Павел Лемберский - Операция Бассейн с подогревом
Письмо пятое
Дорогой Севка!
Ну спасибо за весточку. Не забыл, значит, кореша. Интересно было узнать о Носочкине. Только объясни мне следующий момент: вот ты пишешь Дууусь. А кто это? Реальное ли лицо? Или ирреальное? У меня вот, к примеру, подружка Нэнси есть. Так вот ее у меня нет.
А пригрезилось мне следующее:
Отгрохали в центре города небоскреб в пять этажей, не меньше. Каждый этаж - километр. Первые три этажа отдали под магазины женского белья. Я там с папой ищу сестре (?) лифчик, папа один знает ее размер. На глаз: ее грудь = папин кулак. Причем, во сне папа - вратарь сборной страны по хоккею. Я, иногда, для форсу, надеваю в колледж его маску. Папы уже нет, а я с лифчиком в маске в сабвее, рядом девушка в сапогах. Прижимается боком и что-то шепчет всем телом, я ей поддакиваю между ногами, но как-то невнятно. Она сходит на Лексингтон, неандерталочка в свитере цвета Средиземноморья. Папа скрипит мелом по доске, режет слух это очень. На доске плохие мысли, он их пишет и перечеркивает, пишет и перечеркивает, и бубнит: "Смотри, полоснешь себя оставлю на второй сезон".
Как забыть ее: в глазах - подойди, на устах - тоже, под юбкой - холод?
Еще месяц без любви - и первенство за мной.
Остаюсь всегда,
твой Виктор.
15. ХЛЕБ МОЙ НАСУЩНЫЙ
Между прочим, в наше повествование время от времени должна была, отчаянно работая локтями, встревать суетливая пожилая соседка с альбомом фотографий наперевес и, шаркая шлепанцами по немытому полу темного коридора коммуналки, всем, в том числе читателю, докучать бесконечными воспоминаниями о прошлых днях. А воспоминания ее - ни много, ни мало - краткая история оставленной мной страны. "Вот это мой старший брат перед войной, а это Андрюша в эвакуации, а вот сестра только-только из лагеря". Но непонятно по какой причине старушка куда-то запропастилась и, по всей видимости, здесь не появится.
И еще одной старушке, увы, так и не светит появиться на этих страницах - старушке из заготовленного мною забавного эпизода, в котором я выгуливаю своего добермана рано поутру перед занятиями, и доберман уже присаживается на тротуар у входа в кафе и готовится приступить к своему ежеутреннему туалету, но жующая булочку пожилая дама с книжкой "11 миллионов женщин не лгут", грозит мне кулаком из окна, и стучит узловатым пальцем по стеклу, и жестами требует, чтобы я немедленно убрал собаку с ее глаз долой уж очень это неаппетитное зрелище. Но только как ее уберешь - она уже вовсю справляет нужду, тем более, что с ней иной раз целых полчаса нужно ходить вокруг дома, прежде чем она соизволит облегчиться. А самое забавное здесь то, что я объясняю это при помощи пантомимы, и жестами советую старушке отвернуться и не смотреть в окно или углубиться в свою книжку, если зрелище ей так неприятно, ведь это, в конце концов, свободная страна, тем более, что подберу я за своей собакой, можете на этот счет не беспокоиться... Но нет у меня никакого добермана, я только через лет восемь заведу щенка, и то не добермана, а непонятно кого, а даже если б и был у меня доберман, то им я, скорее всего, не занимался бы - забот у меня и без собаки хватало. Так что, не будем об этом, не было этого всего.
Давайте лучше о том что было. Скажем о том, как я зарабатывал на жизнь первые пару лет на Западе, разве это так уж второстепенно? В самом начале, какое-то время я работал в страховой компании, где вкладывал страховые полисы и анкеты в конверты, адресованные клиентам, но делал это недостаточно быстро и на работе долго не продержался. Еще я разносил почту по офисам Манхеттена, и успел неплохо узнать деловую часть города, но конкурировать с велосипедистами-разносчиками мне было все же нелегко, а денег на велосипед, даже подержанный, скопить никак не удавалось. А еще к концу первого семестра, подтянув язык, я стал подрабатывать, сдавая экзамены английского вместо врачей-эмигрантов, и брать с них по пятьдесят долларов за экзамен, о чем впоследствии сожалел - принимая во внимание их будущие заработки, я мог сдирать с них значительно больше. А еще, два раза в году, во время выпускных экзаменов в колледже, я за деньги предоставлял свою ротовую полость студентам зубоврачебного отделения и, таким образом, убивал сразу двух зайцев: получал бесплатные пломбы - раз, и зашибал неслабую деньгу семьдесят пять долларов за экзамен - два. Конечно, в этом деле я шел на известный риск - не исключена была опасность нарваться на двоечника, и потом всю оставшуюся жизнь собственными зубами расплачиваться за легкомысленное желание заработать, - и сомнения эти, особенно в ночь перед экзаменом, лишали меня покоя и сна. И тем не менее всякий раз я утешал себя мыслью о том, что экзамен как-никак выпускной, и если будущий дантист дотянул до последнего года обучения, то чему-то за годы занятий он все-таки научился. Разумеется, сидеть в зубоврачебном кресле по семь часов с открытым ртом удовольствие маленькое, но семьдесят пять долларов того стоили - папа в своем лифте зарабатывал столько за два с половиной дня работы. На экзаменах на меня одевали резиновую маску - личность пациента должна была быть скрыта от экзаменаторов, впрочем, как и личность выпускника, фигурирующего не под своей фамилией, а под определенным номером - и все это делалось для того, чтобы избежать подсуживания со стороны экзаменаторов. Представляете: белые халаты, нестройный хор бормашин, черные маски, серебряные инструменты, розовые пасти, институционализованный садизм, паранойя, кайф, чуваки!
Письмо шестое
Привет, Витенька!
Мне снилось, что была она ласкова, упитана, и трогал я ее рукой. Она недоумевала: ну? Я же бормотал: сейчас, сейчас.
Кто это сказал (Фрейд, что ли?), что сны нам засылают наши детки зачастую несуществующие? Если это верно хотя бы наполовину, то я бы приказал им снять лже-штанишки и подставить квазипопки, потому что совесть надо иметь - так издеваться над псевдопапкой. Наказать мнимопроказников!
Бежим мы под дождем. Она кричит: "Быстрее, скоро кончится!" Я задыхаюсь, теряю мелочь, но бегу, не хочу ударить лицом в грязь. Ты спрашиваешь: какая связь? Несуществующая, нелегальная или же летняя, отпускная? А вот смотри: она - молодой инженер с болячкой, я официантом в доме отдыха. Она мне глазки, я ей холодный борщ. Она мне: "Если б не кино, я б тут от скуки удавилась", я ей - компот из сухофруктов.
А ночью - жаркие поцелуи, держимся за руки, слушаем плеск. Она замужем, несчастлива, я студент - прыщав. Но это еще не все.
В том сне так вышло, что болячку летом подхватили все, кого я знал, или, по крайней мере, все, с чьим мнением я считался: Эдик-шизик, Урюк-хуев и Таточка с четвертого курса. Все от приезжей или приезжего, кроме меня: моя инженерша была местной. Ее глаза, Витя, блестели в темноте и, клянусь счастьем, тело ее покрывал загар цвета какао со сгущенным молоком. Звали же ее несколько прозаично: Соня.
"Давайте никогда не разлучаться, Соня", - шептал я ей в темноте, а она прыскала в подушку - смешлива была моя сантехник.
А когда от того лета, кроме визитов к доктору Зунделевичу, ничего, по сути, не осталось, я снова оказался в стенах нашего мрачного Строительного.
Долдонил что-то сморщенный человечек с кафедры, я читал какую-то муру в "Иностранке", делая вид, что конспектирую, в окно заглядывал старый платан.
Успехов, С.
16. I, ME, MINE
И вот, как-то после одной из таких семичасовых зубных пыток, стоял я, пощипывая ватную щеку, перед небольшой афишкой, криво висящей на стене здания, где размещались студии, где в том семестре я брал уроки живописи, где я познакомился с Рэтчел, которая работала медсестрой в больнице на Киссена-бульваре и иногда приходила на занятия в белом халате и шапочке, и мы с ней пили кофе в кафетерии - у нее даже чулки были белые, - и она мне рассказывала о своем брате-мусорщике, который зарабатывал намного больше ее - и это без всякого диплома, представляешь? как, разве ты уже получила диплом? конечно! живопись - это так, это для себя, этим ведь не прокормишься, а может и мне, пока не поздно, податься в мусорщики, что ни говори - верный кусок хлеба.
- Постой, но ты ведь решил быть художником, - строго сказала Рэтчел.
- Это в этом семестре. В прошлом я был структурным лингвистом.
На афишке было: The Beatles: Let It Be, документальный фильм демонстрируется тогда-то, и адрес указан. Рэтчел я тогда еще не так хорошо знал, а то бы я и ее пригласил. Но неизвестно, пошла бы она со мной или нет: во-первых, она вечерами работала, а во-вторых, ее любой группой были Bee Gees, а не Beatles.
Кроме нескольких районов Манхеттена и Флашинга, где мы жили, Большого Нью-Йорка я совсем еще знал, а фильм показывали у кого-то дома, в Бронксе, у черта на рогах. И вот выхожу я из сабвея, но по ошибке на две остановки раньше, и иду вдоль проезжей части, и уже темнеет, потом через парк, и уже темно, потом снова вдоль дороги, и уже очень темно, и, наконец, нахожу ту улицу, что была указана на афишке, а на улице старый деревянный двухэтажный домик, и на стене домика такая же афишка, только цветная: Леннон в круглых очках, Маккартни с разбойничьей бородой - "Лет ит Би", короче, и сделалось мне так весело, и я даже похвалил себя за то, что не струсил и не вернулся назад с полдороги, хотя там, в парке, мысль такая у меня, честно говоря, вертелась: бросить эту затею и повернуть назад, пока не поздно, все-таки очень темно, и район незнакомый, и вообще, может здесь Let It Be по телевизору каждый месяц крутят, откуда мне знать, я ведь в Штатах не так давно, да и телевизор почти не смотрю, времени нет.
![Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 9-10) [Операция «Транзит» + Батальон ангелов] [только текст]](/uploads/posts/books/165415/165415.jpg)
