Алексей Писемский - Масоны
- Ты застала Марфина? - спросил он строгим голосом, каким обыкновенно разговаривал с Екатериной Петровной, особенно с тех пор, как произведен был в действительные статские советники.
- Застала, - отвечала Екатерина Петровна, не поворачивая даже головы к мужу.
- Что ж тебе набормотал этот старый хрыч?
Екатерина Петровна при этом насмешливо улыбнулась.
- Зачем же ты тогда посылал меня к Марфину, если считаешь его только старым бормотуном? - проговорила она.
- Потому, что подобные старичишки опаснее всяких змей!.. Узнала ли ты от него что-нибудь?
- Узнала!
- Что же именно?
- Узнала, что на тебя действительно донес доктор Сверстов, который лично знал одного молодого Тулузова, что Тулузова этого кто-то убил на дороге, отняв у него большие деньги, а также и паспорт, который потом у тебя оказался и с которым ты появился в нашу губернию.
Как ни умел Василий Иваныч скрывать свои душевные ощущения, но при этом покраснел.
- Разве Тулузов один только и был на свете? - воскликнул он. - Говорила ли ты это Марфину?
- Нет, не говорила.
- Но как же главного-то не сказать!
- В голову не пришло; вообще Егор Егорыч говорит, что дело это теперь в руках правительства и что следствие раскроет тут все, что нужно!
- Я без него это знаю и по следствию, конечно, докажу, кто я и откуда. Им меня ни в чем не уличить!
Екатерина Петровна слегка пожала плечами, как бы думая: "тогда о чем же разговаривать", и вслух сказала:
- Егор Егорыч, по его словам, будет очень рад, если ты все это докажешь!
- Рад этому он не будет, это он хитрит, пусть только хоть не мешается в это дело, от которого ему не может быть ни тепло, ни холодно... Просила ты его об этом?
- Просила, но он мне сказал, что если по делу окажется, что ты убийца (на последние слова Екатерина Петровна сделала некоторое ударение), тогда он будет непременно действовать против тебя!
- На беду его, по делу этого никогда не докажется! - проговорил Тулузов, рассмеявшись.
Екатерина Петровна на это ничего не сказала.
- Все это вздор и пустяки! - продолжал тот. - На людей, начинающих возвышаться, всегда возводят множество клевет и сплетен, которые потом, как комары от холода, сразу все пропадают; главное теперь не в том; я имею к тебе еще другую, более серьезную для меня просьбу: продать мне твою эту маленькую деревню Федюхину, в сорок или пятьдесят душ, кажется.
- Это зачем она тебе понадобилась? - спросила Екатерина Петровна недобрым голосом.
- Затем, чтобы иметь своих крепостных людей, которые гораздо вернее, усерднее и преданнее служат, да вдобавок еще и страха больше чувствуют, чем наемные.
- Но зачем я тебе буду продавать эту деревню, когда она и без того крепостная наша! - возразила тем же недобрым тоном Екатерина Петровна.
- Крепостная, но ваша, а не моя, - это большая разница, и люди это очень хорошо понимают.
Екатерина Петровна при этом злобно усмехнулась и проговорила:
- Нет, уж ты можешь покупать себе крепостных крестьян у кого тебе угодно, только не у меня... Я раз навсегда тебе сказала, что ни одной копейки не желаю более проживать из состояния покойного отца.
- Но вы и не проживете, я не дарить вас прошу мне это именье, а продать... Вы не поняли, значит, моих слов.
- И продавать не хочу ни за какие деньги! - повторяла свое Екатерина Петровна.
- Как это глупо! - воскликнул Тулузов.
- По-твоему - глупо, а по-моему - умно, и мне уж наскучило на все глядеть не своими, а твоими глазами.
Тулузов пожал плечами.
- С тобой сегодня говорить нельзя, - сказал он, - рассвирепела от болтовни Марфина, как тигрица, и кидается на всех.
- Ты-то пуще добрый! - воскликнула Екатерина Петровна.
- Хоть и не добрый, но не сумасшедший, по крайней мере! - отозвался насмешливо Тулузов и ушел от жены.
В продолжение всего остального дня супруги не видались больше. Тулузов тотчас же после объяснения с женой уехал куда-то и возвратился домой очень поздно. Екатерина же Петровна в семь часов отправилась в театр, где давали "Гамлета" и где она опять встретилась с Сусанной Николаевной и с Лябьевой, в ложе которых сидел на этот раз и молодой Углаков, не совсем еще, кажется, поправившийся после болезни.
Всею публикой, как это было и в "Жизни игрока", владел Мочалов. На Сусанну Николаевну он произвел еще более сильное впечатление, чем в роли Жоржа де-Жермани: она, почти ни разу не отвернувшись, глядела на сцену, а когда занавес опускался, то на публику. Углаков, не удостоенный таким образом ни одним взглядом, сидел за ее стулом, как скромный школьник. Муза Николаевна тоже чрезвычайно заинтересовалась пьесой, но зато Екатерина Петровна вовсе не обращала никакого внимания на то, что происходило на сцене, и беспрестанно взглядывала на двери ложи, в которой она сидела одна-одинехонька, и только в четвертом антракте рядом с нею появился довольно приятной наружности молодой человек. Первая это заметила Муза Николаевна и, по невольному любопытству, спросила Углакова:
- Вы не знаете, кто этот господин, который сидит в ложе madame Тулузовой, этой дамы-брюнетки, через три ложи от нас?
Углаков небрежно взглянул на названную ему ложу.
- Это один из театральных жен-премьеров. Он тут на месте: madame Тулузова из самых дойных коров теперь в Москве!
Муза Николаевна слегка рассмеялась и погрозила ему пальцем, а Сусанна Николаевна как будто бы и не слыхала ничего из того, о чем они говорили.
VI
По Москве разнеслась страшная молва о том, акибы Лябьев, играя с князем Индобским в карты, рассорился с ним и убил его насмерть, и что это произошло в доме у Калмыка, который, когда следствие кончилось, сам не скрывал того и за одним из прескверных обедов, даваемых Феодосием Гаврилычем еженедельно у себя наверху близким друзьям своим, подробно рассказал, как это случилось.
- Вот-с, в этих самых стенах, - стал он повествовать, - князь Индобский подцепил нашего милого Аркашу; потом пролез ко мне в дом, как пролез и к разным нашим обжорам, коих всех очаровал тем, что умел есть и много ел, а между тем он под рукою распускал слух, что продает какое-то свое большое имение, и всюду, где только можно, затевал банк...
- Ну, да, банк, банк! От этих скороспелок все и гибнут! - отозвался вдруг хозяин, боязливо взглянув на отворенную дверь, из которой он почувствовал, что тянет несколько свежий воздух.
- Гибнут только дураки от скороспелок, а умные ничего себе, живут! возразил ему Калмык и продолжал свой рассказ: - Аркаша, оглоданный до костей своими проигрышами, вздумал на этом, таком же оглодыше, поправить свои делишки.
- Ах, барин, барин!.. Не ты бы говорил, не я бы слушала! - воскликнула вдруг восседавшая на месте хозяйки Аграфена Васильевна. - Кто больше твоего огладывал Аркашу?.. Ты вот говоришь, что он там милый и размилый, а тебе, я знаю, ничего, что он сидит теперь в тюрьме.
- Как ничего! - воскликнул в свою очередь Калмык. - Я сам чуть не угодил вместе с ним в острог попасть.
- Да тебе-то бы давно довлело там быть! - подхватила расходившаяся Аграфена Васильевна.
- Да и буду, тетенька, там. Мне даже во сне снятся не райские долины, а места более отдаленные в Сибири, - проговорил кротким голосом и, по-видимому, нисколько не рассердившийся Калмык.
- Не перебивай, Груня, и не мешай! - остановил жену Феодосий Гаврилыч. - Рассказывай мне с точностью, - отнесся он к Калмыку, - где это произошло?
- У меня на вечере; человек пятьдесят гостей было. Я, по твоему доброму совету, не играю больше в банк, а хожу только около столов и наблюдаю, чтобы в порядке все было.
- Я думаю, - не играешь! - снова отозвалась не вытерпевшая Аграфена Васильевна.
- Ей-богу, тетенька, не играю, и вот доказательство: я подошел было и сел около Аркадия, который держал банк, чтобы не задурачился он и не просмотрел бы чего...
- А пьяны они были? - спросил с некоторою таинственностью Феодосий Гаврилыч.
- Как водится, на третьем взводе оба.
- А кому из них больше везло? - интересовался с глубокомысленным видом Феодосий Гаврилыч.
- Аркадию! Бил почти все карты.
Аграфену Васильевну точно что подмывало при этом, и она беспрестанно переглядывалась то с одним, то с другим из прочих гостей.
- Но из-за чего у них произошла ссора? - снова вопросил с глубокомысленным видом Феодосий Гаврилыч.
- Из-за того, что этот затхлый князь вдруг рявкнул на всю залу: "Здесь наверняка обыгрывают, у вас баломут подтасован!" "Как баломут?" - рявкнул и Аркаша.
- Да, так вот что князь сказал, теперь я понимаю!.. - произнес глубокомысленно Феодосий Гаврилыч.
- Что ж ты именно понимаешь? - спросил его насмешливо Калмык.
- То, что Лябьев обиделся и должен был выйти из себя! - сблагородничал Феодосий Гаврилыч.
- Вовсе не должен! - возразил ему с прежнею почти презрительною усмешкою Калмык. - Я бы на другой же день вызвал этого тухляка на дуэль и поучил бы его, и никакой бы истории не вышло.
- Но ты мне объясни одно, - допытывался, сохраняя свой серьезный вид, Феодосий Гаврилыч, - что подерутся за картами, этому я бывал свидетелем; но чтобы убить человека, - согласись, что странно.
