Дора Штурман - Городу и миру
Люди, которых трудно порой назвать критиками или оппонентами Солженицына (они, к сожалению, очень часто не исследуют его исчерпывающе, текстологически, во всем объеме затронутых тем, а просто бранятся) как-то упускают из виду, что во всем его творчестве, художественном и публицистическом, нет конкретного политико-экономического предрешенчества. Он нигде не пропагандирует тех законодательно-функциональных форм, в которые должно вылиться существование свободной, выздоравливающей России. Во всяком случае, это не теократические и не самодержавно-абсолютистские формы. Их обязательными условиями являются для Солженицына этическое, нравственное достоинство и духовная, национальная и хозяйственная свобода (см. гл. II этой книги). Он и в этом интервью решительно отказывается воспринимать себя как "заядлого цариста" и теократа. Так что залихватская реплика Б. Хазанова: "Проповедь Солженицына взывает к тени обер-прокурора Победоносцева" ("Страна и Мир" № 8, 1985) - потрясает своей недобросовестностью.
Далее возникает такой диалог:
"П: Вы как-то сказали, что коммунистический режим будет побежден не извне, а изнутри. Вы все еще придерживаетесь этого мнения?
С: Да, конечно. И не только это все еще мое мнение, но с каждым десятилетием это мнение крепнет. Когда мы сидели в лагерях, в 40-х годах двадцатого века, нам еще казалось, что мощная Америка может прийти, например, десанты сбрасывать к нашим лагерям, даст нам оружие, и мы освободимся. Но потом мы увидели, что Западу и Америке, как говорится по-русски, не до жиру, быть бы живу. Лишь бы самим-то устоять. Куда им менять нашу ситуацию? Куда, вам, Западу, спасать нас? Вы только себя сберегите. Вы только сами не сдайтесь. Пожалуйста, только не спешите стать на колени, как сегодня становятся ваши демонстранты в Западной Европе. Лишь бы Запад как-нибудь удержался, устоял. Но Запад хуже делает: он свои позиции сдает, а угнетателям нашим помогает - все что нужно, дает, открыто продает или дает украсть. Укрепляет наших угнетателей. Да, освобождение России не может прийти никак иначе, как изнутри" (IX, стр. IV).
Но как - "изнутри"?!
Бернару Пивo представляется (1983 г.), что судьба "Солидарности" в Польше демонстрирует невозможность освободиться от коммунизма изнутри. Солженицын считает, что, напротив, опыт Польши доказывает существование такой возможности. Сегодня (1987 г.) больше, на первый взгляд, оснований считать, что прав оказался Б. Пивo. Но, с другой стороны, Польша, вероятно, действительно освободилась бы изнутри, если бы над ней не нависал Советский Союз, внешняя политика которого нисколько не изменена горбачевской внутренней "оттепелью". Как может освободиться изнутри СССР (и тем позволить освободиться своим сателлитам), трудно себе представить, если исключить чудо (без кавычек и преувеличения - чудо) верховного прозрения. Да и Солженицын говорит лишь о могучем, но чисто эмоциональном предчувствии такого исхода, не предсказывая его конкретных путей.
Но вернемся к разговору о Западе. Интервьюер задает вопрос, и возникает следующий диалог:
"П: Со времени Вашей известной Гарвардской речи стал ли Запад, по-Вашему, менее боязливым?
С: Нет, нисколько не менее. Он так же слаб и так же уязвим. Общая картина духовной слабости не изменилась. Вот сейчас американское правительство сделало разумный, естественный шаг в Гренаде, то, что должен был Кеннеди сделать, еще когда на Кубе рвался к власти Кастро. И какая же реакция всех правительств мира, почти всех? Осуждение: ах, зачем вы сделали твердый шаг! ах, зачем вы остановили бандитов! ах, зачем вы произвели оккупацию! Туда, где оккупация уже была. Когда Куба захватила Гренаду, никто ее не упрекал, и это не была оккупация. И они там убивали кого угодно, и держали заложником британского губернатора. И это никого не удивляло. Это совершенно нормально. Они строили там военную базу, делали склады оружия - это было совершенно нормально и никого не оскорбляло в мире. Но когда Америка в последний момент послала войска, чтоб от этого освободить, то все страны мира, все правительства, все общественные деятели закричали: "Какой ужас! Что вы делаете?! Не дай Бог из этого что-нибудь получится! Пусть бандиты идут дальше! Откройте дорогу бандитам".
П: Ну а что Вы скажете в этой связи о праве народов решать свою судьбу?
С: Так гренадцев лишили этого права раньше того. Если губернатора посадили под арест, если убивают и держат в тюрьме всех активных людей, какое же право у народа Гренады решать свою судьбу?! Он лишился этого права несколько лет назад. И весь мир был доволен. Весь мир был спокоен. Когда в Никарагуа шла гражданская война - это было на ладони, что идут коммунисты! - и весь мир помогал коммунистам, и Картер помогал коммунистам. Все помогали коммунистам, и никто не спрашивал, будет ли у народа право решать свою судьбу. Никто не спрашивал. А теперь, когда Америка действительно протянула руку помощи гренадцам, чтобы они могли решать свою судьбу, вот теперь все закричали: не трогайте! не трогайте! пусть Куба додушит их! - и тогда все будет нормально.
Я не вижу противоречия. Наоборот! Запад в течение 35-40 лет не дает народам решать свою судьбу, а всегда отдает ее коммунистам. Разве Южному Вьетнаму дали решать свою судьбу? Переговоры Киссинджера предали Южный Вьетнам под чужую судьбу. Не дали решать. И все успокоились. И написали: "Как хорошо!" и "Нью-Йорк тайме" дала большую фотографию, сидит вьетнамец и отдыхает: тишина, наконец тишина. То есть их задушили, они вынуждены плыть на лодках по морю и тонуть, попадать в пасти акул, и это хорошо! Это вот право народа решать свою судьбу!'" (IX, стр. IV).
Сколько бы Солженицын ни говорил о непосильности для Запада задачи спасать кого-то, о необходимости для него собраться с силами и хотя бы не сдаться самому, он, тем не менее, все время возвращается к мысли о том, что Запад должен, обязан перед самим собой спасать тех, кого атакует мировой коммунизм. И это заставляет скептика Пивo задать убежденному христианину Солженицыну несколько каверзный вопрос:
"П: Что Вы думаете об идее, что "Бог всегда на стороне крупных батальонов"?
С: Я такой идеи даже не знаю, ни с какой стороны. А откуда такая идея у Вас?
П: Во Франции обыкновенно говорят, что Бог всегда на стороне сильной армии, ведь она раздавливает слабую. Значит, Бог на стороне победителей, "Бог всегда на стороне крупных батальонов", - это такая французская пословица.
С: Не знаю. Мой личный опыт этого не подтверждает. И наблюдения из человеческой истории этого тоже не подтверждают. Просто рисунок истории гораздо сложнее, чем мы можем постичь головой. Когда нам кажется, что история развивается безнадежно, это только мы проходим через испытания, в которых мы можем вырасти. Я многие годы страдал: ну за что такая несчастная судьба у России! Ну почему Россия попала в руки бандитов, которые делают с ней, что хотят? Но прошли десятилетия, я смотрю - весь мир повторяет эту картину. И я понял: значит, вот это и есть узкие, страшно тяжкие ворота, через которые мир должен пройти. Просто Россия прошла первая. Мы все должны протиснуться через этот ужас. Это не значит, что Бог нас покинул! Бог дал нам свободу воли, и мы вправе делать так или делать иначе. И если человечество, одно поколение за другим, одна нация за другой, одно правительство за другим делают ошибки, то это не Бог с нами ошибается, это мы ошибаемся" (IX, стр. IV).
Такая постановка вопроса, при которой постулат о свободе человеческой воли снимает с Бога ответственность за ход человеческой истории и полностью возлагает эту ответственность на человека, казалось бы, снимает различие между верующим и неверующим или агностиком: так или иначе, и решать (выбирать), и действовать надлежит нам самим, и противоестественны те режимы, которые лишают человека права и свободы выбора. В действительности же (не знаю, объективно это различие или субъективно), у верующего есть опорные постулаты его религии (у неверующего и агностика их эквивалентом может служить только необъяснимая, иррациональная без Бога Совесть). Кроме того, верующему всегда остается во утешение загробная жизнь с ее наградой за достойное поведение. Что ж, тем мужественнее не изменяющий таинственному голосу Совести человек, не имеющий столь утешительной надежды или твердой уверенности, что эта надежда реалистична, но ведущий себя так, словно он не сомневается в предстоящем Божьем суде.
По-видимому, Б. Пивo усматривает некое противоречие между историко-политическим активизмом Солженицына и его христианством как религией всеобъемлющей абсолютной любви. Он спрашивает:
"П: В самом начале "Августа" Вы рассказываете о том, как молодой человек Саня Лаженицын (кстати, Сане столько же лет, сколько Богрову) посетил Толстого. Толстой в это время гулял, Саня смущенно обратился к нему: "Лев Николаевич! Я знаю: я нарушаю ваши мысли, вашу прогулку, простите! Но я так долго ехал, мне только услышать от вас несколько слов. Скажите, вот правильно я понимаю? - какая жизненная цель человека на земле?" - Ответ Толстого: "Служить добру. И через это создавать Царство Божие на земле". - "Так, я понимаю! - волновался Саня. - Но скажите: служить чем? Любовью? Непременно - любовью?" - "Конечно. Только любовью". А что, Александр Исаевич, об этом думаете Вы?" (IX, стр. IV).
