Вадим Кожевников - Степан Буков
И когда его минные сооружения срабатывали, нанося существенные потери врагу, Кондратюк становился напыщенно высокомерным.
Заходя на батарею, снисходительно замечал:
- Тыкаетесь своими вилками, тыкаетесь. Навалили гильз целую поленницу. А я им как поддал - в будь здоров.
- Поддал! А где же ты был во время боя?
- Где? В блиндаже отдыхал, чай пил, портянки сушил. Мое дело такое без суеты. Боеприпас зря не порчу, заложил где надо, а немец сам себя на нем рвет. И дешево и сердито.
Почти то же самое повторялось у петеэровцев, где Кондратюк снисходительно объявлял:
- Ружьишки у вас громкие, а дела тихие. За моими хлопушками не слыхать.
Обычно перед вражеской атакой Кондратюк отправлялся к артиллерийским наблюдателям. Если немецкие саперы, выходя для очистки проходов, обнаруживали поставленные им мины, Кондратюк доходил до неистовства и, бывало, срывался с места и с автоматом в руках уползал в ничейную полосу, чтобы там защищать свое минное хозяйство. Эта армейская профессия наложила на Кондратюка заметный отпечаток.
Был он медлителен, вкрадчив в движениях, недоверчив.
- Это ты что мне налил - щи? Ладно, выясним. - Осторожно зачерпывал в сторону от себя ложкой, разглядывал содержимое, произносил мрачно: Допустим.
- Ты давай хлебай, не томи желудок.
- Хлебать не приучен. Прием пищи - дело существенное.
Ел он торжественно, чинно, не спеша, не склоняясь над котелком. Если кто обращался к нему, не отвечал. И даже не менял при этом сосредоточенного выражения лица.
Что бы ему ни поручили, он отдавался делу целиком, и, помимо этого дела, для него ничего не существовало.
В подразделении держался отчужденно, независимо и только к минеру Акимушкину из группы младшего лейтенанта Захаркина чувствовал душевное расположение. С ним он беседовал подолгу, красноречиво.
- Я, Прокофьич, так считаю: взрывчатка - это силища, еще окончательно недопонятая. Скажем, пресс! Сооружение дорогостоящее, шлепает - тюх-тюх. Куда лучше агрегат на взрывчатке. Как даст тысячи тонн давления, ему самый твердый холодный металл все равно как бабе тесто. Или, скажем, котлован: ковыряются, копают. А с умом на выброс заложить, и выкинет грунт куда хочешь и сколько хочешь. Можно горы своротить при желании и надобности. За войну мы чего только той взрывчаткой не наворочали, и все на хаос. Демобилизуемся - кто такие? Минеры. Нет надобности. Требуются гражданские специальности. Извиняюсь, врете.
- Я и до войны взрывником в руднике работал, - перебил Акимушкин. Кто такой, мне не скажут.
- Но квалификацию ты себе поднял.
- Правильно, на чем только не работал - и на своей взрывчатке, и на ихней!
- Вот, значит, можешь с одного прищура сосчитать, сколько, чего, для чего и как заложить. Выходит, мы с тобой люди первостепенной надобности и по гражданской линии можем не только ломать, но при сообразительности при помощи взрывсредств совсем обратный эффект иметь...
Сапежников - кроткий, голубоглазый, белобрысый с девическими губами конструкции "бантиком" - сказал смущенно:
- А мне вчера, когда я третий квартал на кабель высокого напряжения подключал, кто-то резиновые монтерские сапоги подкинул.
- Подкинул? - живо переспросил Кондратюк. - Значит, заминированные. Заключил авторитетно: - Обычная их манера взрывные ловушки в бытовые предметы маскировать.
- Сапоги обыкновенные, пустые.
- Зачем обязательно внутрь взрывчатку совать, ее рядом можно ставить с предметом, а предмет с капсюлем соединен на тонкой проволоке. Потянул вещь - ив медсанбат доставить нечего.
- Я на кабеле без защиты работал, - тихо произнес Сапежников, - под током, и вот понимающий человек сапоги монтерские мне подбросил. А сам не показался.
- Выходит, антифашист какой-нибудь.
- А что ему прятаться? Они теперь тут главные люди, местная власть.
- Ну, значит, кто-то из жильцов соображающий, - стукнуло бы тебя насмерть током, опять сколько время без света обходиться. Не сочувствие простой расчет.
- Когда свет в домах загорелся, - задумчиво произнес Сапежников, вышел я из трансформаторной будки, гляжу - что такое? Люди. Раньше прятались, а тут прямо толпа.
- Вот ты бы им на месте митинг устроил, разъяснил нашу политику по отношению к мирному населению.
- А чего объяснять, свет горит, - значит, все им теперь ясно!
- Ясно! А сапоги тайком подбросили.
- Интересно мне: кто?
- Размер мужской, - значит, не дама. Не за голубые твои глаза. Только, спрашивается, почему без снаряжения работал, собой рисковал?
- Так, быстрее хотелось.
- Кокнуло бы током. Тоже нашелся, жизнь за удовольствие фрицам отдать. Были бойцы, которые собой амбразуру затыкали. Высшая сознательность. А это у тебя от безответственности.
- Война кончилась, зачем же людей в затемнении держать, в темноте...
* * *
Сапер Дзюба, сильный, широкоплечий, томился здесь в безделье. Всю войну он провел с лопатой, топором на оборонительных полосах, работая так же, как и до войны работал на различных стройках. А теперь вот, когда война кончилась и его зачислили в Особое подразделение, где он пока не получал никаких заданий, томительная тоска овладела им.
Часто его можно было видеть на соседней улице, где мужское население по распоряжению местных властей занималось разборкой развалин.
Дзюба сидел неподвижно на поверженном куске кирпичной кладки у разбитого бомбой здания, пристально и мрачно наблюдая, как работают люди в удушливой пыли, и только его толстые жесткие пальцы непроизвольно шевелились. Он ходил туда каждый день, словно по приказу.
Возвращался еще более мрачный, ел нехотя.
- Ты что не кусаешь? Зубы болят?
- Душа не просит.
- А брюхо?
- Я ему не служащий.
- Про саперов слух ходил: взвод может ротную норму одолеть по приему пищи. Едоки!
- А ты вынь столько грунта, сколько сапер вынимал, да помахай также топором. Тогда скажи, натощак осилишь или нет.
- Теперь тебе отдых. Можешь маникюр сделать для красоты.
- Дома в строителях дефицит. Кто людям жилье даст? Мы. А меня вот в Берлине содержат на полном казенном иждивении.
- В германской столице проживаем! За такой адрес жизнь клали.
- Кровельный материал у них больше черепица, - задумчиво произнес Дзюба, - стропила, пропитанные, безызносные, и раствор крепкий, излом не по шву, а по кирпичу, хотя он тоже основательный, каленый, аж звенит.
- Еще чего скажешь?
- Про них? А вот подпочвенные воды здесь высокие, а подвальные помещения сухие, - значит, изоляцию особую кладут - гидроустойчивую.
- Смотри, какие слова знаешь. - И Лунников рассмеялся. - А я думал, ты их за войну позабыл.
- А кто вам доты строил, где вы отсиживались в сухости и безопасности? Не проложи сапер с умом гидроизоляцию, мокнуть вам в них, как в дренажной яме.
- Я в твоих дотах не отсиживался. Комфорта такого разведбату не положено.
Ладный, подвижной, с яркими, живыми, медного цвета глазами, Лунников отличался от всех своим весельем, легким характером, умением общаться с местным населением.
- А что особенного? Нет ничего такого особенного. Я к немцам за войну привык. Берешь "языка", ну, пока доставишь, угадываешь, что за личность. Раз взял, значит, он тебе по закону пленный. Обязан вести себя с ним как представитель державы, чтобы сразу по мозгам ударить: мы - не вы. Попадались иногда ничего, надо думать, из трудящихся. Такому и закурить дашь и даже всю пачку в карман сунешь за послушное поведение. Были и такие, что до отправки в тыл проведывать ходил. Говорю охране: "Мой фриц тут у вас - пришел на свидание, поскольку соскучился. Я ему вроде крестного". Ну, передачу из сухого пайка принесу. Расчувствуется, иногда такое скажет, что при допросе утаил. На "языка" надо ходить без злости. Хладнокровно. Санитарку не вызовешь, чтобы его как на "скорой помощи" в санбат. Надо так его обеспечить, чтобы он при всем том ногами мог действовать, а не на себе его тащить.
- Смотри, какой ты с ними деликатный. А сколько раз тебя самого на волокуше от них вытаскивали, как говорится, в крови и без сил.
- Бывало, конечно, попадется азартный, аккуратно не сладишь, - охотно согласился Лунников. - Но организм у меня повышенной прочности, в санбате все заживало. Питание по повышенной норме, женский персонал душевный.
- Ты, Лунников, смотри, по этой части здесь не споткнись.
- А в чем дело?
- А то, что эта твоя психическая возле комендатуры все околачивается, в окна смотрит.
- Она не психическая - глухонемая.
- Симулирует.
- Ну, это ты брось, я ее в санчасть водил, определили: от нервного потрясения.
- Смотри какой заботливый!
- Обнаружил я ее, когда еще со штурмовой группой пробивались. В заваленном помещении лежит засыпанная. Поотстал от ребят, чтобы, значит, проверить, живая или мертвая. Стал оказывать помощь, а она, как фашистка, на меня кинулась. Всю шею исцарапала.
- Значит, фольксштурм?
- Да нет, в гражданском. Но тут, понимаешь, фаустников засек, начал по ним из автомата бить, они по мне. Изловчился, гранату кинул. Все нормально. Оглядываюсь - что такое? Она, понимаешь, из электрического шнура петлю сделала, встала на коленки и душится.
