Илья Салов - Николай Суетной
— А там-то неужто воруют…
— Да ведь обчество, сам знаешь, всякого народу много…
VII
Как, однако, ни хлопотал Суетной, как ни надрывал свои силы над работой, а все-таки лишнего гроша никогда у него не водилось. Правда, изба у него была красивая, светлая, двор плотно и прочно огороженный; правда, на конюшне у него стояли две плотненьких круторебрых лошадки; имел он корову с подтелком, десяток овец, и все-таки кончилось тем, что он едва концы с концами сводил!
— Что ты станешь делать! — говорил он, бывало, разводя руками. — Ничего не поделаешь… Кабы сыновьев побольше было, а то один Нифатка, да и тому восемнадцать лет всего еще… Вот постой-ка, женю его, тогда совсем статья иная пойдет…
— Какая же иная-то?
— Работница лишняя… Уж я небось плохую не выберу… Вот, постой-ка, теперь уж не долго ждать… На будущий год осень и женим… Будь-ка у меня два, три сына, я какой бы посев-то махнул… В носу бы зачесалось… Робят бы в поле послал, а сам бы иным делом занялся… Пчельник бы развел, а то ветрянку бы построил… Эти ветрянки нашему брату мужлану большущее подспорье… Сиди себе да помол собирай… Глядишь и прокормил бы семью чужим хлебушком…
— За чем же дело стало… Вот женишь сына — и валяй…
— Управка не берет… «пенензев» этих проклятых нет…
А то, бывало, прибежит и давай охать:
— Ах, ах…
— Что охаешь? — спросишь его.
— Лошадку больно хорошую на ярманке видел! И не дорога была… Всего за пятьдесят монет пошла… Уж такая-то лошадка, что надо бы лучше, да некуда: грудистая, толстоногая, круторебрая…
— На что тебе лошадь? ведь у тебя и так две.
— Как это ты так рассуждаешь, милый человек… Будь-ка у меня три-то лошади, у меня и работы спорее пошли бы, да и в извоз-ат на троем бы ездил…
— Так что же не купил?
— Купили нет… Пенензев нет. (Деньги Суетной называл пенензами.) Ну уж и лошадка! Всю ярманку с нее глаз не сводил… А когда купили-то ее да с ярманки повели, так меня индо слеза прошибла… Поп какой-то подхватил…
Несмотря, однако, на таковое отсутствие «пенензев», гостеприимнее Суетного трудно было бы встретить человека. Бывало, не знает, как принять, чем угостить… И рыбы, и дичи подаст, и медом накормит, и грибов, и ягод наставит…
— Зачем это ты делаешь? — спросишь его, бывало.
— А как же по-другому-то?
— Жалуешься все, что денег нет, а сам ради гостей не жалеешь ничего…
— Да ведь все свое… Рыба своя, дичь тоже, мед тоже не купленный… целых три колодки на огороде торчит…
— Можно было бы продать все это…
— Ну, братец, всех денег не наберешь… Уж на этом-то не разбогатеешь…
Суетного навещали и старшина, и писарь волостной, и земский фельдшер, которого Николай называл почему-то аптекарем, но чаще всего навещал его приходский поп. Как, бывало, захочется попу этому поесть послаще, так он и к Суетному, да не один еще, а с матушкой, во время же каникул и сына захватит. А сын был семинарист здоровенный, пучеглазый, из философского класса, рот чуть не до ушей, нос с перехватом, как просфора. «А я к тебе матушку, да детище свое кровное привел!» — проговорит, бывало, толстобрюхенький батюшка, и все втроем сейчас же за стол залезут. Батюшка хоть приличие соблюдал, в карман не клал ничего, а матушка да детище, так те, мало того, что наедятся до отвала, еще полные карманы накладут всякой всячины. «Николаюшко! — проговорит, бывало, матушка. — Ты запасливый такой, нет ли у тебя рыбки залишней, хошь бы судачка солененького мне бы подарил… Я бы вот детище свое угостила. В городе-то там когда бог приведет, народ все жадный, за все денежки подай!» И если у Суетного случалось лишняя рыба или дичь, он спешил удовлетворить просьбу матушки. Наевшись и заручившись провизией, семейство батюшки, легохонько икая и отмахиваясь платочками, возвращалось себе домой. Дергачевские мужики по следу узнавали, когда батюшкина семья у Суетного в гостях бывала. «Ну, три следа, — говорили они, рассматривая следы, отпечатавшиеся на мягкой уличной пыли, — батюшка с матушкой и детищем к Суетному ходили!» «Ах, зубоскалы, ах, зубоскалы!» — проговорил батюшка, узнав как-то про эту выходку дергачевцев.
Как-то раз, зайдя к Суетному, я застал его в большом огорчении.
— Что случилось? — спросил я.
— Да вот корову со двора сводить хотят.
— Кто?
— Обчество старосту присылало… Десять рублей штрафу требуют… «Коли завтра, говорят, штраф не уплатишь, корову сведу!»
— За что же штраф-то…
— То-то вот и дело-то, что ни за что… Вишь ты, какая история вышла. Обчество, значит, землю снимало у купца, «кондрак» написали, и в нем было поставлено, что коли обчество в срок «ренту» не заплатит, то штраф. Дело до суда доходило, полномоченные наши в город ездили, да ничего толку не вышло, штраф все-таки взыскать присудили. Теперича на мою долю и приходится десять рублей.
— Да ведь ты в съеме земли с обществом не участвуешь?
— Вот то-то, братец ты мой, и есть, что в «кондраке»-то[11] и я записан, еще мой Нифатка и расписывался-то, землю-то не беру, а в «кондраке»-то значусь, круговая то есть порука. Как это дело-то вышло, так меня и притянули.
— За что же?
— А вот за этот за самый штраф, что деньги не вовремя заплачены.
— Да ведь тебе платить не следовало?
— Не следовало.
— Чем же ты виноват, что общество просрочило с арендной платой?
— А «кондрак»-то?
— Так ты докажи, что земли не брал.
— Кому же это доказывать-то?
— Ну, мировому прошение подай, объясни, что неправильно требуют, что землею ты не пользовался, что вся земля была в распоряжении общества, что в контракте ты не участвовал…
— Это судиться, значит? — перебил меня Суетной.
— Конечно.
— С обчеством-то?
— Ну, да.
— Нет уж, это опосля когда-нибудь… Нет, брат, с обчеством-то не скоро сладишь…
— Так плати…
— Слова бы не сказал, да пенензев нет. Хочу вот к жигулевскому барину сбегать… Пятишница-то есть у меня, а другой-то пятишницы не хватает.
— Неужели у тебя десяти рублей в доме нет?
Суетной даже фыркнул как-то.
— Чудак ты, посмотрю я на тебя! — проговорил он.
— Воля твоя, я не понимаю. Делаешь ты посевы, промыслами разными занимаешься, а денег все-таки у тебя нет. Ты сколько платишь податей?
— Шестнадцать рублей! с души по восьми рублей.
— Всего-навсего?
— Нет, за «штрафовку» еще пятнадцать.
— За какую это штрафовку?
— За усадьбу по три копейки с рубля штрафовка.
— Отлично. Итак, податей ты платишь шестнадцать рублей, страховых пятнадцать рублей, следовательно, в год приходится платить тебе тридцать один рубль только.
— Верно.
— Как же деньгам-то у тебя не быть?
— А земли-то душевой знаешь сколько? — спросил Суетной.
— Сколько?
— Известно сколько на малый-то надел приходится! Полторы десятины на душу… У меня две души, стало, владею я тремя десятинами… Вот ты с трех-то десятин и плати тридцать один рубль… А чего с нее возьмешь-то, тут и выгон, и усадьба, и гумно…
— А твои посевы на стороне-то?
— Да ведь на стороне-то землю тоже даром не дают…
— Конечно.
— Вот ты и посчитай.
— Давай посчитаем…
Суетной вмиг вскочил с места, бросился к образнице, выдвинул какой-то ящик, постучал, погремел там, достал счеты и подал их мне.
— Бери, — проговорил он, — считай.
Я вооружился счетами.
— Ну, вот теперь клади, — проговорил он. — Под рожь я снимаю шесть десятин по двенадцать рублей. Выходит семьдесят два рубля. Так?
— Так.
— Клади семьдесят два.
— Ну, положил.
— Каждая десятина дает мне пять четвертей. С шести десятин сколько это выйдет?
— Тридцать четвертей.
— Верно… Шесть четвертей покинь на семена.
— Остается двадцать четыре.
— Это много ль составит пудов, — спросил Суетной, — коли в четверти девять пудов считать?
— Двести шестнадцать пудов.
— Ладно. Нас трое едоков, на каждого едока в месяц по одному пуду тридцати фунтов. Сколько же это на всех в год придется?
Я стал считать и вышло, что три едока съедят в год шестьдесят три пуда.
— Шестьдесят три? — спросил Суетной.
— Да.
— А много ли всего-то было?
— Кроме семян, двести шестнадцать.
— Скащивай шестьдесят три.
Я скостил.
— Сколько осталось?
— Сто пятьдесят три пуда.
— Клади теперь… Пуд ржи по средним ценам стоит пятьдесят копеек. Сколько выйдет денег?
— Семьдесят шесть рублей с полтиной.
— Так, — подхватил Суетной. — Значит, со ржи я получу семьдесят шесть рублей пятьдесят копеек… Теперь давай считать овес. Овса сею я восемь десятин, плачу за землю по десяти рублей — восемьдесят рублей. Овса возьму я с десятины… ну клади хоть десять четвертей, уже это много… Значит, восемьдесят четвертей, на семена надоть накинуть шестнадцать четвертей, четверти четыре на лошадок. Остается, значит, шестьдесят четвертей… Так, что ли?