А Успенский - Переподготовка
На Азбукина, очень поддававшегося чужому влиянию, эти слова также произвели некоторое впечатление. Уж лет пять в церкви не бывал, - подумал он не без укора себе. - Надо когда-нибудь сходить, хотя бы из любопытства.
Но тут же червь сомнения вполз в шкрабье сердце. Ведь это говорит о. Сергей, занимавшийся в старое время за приличную мзду и нелегально, бракоразводными процессами; известный всему городу своими романическими похождениями; застигнутый некогда купеческим дворником под подворотней, когда в отсутствие хозяина пробирался к его супруге; тот о. Сергей у которого однажды во время заседания окружного суда, где о. Сергей приводил к присяге свидетелей, внезапно от неизвестной причины из находящихся в поповских карманах пивных бутылок выскочили пробки, и все присутствовавшие с изумлением созерцали, как по муаровой рясе (которую, кстати будь сказано, в Головотяпске перекрестили в "амурную"), клубами повалила белая пена. Неужели на него снизошел дар в виде огненных языков? Неужели он переродился настолько, что сможет устроить в Головотяпске церковную общину, подобную древне-апостольской?
- Так-то, друг мой, - разглагольствовал о. Сергей, - жизнь великая вещь. Дыхание жизни все изменяет. Помните, как в псалме: "пошлешь духа твоего, и начнется созидание, и обновишь лицо земли". От жизни не надо убегать, потому что она всегда приносит нечто новое и интересное. Вот в нашу мертвую церковь попала капля жизни, и вы увидите, друг мой, какое чудо произошло. Жезл Ааронов, целые века бывший сухой палкой, расцвел. Ближе к жизни все мы должны стоять.
- Значит, приспособиться к новой жизни? - спросил Азбукин.
- Нет, не это, а вот вы раньше сказали, - переподготовиться. Это слово приличнее, лучше, чем приспособиться. Но в сущности, друг мой, важен самый процесс, а не то слово, которым он обозначается.
О. Сергей скоро свернул в тот переулок, где жила его жена, "посторонняя".
IX
Местком работников просвещения собирался обыкновенно в просторной учительской комнате 1-ой школы 2-ой ступени. Когда Азбукин зашел туда, там сидели, говорили, курили, - собрание шло, как и полагается итти собранию. У стены за столом покоился президиум из трех человек: председатель - лысый, с большими обвислыми усами, чрезмерно спокойный, даже флегматичный человек, - лениво дремал; секретарь, - молодой шкраб, - на бумаге, разделенной графой на две половины, над одной из которых стояло: слушали, над другой: постановили, согнувшись и водя указательным пальцем по переносице, заносил; товарищу председателя, как и вообще большинству товарищей председателя в свете, делать было решительно нечего: он карандашом воздвигал перед собой дома, церкви; классифицировал человеческие профили и, особо, носы; округлял кошек, сидевших задом и, наконец вырастил такое фантастическое чудовище, что даже сам не мало был озадачен. Он по натуре создан был художником, а совсем не товарищем председателя.
Налево от стола, на трех скамьях, поставленных перпендикулярно столу, расположились наиболее почтенные посетители месткома; здесь был и секретарь местного комитета партии, человек с выпуклым челом и этак чем-то львиным в нижней части лица и голове. Какой у него был суровый, повелительный взгляд; как пригибал последний к земле встречавшиеся с ним шкрабьи взгляды. Рядом с ним сидело несколько партийных, - сильных, по их собственному выражению, - лекторов. Пришли они на собрание, потому что на повестке стоял вопрос о переподготовке шкрабов, во время которой они жаждали читать лекции. Народ это был молодой, самоуверенный, из таких, которые с легким сердцем вам скажут: - А что нам Маркс? Эка шутка Маркс! Мы, сидя над полит-наукой, штаны просидели!
Мир шкрабов, копошившийся на месткоме, казался им диким первобытным лесом, куда еще не заглядывали лучи политического солнца, - и они со своих мест взирали на этот мир с любопытством и нескрываемым превосходством. Сидел ученый Лбов и Молчальник и несколько комиссаров, кроме комиссара образования. Тут же по нисходящей линии сидели члены правления с Секциевым во главе: у них был вид гостеприимных хозяев, озабоченно наблюдающих во время обеда, чтобы гости были сыты и довольны. На этих почетных местах и два-три человека правленцев других организаций; - из породы тех людей, которые мучась завистью, боятся, как бы в другой профорганизации не было лучше, чем у них. Это - совершенно новые индивидуумы, ни с чем не сличимые, появившиеся в результате соединения таких явлений, как Головотяпск и социализм.
Вот сидит председатель союза работников, с тщательно выбритым грибообразным лицом, с сухим, аскетическим блеском глаз сквозь очки. Он - чудесный гончар. Но попробуйте сказать ему: - Василий Иванович, чего ради вы треплетесь в союзе в то время, когда могли бы миллиарды выколачивать на горшках? Попробуйте это сказать, и он, смерив вас с ног до головы проницательным взглядом, ответит вам: - Потому служу, что есть еще элемент, который следует жать.
Боже мой! Какой он сторонник всеобщего экономического равенства, как он следит, чтобы кто-либо из головотяпских служащих не получил лишнего миллиона за участие в комиссии или еще за что-нибудь. Он - беспартийный: он всегда был, есть и останется беспартийным. Но, глядя на его поступки, даже самые заядлые головотяпские комиссары, покрутив головой, говорят:
- Однако!
Когда его назначили членом комиссии по определению уравнительного сбора, то он на головотяпских буржуев и мещан такие умопомрачительные цифры накинул, что те буквально полезли на стену, а губерния, затопленная жалобами, огулом и вдруг понизила цифры и указала, что на будущее время Василия Ивановича определением налогового бремени утруждать не гоже.
- Василий Иванович, вы же местный уроженец и беспартийный, почему же вы так строги к своим согражданам? - пожалуй, спросит кто-нибудь его - и тотчас получит ответ:
- А революция наша чем отличается от прочих? Тем, что социальная, так ведь? А что такое равенство? А кто такие, в большинстве случаев, жители нашего города? - Буржуазно-кулацкий элемент, который надлежит всячески жать, ибо других способов перевоспитать его нет.
Счел нужным присутствовать на собрании месткома Василий Иванович, узнав, что здесь будет поднят вопрос о переподготовке учителей. - Шкрабы то распустились, - наклонился он дружески к Секциеву, - их бы давно подтянуть следовало.
Доклад делал человек с беспомощно прощупывавшими свои же очки глазами и с незатейливой и чахлой растительностью, как кусты окружавшие Головотяпск. Говорил он о необходимости усиления деятельности местного кооператива: протекала в это время кооперативная неделя, острием своим направленная против головотяпского нэпмана, который во рвении и рвачестве был истинно неподражаем.
Доклад... Каким заурядным было это событие в эпоху военного коммунизма, когда обо всех заботилось государство, и все могли посвятить себя высокополезной общественной и государственной деятельности, - событие, имевшее свои подразделения: лекция, отчет, просто доклад, содоклад и пр. пр. Кто только не делал тогда докладов в Головотяпске: делали партийные деятели с достоинством и авторитетно; делали профессиональные деятели озабоченно и серьезно; делали первые входившие на собрание с улицы люди: на всех жителей Головотяпска спустился тогда дух голубиный и они обрели дар красноречия. Но нэп, принесший всюду сокращение, распространил сокращение и на область докладов. Случилось так, что большинство граждан Головотяпска сразу лишилось дара красноречия. Это совпало с разряжением густых рядов служащих, в число которых до нэпа входило почти все взрослое население Головотяпска. Ораторы обособились и стали редкостью. Даже союз работников просвещения начал назначать докладчиков на основе профессиональной дисциплины. Докладчик поневоле, - конечно, и после получения бумаги, - продолжал есть, спать, работать, осуждать ближних, покупать сено для своей коровы, но все это творил не так, как раньше, не радостно, а как будто тоже на основе профессиональной дисциплины. Покупает, к примеру, он сено на базаре, совершая попутно сложнейшую торговую комбинацию, которая расчитана на то, чтобы надуть простоватого крестьянина, - приобретая на свое скудное жалованье мануфактуру, меняя мануфактуру на рожь, рожь на овес, и - овес на сено, - и, точно шмель в комнату влетает и начинает зудить в окно, возникает у него мысль: доклад, послезавтра мой доклад. И как и не бывало хитроумнейших торговых операций, а спохватившийся обитатель деревни, пользуясь замешательством покупателя, одерживает над ним нетрудную победу.
А то - садится жертва обедать. Супруга подает суп с ветчиной. Отменная ветчина! Сам собственными руками выкормил. Все располагает к аппетиту: легкий дымок, струящийся над миской, торжествующий вид раскрасневшейся супруги, нетерпеливые возгласы и жесты детей - и вдруг... в ухе некий комар тоненько, бисерным жалом напевает: до-до-до-до-кла-а-ад. Не убьешь, не прогонишь этого комара. Жертва кладет ложку и жалуется обеспокоенной жене на отсутствие аппетита. Лицо опечалено. И дымок, - привлекательно нависавший над супом, куда-то стыдливо исчезает. Позже, когда жертва выступает с докладом, все присутствующие наперебой восклицают: как Петр Петрович изменился! Как он побледнел! Под глазами круги!
