Николай Некрасов - Том 6. Драматические произведения 1840-1859
Швейцар. Что такое? Его превосходительство? Тут никакого превос<ходительства> нет… Ступай-ка, откуда пришла… видно, ошиблась…
Старуха. Нет, я знаю — он тут живет.
Шв<ейцар>. Кто он? Говорят тебе, ник<акого> превосхо<дительства> здесь нет. А если хочешь видеть нашего барина — так подымай выше.
Стар<уха>. Ну так его высокопревосходительство, что ли, он, по-вашему?
Швейц<ар>. И то нет… То есть оно, пожалуй, и так, только ты подымай еще выше.[24]
Стар<уха>. Ну так его сиятельство, что ли?
Швейцар. Вот это по-нашему… Так-с! Так вам угодно знать, дома ли его сиятельство князь Влад<имир> Мих<айлович> X.-?. Так, что ли?
Старуха. Так точно.[25] (Про себя.) Какой громкий титул, я его просто Володькой звала и за усы щипывала…
Швейцар. Ну так бы и говорили. У нас на это стро* го. На днях один какой-то барин — проситель, что ли, — принес прошение и мне отдал, да еще три целковых дал: «Подай, — говорит, — барину. Я дня через три зайду проведать». Я — ладно. Подал. Только посмотрел князь и не распечатал даже — отдал назад — и пошел в лестницу: «Не ко мне!» А на конверте написано четко: «Его выс<око>прев<осходительству> Вл<адимиру> М<ихайловичу> X.». Что за оказия! Я диву дался. Экзекутор, спасибо, растолковал: «Князь, — говорит, — знал, что делал:[26] адрес не так написан. Когда, — говорит, — генерал, да еще и князь, так надо писать „сиятельству“!». После проситель пришел. «Что, — говорит, — какой ответ?» — а ему пакет назад. «Возьмите, — говорю, — научитесь пра<вильно> писать адрес». Уж стыдил я его, стыдил! (Смеется.)
Старуха. Доложите же об нас-то, сделайте милость; мы вас благодарить будем. (Роется в ридикюле.)
Швейцар. Не беспокойтесь! Первое, его теперь дома нет, а второе — сегодня дома нет. Приходите в пятницу — в приемный день. Всех будет принимать и вас примет.
Стар<уха>. О, нам нужно сегодня… Нам нельзя со всеми. У нас дело не такое… Доложи… или мы подождем.
Швейцар. Нельзя-с, никак нельзя-с. (Старуха просит — швейцар отказывает. Она опять отправляет руку в ридикюль, он ее останавливает.) И не просите. Мне мое место дороже. В пятницу, со всеми.
Старуха. Голубчик, пожалуйста.
Шв<ейцар>. Не просите. Да что мне с вами говорить. Ступайте. (Затворяет дверь и скрывается.)
Старуха (стоит в раздумье, потом отворяет дверь). Послушай, почтенный, у меня такое дело, что барин будет бранить, если не пустишь…
Швейцар (опять в дверях). Что там барин скажет — это наш ответ. А вы, говорю, ступайте; нечего тут слоняться!
Старуха (строго). Ой будешь жалеть… Ты погляди… ты… ведь кабы я была одна… а то дашь ты ответ барину, — я не одна, ты вот погляди. (Быстро поднимает вуаль со своей спутницы и показывает молодое прекрасное лицо и тотчас же опускает вуаль.)
Швейцар (увидев, усмехается). А давно бы ты сказала… А то что ему в старухе… Ступайте,[27] подождите. Он скоро будет. (Кричит.)[28] Сергей Иванович!
Является камердинер сверху.
Вот к барину… очень нужно… (Шепчет, показывая на Наташу.)[29] Просто, брат, писаная, я тебе скажу! такой давно не приводили…
Сергей. Пожалуйте… (Вводит их в приемную и оставляет одних.)
<2> Сцена IСтарая женщина и девушка под вуалью подходят к подъезду богатого дома. Швейцар им говорит: дона нет. Это уже в 3-й раз. Старуха горячится, швейцар не внимает[30] — тогда старуха, потеряв надежду, шепчет дочери: «Подыми вуаль» — и с болезненным чувством, подавляя гордость и стыд, говорит швейцару: «Смотри, чтоб после тебе не досталось от барина, — я ведь не одна — может, князь и не отказался бы видеть ее». Эти слова произносит она с отвращением. Швейц<ар>, взглядывая па Наташу, усмехается и тотчас переменяет тон: «Давно бы вы сказали, а то что ему в старухе». Наташа быстро опускает вуаль. Старуха подавляет гнев. Швейцар вводит их в приемную и оставляет одних.
<Сцена> II(Мать и дочь). Из приемной видна анфилада богато убранных комнат. Роскошь эта удивляет и восхищает девушку. Мать резко всё критикует, причем обнаруживает вкус. В то же время можно понять из разговора, что она уже бывала в этом доме, что всё ей знакомо. Монолог ее исполнен грусти и подавленного негодования и горечи. Наташа в недоумении. (Можно даже сделать, что она ходит, по комнатам; в одной из них Наташа узнает портрет своей матери (в молодости), но мать заминает это.)
Сцена IIIЯвляется X. Наташа бросается ему первая в глаза; он ее хвалит. Старуха слушает с жадностью, но потом, заметив, что старичишка…
Комментарии
Н. А. Некрасов никогда не включал свои драматические произведения в собрания сочинений. Мало того, они в большинстве, случаев вообще не печатались при его жизни. Из шестнадцати законченных пьес лишь семь были опубликованы самим автором; прочие остались в рукописях или списках и увидели свет преимущественно только в советское время.
Как известно, Некрасов очень сурово относился к своему раннему творчеству, о чем свидетельствуют его автобиографические записи. Но если о прозе и рецензиях Некрасов все же вспоминал, то о драматургии в его автобиографических записках нет ни строки: очевидно, он не считал ее достойной даже упоминания. Однако нельзя недооценивать значения драматургии Некрасова в эволюции его творчества.
В 1841–1843 гг. Некрасов активно выступает как театральный рецензент (см.: наст. изд., т. XI).
Уже в первых статьях и рецензиях достаточно отчетливо проявились симпатии и антипатии молодого автора. Он высмеивает, например (и чем дальше, тем все последовательнее и резче), реакционное охранительное направление в драматургии, литераторов булгаринского лагеря и — в особенности — самого Ф. В. Булгарина. Постоянный иронический тон театральных рецензий и обзоров Некрасова вполне объясним. Репертуарный уровень русской сцены 1840-х гг. в целом был низким. Редкие постановки «Горя от ума» и «Ревизора» не меняли положения. Основное место на сцене занимал пустой развлекательный водевиль, вызывавший резко критические отзывы еще у Гоголя и Белинского. Некрасов не отрицал водевиля как жанра. Он сам, высмеивая ремесленные поделки, в эти же годы выступал как водевилист, предпринимая попытки изменить до известной степени жанр, создать новый водевиль, который соединял бы традиционную легкость, остроумные куплеты, забавный запутанный сюжет с более острым общественно-социальным содержанием.
Первым значительным драматургическим произведением Некрасова было «Утро в редакции. Водевильные сцены из журнальной жизни» (1841). Эта пьеса решительно отличается от его так называемых «детских водевилей». Тема высокого назначения печати, общественного долга журналиста поставлена здесь прямо и открыто. В отличие от дидактики первых пьесок для детей «Утро в редакции» содержит живую картину рабочего дня редактора периодического издания. Здесь нет ни запутанной интриги, ни переодеваний, считавшихся обязательными признаками водевиля; зато созданы колоритные образы разнообразных посетителей редакции. Трудно сказать, желал ли Некрасов видеть это свое произведение на сцене. Но всяком случае, это была его первая опубликованная пьеса, которой он, несомненно, придавал определенное значение.
Через несколько месяцев на сцене был успешно поставлен водевиль «Шила в мешке не утаишь — девушки под замком не удержишь», являющийся переделкой драматизированной повести В. Т. Нарежного «Невеста под замком». В том же 1841 г. на сцене появился и оригинальный водевиль «Феоклист Онуфрич Боб, или Муж не в своей тарелке». Критика реакционной журналистики, литературы и драматургии, начавшаяся в «Утре в редакции», продолжалась и в новом водевиле. Появившийся спустя несколько месяцев на сцене некрасовский водевиль «Актер» в отличие от «Феоклиста Онуфрича Боба…» имел шумный театральный успех. Хотя и здесь была использована типично водевильная ситуация, связанная с переодеванием, по она позволила Некрасову воплотить в условной водевильной форме дорогую для него мысль о высоком призвании актера, о назначении искусства. Показательно, что комизм положений сочетается здесь с комизмом характеров: образы персонажей, в которых перевоплощается по ходу действия актер Стружкин, очень выразительны и обнаруживают в молодом драматурге хорошее знание не только сценических требований, по и самой жизни.
