Даниил Хармс - Том 2. Новая анатомия
Бобров: Нет, я скобу на шурупчиках поставил.
Бабушка: А ты думаешь, я понимаю, что это за скобка да шурупчики. Меня это не касается. Мне надо, чтобы дверь запиралась.
Бобров: Она потому и не запирается, что шурупчики в древесине не сидят.
Бабушка: Ну, ладно, ладно, это уж там твое дело. Мне надо только… Ах! (опять садится на пол)
Бобров: Господи!
Бабушка: Да ты что, решил меня об пол бросать с умыслом? Издеваться решил? Ах, ты, негодяй. Ну, просто ты негодяй, и лучше уходи!
Бобров: Да я, бабушка, честное слово, хотел вас на кресло посадить.
Бабушка: Я тебе что сказала? Чтобы ты уходил вон. А ты чего не уходишь! Ну, чего же ты не уходишь? Ты слышишь? Уходи вон! Ну? Убирайся вон!
(Бобров уходит)
Бабушка: Вон! Вон! Вон! Убирайся вон! Скажите, какой мерзавец! (Поднимается с пола и садится в кресло) А жена его просто неприличная дама. Дома ходит совершенно голой и даже меня, старуху, не стесняется. Прикроет неприличное место ладонью, так и ходит. А потом этой рукой за обедом хлеб трогает. Просто смотреть противно. Думает, что уж если она молодая да красивая, так уж ей всё можно. А сама, неряха, у себя, где полагается, никогда, как следует, не вымоет. Я, говорит, люблю, чтобы от женщины женщиной пахло! Я, как она придет, так сразу баночку с одеколоном к носу. Может быть, мужчинам это приятно, а меня, уж извините, увольте от этого. Такая бесстыдница! Ходит голой без малейшего стеснения. А когда сидит, то даже ноги, как следует, не сожмет вместе, так что всё напоказ. А там у нее, ну, просто всегда мокро. Так, другой раз, и течет. Скажешь ей: ты бы хоть пошла да вымылась, а она говорит: ну, там не надо часто мыть, и возьмет, платочком просто вытерет. Это ещё хорошо, если платочком, а то и просто рукой. Только еще хуже размажет. Я никогда ей руки не подаю, у нее вечно от рук неприлично пахнет. И грудь у нее неприличная. Правда, очень красивая и упругая, но такая большая, что, по-моему, просто неприлично. Вот уж Фома жену нашел себе! Чем она его окрутила, не понимаю!
<1933>
Бал
Хор:
Танцуйте, танцуйте!
Гости:
Танцуем, танцуем!
Хор:
Танцуйте фигуру.
Гости:
Танцуем фигуру.
Хор:
Откройте, откройте,
откройте, откройте.
Закройте, закройте,
закройте, закройте.
Гости:
Мы весело топчемся.
Баронесса Пирогова:
Мне стало душно.
Солдат Ферзев:
Хотите на веранду охладить горячее тело?
Баронесса Пирогова:
Вы правы: я немножечко вспотела.
Пусть ветер мне подует в рукава.
Солдат Ферзев:
Смотрите: ночка какова!
Der Goldberg:
Кто хочет что-нибудь особенного —
то я спою не хуже Собинова.
Хозяин:
Иван Антоныч, принесите плеть.
Сейчас Der Goldberg будет петь.
Der Goldberg (поет):
Любовь, любовь
царит всечасно…
Больше петь не буду. Зачем
он меня при каждом слове
ударяет плеткой.
Мария:
Ой, смотрите, кто это к нам
ползет на четвереньках.
Хозяин:
Это Мотыльков.
Мотыльков:
Да, это я. Мою природу
постиг удар. Я стал скотом.
Дозвольте мне воззвать к народу.
Хозяин:
Ах, не сейчас. Потом, потом.
Мотыльков:
Тогда я просто удаляюсь.
Хозяин:
А вдруг останетесь, боюсь.
Мотыльков:
Как неуместен этот страх.
Уйду и с туфель сдуну прах.
Хозяин:
Смотрите, он ползет обратно.
Жак.
Мария, будьте аккуратна.
Мария:
Я вам запачкала пиджак.
Жак:
Ну не беда!
Мария:
Мой милый Жак.
Жак:
Я предан вам за вашу ласку.
Мария:
Ах, сядьте тут и расскажите сказку.
Жак:
Был гром, и небо темно-буро.
Вдруг выстрел — хлоп! — из Порт-Артура.
На пароходе суета,
матросы лезут в лодку,
а лодка офицерами по горло занята.
Матросы пьют в испуге дико водку,
кто рубит мачту, кто без крика тонет,
кто с переломанной ногой лежит и стонет.
Уже вода раскрыла двери,
а люди просто озверели.
Волну прижав к своей груди,
тонул матрос и говорил: «Приди, приди»,
не то волне, не то кому-то
и бил ногами воду круто.
Его сосет уже пучина,
холодная вода ласкает,
но все вперед плывет мужчина
и милую волну из рук не выпускает.
«Приди, приди», — кому-то кличет,
кому-то яростно лопочет,
кому-то ласково лепечет,
зовет кого-то и хохочет.
Хозяин:
Вот эта дверь ведет во двор.
Иван Антонович:
О чем ведете разговор?
Хозяин:
Так, ни о том и ни о сем.
Иван Антонович:
Давайте карты принесем.
Мотыльков:
Тогда остаться я не прочь.
Хозяин:
Ну ты мне мысли не морочь.
Сказал — уходишь. И вали!
Солдат Ферзев (вбегая):
Стреляй! Держи! Руби! Коли!
Хозяин:
Что тут за крик? Что за тревога?
Кто тут скандалист, того нога не переступит моего порога.
Солдат Ферзев (указывая на баронессу Пирогову):
Она ко мне вот так прильнула,
потом она меня кольнула,
потом она меня лягнула,
она меня, солдата, обманула.
1933
Скасска
Жил-был один человек, звали его Семёнов.
Пошел однажды Семёнов гулять и потерял носовой платок.
Семёнов начал искать носовой платок и потерял шапку.
Начал искать шапку и потерял куртку. Начал куртку искать и потерял сапоги.
— Ну, — сказал Семёнов, — этак все растеряешь. Пойду лучше домой.
Пошел Семёнов домой и заблудился.
— Нет, — сказал Семёнов, — лучше я сяду и посижу.
Сел Семёнов на камушек и заснул.
<1933>
«Воронин (вбегая)…»
Воронин (вбегая):
Остановка истории!
Люди бегут по улице!
На Неве стреляют из пушек!
Степанов (подскакивая на стуле):
Которое сегодня число?
Воронин:
Девятнадцатое марта!
Степанов (падая на пол):
Проспал! Проспал!
<1933>
«Мы жили в двух комнатах. Мой приятель…»
Мы жили в двух комнатах. Мой приятель занимал комнату поменьше, я-же занимал довольно большую комнату, в три окна. Целые дни моего приятеля не было дома, и он возвращался в свою комнату, только чтобы переночевать. Я же почти всё время сидел в своей комнате, и если выходил, то либо на почту, либо купить себе что нибудь к обеду. В добавок я заполучил сухой плеврит, и это ещё больше удерживало меня на месте.
Я люблю быть один. Но вот прошёл месяц и мне моё одиночество надоело. Книга не развлекала меня, а садясь за стол, я часто просиживал по долгу, не написав ни строчки. Я опять брался за книгу, а бумага оставалась чистой. Да ещё это болезненное состояние! Одним словом, я начал скучать.
