Вадим Назаров - Круги на воде
О ком ты плачешь, женщина,
Об умершем сыне?
Нет, оставьте меня в покое, еще рожу.
О ком ты плачешь, женщина,
О погибшем муже?
Нет, не прячьте ремень и бритву,
Найду другого.
О ком же тогда ты плачешь?
О том, кто роднее отца, сына и мужа,
О брате,
Другого нет, и негде взять.
Марина выставила доктора, выключила радио, села, закутавшись в одеяло, и тихонько заскулила. Она боялась пропустить звонок диспетчера, который обещал связаться, как только пассажиры в Хельсинки пройдут перерегистрацию. Дурацкая мысль вертелась, как муха, отвлекала - вместо того, чтобы посыпать голову пеплом, стоит покраситься.
Со слезами из глаз вытекали воспоминания, капали в чашку с чаем, плавали на поверхности, как пенка на молоке:
Отец взял ее на плечи, а за руку ведет другого ребенка, идти по скошенному полю колко, ребенок плачет;
Она плавает в заливе, залив мелкий, она трется о стиральную доску песка загорелым телом, воспламеняется и не хочет вылезать, а с берега уже машут;
Ослепшая женщина бредет выжженной степью, на спине качается люлька, на кургане замерли всадники, один указывает на женщину серебряной рукоятью плети.
Марина поняла, что вышла за пределы своей памяти, и кто-то другой плачет ее глазами. Тут зазвонил телефон, и заговорил на хорошем русском голландский фотограф.
Прошу простить за вторжение, но, кажется, я могу помочь вам в поисках брата. Кроме того, у меня к вам есть и профессиональный интерес. Давайте встретимся.
Давайте, - сказала Марина.
Где и когда, - спросил фотограф.
У меня, сейчас, - и продиктовала адрес.
Фотограф оказался довольно молодым человеком азиатской наружности, предположительно, индусом. Он вошел без приглашения, едва она отворила дверь, и рой насекомых влетел вместе с ним в прихожую, как облако пара с мороза. Марина не успела удивиться, как жуки превратились в рисунки на обоях, богомолы -- в трещины на потолке, а бабочки - в наклейки на холодильнике.
Индус поставил на пол тяжелый рюкзак, снял ботинки и остался босой, на левой ноге у него не было трёх пальцев.
Если вы поставите воду, я угощу вас кофе. Еще ведь не слишком поздно для кофе, не так ли?
Марина пожала плечами и отправилась на кухню.
Отчего вы не спросите про мой русский? - бросил ей вслед индус. - Здесь он всех удивляет. - И не дождавшись ответа, продолжал, - У меня по всему миру дальние родственники, и я выучил языки рассеяния, на которых они говорят.
Сколько воды? - спросила Марина не очень-то приветливо. - Хватит две чашки?
О, позвольте я сам - заквохтал индус - во всяком деле есть секреты, сколько наливать словами не скажешь.
Марина заметила, что у гостя из кармана джинсов торчит желтая кость.
Что это? - спросила Марина.
Ослиная челюсть, фрагмент, - ответил фотограф - мой талисман.
Слова его то обгоняли друг друга, то трескались и тонули на вдохе. Плыли по речи, как лед по реке. Интонация постоянно менялась, но что-то в голосе казалось Марине мучительно знакомым. Так бывает, - даже кончики пальцев чешутся от ощущения, что вот-вот узнаешь, да никак.
Ангел Помаил заметил, что нить, связующая его с Мариной Симоновой, ослабла, и явился проведать барышню. Он, как атлант, стоял под соседским балконом, и когда на улице стало тише, заглянул в окно.
Оперение Ангела из синего стало алым. Он увидел Каина, что крутился у плиты, сыпал в кофе зерна белого перца и тмина и читал в запотевшем зеркале имена, что хозяйка раньше написала мизинцем. В бороде у него торчали отравленные иглы. Помаил ощутил в руке приятную тяжесть меча и сложил пальцы в знак гнева.
Но Господь, как известно, запретил трогать Адамова первенца, запрет был написан у Каина на веках, и моргал он в два раза чаще обычных людей.
Каин почувствовал приближение Ангела, потому что:
- внезапно захотел спать,
- время качнулось и потекло назад, и он вдруг вспомнил, что однажды уже был здесь, стоял у этой плиты и так далее...
- услышал звук, называемый коканием, словно спящий шепчет что-то невнятное за спиной, или шумит море сквозь шелест леса, или сверчок запел в голове.
Каин обрадовался и испугался. Он вытащил из бороды ледяную иглу и помешал ею в кофеварке. Помаил пристально следил за ним с купола Андреевского собора, когда в кухню вошла Марина. В руках у нее был почерневший от новостей телефон:
Пассажир Симонов в Хельсинки не прибыл.
Не волнуйтесь, пожалуйста, не губите себя, - заторопился индус - он жив, я знаю, где он. Присядьте, выпейте кофе, он жив, спросите хоть у того, - Каин кивнул в сторону окна. Марина подняла глаза и увидела над красной крышей зелёную звезду. То был Алголь, генератор тьмы.
Марина перекрестилась. Индус заморгал, передал ей чашку. Кофе и в самом деле был хорош. Откуда такой в Голландии, - спросила Марина, не в силах понять, где кончается аромат и начинается вкус, столь тонка была грань.
Вы хорошо делаете, что берете паузу, - сказал индус. - Сейчас мы просто поболтаем. А потом обсудим главное. Кстати, кофе, сельдь и великие художники могут быть только голландскими, закон такой.
Вы, должно быть, художник, - мрачно процедила Марина.
Желаете убедиться? - индус, прихрамывая, убежал в коридор и вернулся с внушительным портфолио.
Пока Марина рассматривала снимки заброшенных заводов, замусоренных пейзажей, мертвых птиц, ржавых кораблей и снова мертвых, на этот раз - норок на звероферме, фотограф знакомил ее со своим манифестом:
Понимаете ли, Марина Павловна, Земля - это и есть Ад, а после смерти мы освобождаемся. Страшный суд уже случился, а место, где мы с вами имеем сомнительную честь пребывать - это приговор, наказание. Об этом говорят мои кисть и камера.
Стало быть, натюрморт - ваш любимый жанр, - сказала Марина.
Фотограф не понял иронии и отвечал серьезно:
Критики считают, что мой конек - портрет. В этом жанре, если верить им на слово, я умею показать суть, не взламывая предмет изображения.
Марина продолжала смотреть: ледяная пустыня, пустыня песчаная, линии на песке образуют подобие астрологических знаков, бронзовые статуи с искаженными лицами, на которых застыли гримасы боли, страха и отвращения, репортаж с сафари, красные туши, желтые рога.
Это для денег - пояснил индус - когда-то охота весьма интересовала меня, но потом зверье мне наскучило.
Портреты Марине не понравились. У всех, кто позировал голландцу, получались неживые оловянные глаза.
А это кто? - Марина показала на серию размытых снимков, где полосы света и тени сплетались, как песни цикад в траве.
О, здесь самое главное, - воскликнул Каин, - вы, как говорится, добрались до корня моего творческого интереса. Это Ангелы. Я снимал их прошлым летом на Мальте. На сверхчувствительную пленку. Ведь Ангелы - это свет, не так ли?
Кто? - переспросила Марина.
Вы не ослышались, - сказал Каин, - собственно, за этим я и здесь. Теперь поговорим о брате.
Что вы хотите сказать? - нервно сказала Марина.
Индус наклонился к ней и заговорщически зашептал:
Дело в том, дорогая, что вашего братца похитили Ангелы. Учитывая, что он далеко не святой - и вы об этом знаете лучше меня - случай уникальный. Признаюсь, - индус приложил руки к сердцу, - здесь не обошлось без моего участия, и я хотел бы получить свою долю славы - несколько снимков, и эксклюзивное интервью для Sun. Насколько я понимаю, ваш кузен сейчас пролетает Гатчину, и мы отправляемся его встречать. Вы ведь составите мне компанию?
Пошел прочь, - сказала Марина.
Каин холодно посмотрел на нее и процедил сквозь редкие зубы:
Вы, верно, думаете, что я шучу или издеваюсь? Чтобы убедиться в моей искренности, прошу примерить эту штуку.
Он протянул Марине очки странной формы с толстыми желтыми стеклами.
Она автоматически взяла их, надела и увидела невечерний свет. Комната наполнилась расходящимися разноцветными лучами. Марина вытянула руки вперед и пошла к окну, чтобы увидеть их источник.
Помаил успел завесить окно крылом и спас Марину от слепоты, а то ходить бы ей до смерти с оловянными глазами.
Марина же перекрыла Ангела телом и помешала фотографу прицелиться, стрела застряла в тяжелой плюшевой портьере.
У этих русских женщин все-таки потрясающая чувствительность, - успел подумать Каин за миг до того, как Псалмом девяностым, что запел Ангел, его вынесло из дома вон.
Марина сидела на полу, наматывала локон на палец, плакала и смеялась. Шальновское проклятие, похоже, вернулось, брата тряхнуло в катастрофе, а сестре настойчиво предлагалось сойти с ума.
Тем не менее, голова её работала на удивление ясно и быстро. Марина встала, без суеты собрала рюкзак. Вопреки обыкновению, не забыла ни швейцарский нож, ни зубную пасту. Сверху бросила деньги, очки и пакет сухарей с маком. Включила весь свет, телевизор, поставила CD на бесконечный повтор и выбежала из дома. Она догадывалась, что странный гость скоро вернется и устроит новую выставку своих работ.
