Иван Гончаров - Письма (1857)
Теперь Вы, вероятно, получили мое письмо из Парижа: пожалуй, не отвечайте на него или отвечайте в Варшаву, poste restante, хотя и это бесполезно, потому что я и без письма Вашего узнаю там, есть ли для меня место в почтовой карете. Меня вчера напугали, что мест трудно найти, и потому Маркелов очень обяжет меня, если устроит это. 28 или 29-го сентября я уже надеюсь быть в Варшаве, а может быть и раньше. Не знаю, удастся ли мне по крайней мере кончить здесь последнюю главу: здесь холода пошли и в комнате руки костенеют, оттого работать и неприятно. Я же простудил брюшко и приобрел насморк, оттого нахожусь в неприятном расположении духа. Жду здесь Никитенко с семейством; Тургенев тоже хотел приехать, да верно, обманет, потому что сам не знает, что завтра будет делать. Сейчас был у меня Загряжский: не знаю, помните ли Вы его? Он бывал у Майковых. Жена его умерла, с любовницей он расстался, а теперь увез у кого-то жену, нашел пьяного попа, который обвенчал его на ней, и вчера сидят себе в ложе, где я и наткнулся на него. Боюсь, не попросил бы денег взаймы: он мастер на это, да я тоже мастер и отказывать.
Вчера я отдал на почту письмо к Старику и к Старушке: там же писал немножко и к Евг[ении] Петр[овне] с Ник[олаем] Аполл[оновичем]. Хочу купить Николаю Аполл[оновичу] отличный снимок фотографический с рафаэлевой Мадонны, да, кажется, он не любит ее, тогда возьму себе. Я от нее без ума: думал, что во второй раз увижу равнодушно: нет — это говорящая картина, и не картина; это что-то живое и страшное. Всё прочее бледно и мертво перед ней.
Прощайте, до свидания: где-то Вы теперь живете: ужели всё в прежней, темной улице, в которой осенью мне опять трудно будет, с моей слепотой, ходить по тротуару? Где Старик живет: не худо, если б он захаживал на рынок и приценялся к потрохам? Кланяйтесь Алекс[андру] Павл[овичу]. Поцелуйте Гульку и напомните обо мне всем и каждому.
Ваш Гончаров.
А. Н. МАЙКОВУ 1 ноября 1857 г. Петербург
1 ноября.
Я сделал что мог, любезнейший Аполлон Николаевич, и стихотворение Ваше, вероятно, будет возвращено Вам в его надлежащем, то есть в своем, виде прямо от ценсора, которому взял передать его г-н председатель Ценсурн[ого] комитета.
Кланяюсь дружески Вам и Анне Ивановне.
Ваш И. Гончаров.
А. В. НИКИТЕНКО 8 ноября 1857. Петербург
Милостивый государь
Александр Васильевич.
В ответ на записку Вашего Превосходительства от 4 сего ноября, в которой Вы изволите приглашать меня в заседание комитета, назначенного для разбора драматических сочинений, честь имею довести до Вашего сведения, что, по увеличившимся служебным занятиям, я, к крайнему сожалению моему, нахожусь в необходимости отказаться на нынешний год от участия в заседаниях означенного комитета.
Покорнейше прошу Ваше Превосходительство принять уверение в истинном моем почтении и преданности.
И. Гончаров.
8 ноября
1857.
Е. Ф. КОРШУ 25 ноября 1857. Петербург
25 ноября 1857.
Любезнейший Евгений Федорович.
Завтра или послезавтра отправляется отсюда в Москву Владимир Никол[аевич] Майков, будущий редактор детского журнала, просить содействия московских литераторов его предприятию и, конечно, в том числе как к старому знакомому его дома, обратится к Вам. Пользуясь этим случаем, посылаю с ним небольшой отрывок из «Обломова», для Вашей газеты. Если бы Вы не захотели отрывка, а непременно что-н[и]б[удь] целое или, если он покажется Вам слаб, возвратите его Майкову. Я выбрал было два места из романа, но другое находится в тесной связи с целым, и напечатание его повредило бы интересу романа.
Пожалуйста, не церемоньтесь, если не понравится: я не обижусь, потому что отрывок, отдельно взятый, может показаться ничтожным, а в целом пройдет незаметно. Если же Вы его примете, то прошу не помещать ни в первом, ни во втором, ни даже в третьем номере, чтоб он не кидался очень в глаза. Вы из этого видите, что я дружбу помню, чему даю и доказательство (что со мной редко бывает), хотя, может быть, и плохое. «Библ[иотека] д[ля] чтения», то есть Дружинин, охотно согласился на уступку маленького отрывка, особенно для Вас, тем более что у нас с ним еще не окончательно решено, то есть если здешняя ценсура, которая, как Вам известно, слишком осторожна, что-нибудь предложит значительно исключить или изменить, то я предложу роман «Русскому вестнику» или же, в случае непринятия им на прежних условиях, напечатаю отдельно в Москве же. Но до этого всего, ой-ой, — как далеко!
Майкову пособите и собственными двумя-тремя страницами, и склонением к тому других, наконец, и полезным советом. Он добрый, милый малый и всем нам друг.
Поклонитесь усердно Вашим и не забудьте преданного Вам
И. Гончарова.
Писарь так пакостно переписал отрывок, что совестно посылать: да в типографии разберут.
А. Н. МАЙКОВУ 30 ноября 1857. Петербург
30 ноября.
И я спал покойно, любезнейший друг, ибо в голове у меня к ночи созрело прилагаемое письмо к Вам. Оно выгородит и Вас, и меня, и мы оба удалимся с честию. Вам надо сделать еще одно последнее усилие, и именно: съездить с этим письмом к г-ну Титову и прочесть его ему непременно. Он увидит, по скромности и деликатности письма, что Ваша рекомендация была не пустая, увидит также, как понимают дело, и уже будет искать учителя в этом духе и тоне. А это полезно. Потом, прочитав ему, возьмите это письмо, запечатайте с своей запиской в пакет и отправьте к Петру Алекс[андровичу], сказав: «вот что отвечал мне Гончаров». И Вы будете в стороне и совершенно правы. Если же письмо это им понравится, тогда они уже будут иметь дело со мной, а не с Вами, а я сумею уклониться. А ежели не сумею, то я и буду отдуваться. Если не застали бы Титова дома, то при почтительной записке от себя можете оставить письмо у него. Но лучше сами.
Не сердитесь, что я вчера утром не тотчас сказал нет: ведь надо было подумать немного. Вы сами тоже подумали. Притом слова мои были — не согласием, а только развитием того, как я понимаю исполнение задачи, если б она легла на меня. Вот Вам мой решительный ответ. Прощайте, удираю со двора, чтоб с Вашей стороны не было повадки зацепить меня. Но послушайтесь меня буквально: письмо это избавляет Вас от всего. Прощайте.
И. Гончаров.
А как же насчет веры Анны Ив[ановны]: согласна она? Я бы и катехизис купил.
А. Н. МАЙКОВУ 30 ноября 1857. Петербург
30 ноября.
Я не понимаю, любезнейший Аполлон Николаевич, отчего поступок Ваш с Т[итовы]м Вам кажется неловким и еще неделикатным? Пожалуй, можно допустить, что Вам неловко вообще отказываться от предложенной Вам чести, но что же тут неделикатного, что Вы указали им на другого, не обещав его согласия (как я и просил), и этот другой не принял предложения? Вы пишете, что я заставляю Вас ехать «с глупою физиономией»… напротив! И письмо-то написано с той целью, чтобы Вам как можно легче было уклониться и за себя и за меня. Мне некогда, я стар, тяжел и т. п. — вот настоящие причины, да таких причин тут приводить нельзя; надо было что-нибудь мягче, деликатнее: чего же естественнее, как не причина, что я преподавал словесность как дилетант; а тут нужно настоящего профессора? Ведь вот мотив письма. Вдался я в некоторые подробности, чтоб Ваша рекомендация обо мне оправдалась хоть немного в их глазах.
Наконец, так как вся эта забота легла на Вас, то Вы имели полное право распорядиться всеми обстоятельствами по своему усмотрению, то есть письмо разорвать, а сказать Т[ито]ву и П[летне]ву, что Г[ончаров] не решается принять предложения по таким и таким причинам, и сказали бы, что хотели. А мне ехать с Вами сегодня к Т[ито]ву ни в каком случае было нельзя, если б я даже и решился принять предложение: что это за смотр и к чему он повел бы его? В полчаса он узнал бы, что ли, что я могу преподавать словесность? Ведь нет: он увидал бы только, что я прилично одет и прилично веду себя в комнате, да это он уже знает, потому что видел меня в двух весьма порядочных домах, куда неприличных людей не пускают. Во всяком случае ему нужно бы было еще справляться обо мне везде.
Отвечаю на Ваш вопрос: отчего я убежал? Оттого, что в виду предстоит много труда, движения, хлопот, надо много времени и много бодрости. Вчера утром, когда Вы мне только что предложили задачу, мне представилась одна сторона ее, именно та польза, которую можно бы принести, и на этом Вы меня оставили, а потом последовала обстоятельная справка с своими силами, и обдумав, я выяснил, что мне это будет тягостно, что в запасе нет энергии и сильного позыва, а без этого нет и пользы. Вы не вдруг же сказали Плетневу да или нет, да и никто этого сразу и не скажет.
Вы, кажется, сердитесь на меня за то, что Вам неловко отказываться; ей-богу, я не виноват, что Вы поставлены в это положение.
Сегодня у нас заболело два ценсора и я обложен корректурами, как подушками. «Отеч[ественные] записки», «Северн[ая] пчела» etc. etc., а ведь мы, ценсора, всегда живем под таким демоклесовым мечом. Как при такой службе обяжешь себя другою обязанностию, где шутить тоже нельзя.
