Зато он любил - преданно и постоянно. У него была потребность в любви и постоянстве.
- Предположим, я талисман, - ответил Дюк. - А что ты хочешь?
- Я хочу позвать Машу Архангельскую на каток.
- Так позови.
- Я боюсь, что она откажется.
- Ну и что с тобой случится?
- Да ничего не случится. Просто она меня ненавидит, - расстроенно сообщил Виталька. - Что я ей сделал?
Дюк не сомневался в результате, поскольку результат был подготовлен самой жизнью и не требовал ни риска, ни труда.
- Ну, пойдем, - согласился Дюк, и они пошли к десятому "А" в конец коридора.
Обидно было упустить такую возможность - возможность утвердиться и подтвердиться в глазах старшеклассника, и не какого-нибудь, а Витальки Резникова, имевшего изысканно-подмоченную репутацию. Получалось: Дюк как бы примыкал к этой репутации становился более взрослым, более потертым, как джинсы.
Из десятого "А" навстречу им вышла Маша Архангельская.
На ней была не школьная форма, а красивое фирменное рыжее платье, она походила в нем на язычок пламени, устремленный вверх. Дюк обжегся об ее лицо.
Виталька схватил Дюка за руку, как бы зажимая в руке талисман. Подошел к Маше.
Она остановилась с прямой спиной и смотрела на Витальку строго, почти сурово, как завуч на трудновоспитуемого подростка.
- Пойдем завтра на каток, - волнуясь, выговорил Виталька.
- Сегодня, - исправила Маша. - В восемь.
И пошла дальше по коридору с прямой спиной и непроницаемым ликом.
Виталька отпустил Дюка и посмотрел с ошарашенным видом - сначала ей вслед, потом на Дюка.
- Пойдем, что ли? - очнулся он.
- Сегодня. В восемь, - подтвердил Дюк.
- А где мы встречаемся?
- Позвонишь. Выяснишь, - руководил Дюк.
- Ни фига себе... - Виталька покрутил головой, приходя в себя, то есть возвращаясь в свою высокую сущность.
- А как это тебе удалось?
- Я - экстрасенс, - скромно объяснил Дюк.
- Кто?
- Экстра - над. Сене - чувство. Я - сверхчувствительный.
- Значит, водка-экстра, сверхводка, - догадался Виталька. И это был единственный вывод, который он для себя сделал. Потом спохватился и спросил: - А может, ты в институт со мной пойдешь сдавать?
- А полы тебе помыть не надо? - обиделся Дюк.
- Полы? - удивился Виталька. - Нет. Полы у нас бабушка моет.
Зазвенел звонок.
Дюк и Виталька разошлись по классам. Каждый - со своим. Виталька - с Машей. Дюк - с утратой Маши.
Правда, ее у него никогда и не было. Но были сны. Мечты.
А теперь он потерял на это право. Право на мечту, и все из-за того, чтобы сорвать даровые аплодисменты, утвердиться в равнодушных Виталькиных глазах. Но Витальку ничем не поразишь. Для него важно только то, что имеет к нему самое непосредственное отношение. Если "экстра" - то водка или печенье, потому что это он ест или пьет.
Шла география.
Учитель по географии Лев Семенович рассказывал о климатических условиях. Дюк слышал каждый день по программе "Время" под музыку Чайковского, где сейчас тепло, где холодно. В Тбилиси, например, тропические ливни. В Якутии - высокие деревья стонут от мороза.
Встать бы под дерево в своей стеклянной куртке. Или под тропический ливень - лицом к нему...
- Дюкин! - окликнул Лев Семенович.
Дюк встал. Честно и печально посмотрел на учителя, прося глазами понять его, принять, как принимает приемник звуковую волну. Но Лев Семенович был настроен на другую волну. Не на Дюка.
- Потрудитесь выйти вон! - попросил Лев Семенович.
- Почему? - спросил Дюк.
- Вы мне мешаете своим видом.
Дюк вышел в коридор. На стене висели портреты космонавтов. Гербы союзных республик.
Дюк постоял какое-то время как истукан. Потом прислонился к стене и съехал, скользя спиной. Сел на корточки.
Из учительской с журналом в руке шла Маша Архангельская. Ее лицо светилось. Она двигалась как во сне - на два сантиметра от пола. Это счастье несло ее по воздуху.
Как она умела сливаться со своим состоянием. Дюк видел ее несчастной из несчастных. А теперь - самой счастливой из людей. А поскольку Виталька - гарантное несчастье, то она скоро вернется в прежнее состояние, и мелкие слезки снова посыплются по ее лицу, брови опять станут красными, а лоб в нервных точках.
Она будет перемещаться из счастья в горе и обратно. Может быть, это и есть любовь? Может быть, лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь...
Маша заметила Дюка, сидящего на корточках.
- Что с тобой? - нежно спросила она, как бы пролила на него немножечко переполняющей ее нежности.
- Ничего, - ответил Дюк.
Ему не нужна была нежность, предназначенная другому.
- Полкило пошехонского сыру, полкило масла и двадцать пачек шестипроцентного молока, - перечислил Дюк.
Продавщица - пожилая и медлительная - посчитала на счетах и сказала:
- Восемь рублей девять копеек.
- А можно я вам заплачу? - спросил Дюк и протянул деньги.
- В кассу, - переадресовала продавщица.
Работала только одна касса, и вдоль магазина текла очередь, как река с изгибами и излучинами и ответвленными ручейками.
- Долго стоять, - поделился Дюк и установил с продавщицей контакт глазами. В его глазах можно было прочитать: хоть вы и старая, как каракатица, однако очень милая и небось устали и хотите домой.
Когда на человека с добром смотришь и нормально с ним разговариваешь, не выпячивая себя, не качая прав, то легко исполняется все задуманное, и не обязательно для этого быть талисманом. Добро порождает добро. Так же, как зло высекает зло.
