Николай Гарин-Михайловский - Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895
— Да, а твой-то ум где был?
Кирилл Архипович растерянно посмотрел на барыню и сразу смолк.
— Ах ты, господи! — вздохнула старуха. — Ну, что ж ты стоишь?
— Так ведь чего же теперь делать? Я уж и не знаю… Хочешь будто все вот как лучше… Ах ты, грех!
Кирилл Архипович в свою очередь вздохнул, подумал и спросил, беспомощно показывая на кожу:
— В каретник, что ль, ее повесить?
— Ну, а куда же?
— Кожа, положим, хороша, — выделать — пять рублей стоить будет… Хомуты починить же надо.
— Жнецов-то хоть ты нанял?
— Ах да, — встрепенулся Кирилл Архипович и весело произнес: — нет.
— Ну вот тебе… Ну спасибо, тебе, батюшка. Дай бог тебе здоровья. Послал господь приказчика! Дура я старая.
— Да вы, Наталья Ивановна, не расстраивайтесь, — с душевною болью в голосе заговорил Кирилл Архипович.
— Да что, батюшка, не расстраивайтесь… Ну какой же ты, скажи на милость, приказчик у меня…
— Наталья Ивановна! Так ведь пятнадцать рублей жнитво, — в отчаянии воскликнул Кирилл Архипович.
— Ох ты, господи, — всплеснула руками барыня. — А пуд хлеба на базара двадцать копеек. Вот это так… Вот это посоветовал, батюшка, в добрый час сеять.
И долго еще выслушивали друг друга барыня и приказчик, пока, наконец, разговор не подвинулся к выяснению положения вещей данного момента.
В конце концов все оказалось не так плохо, как могло бы быть.
— Как же, жнут, — радостно успокаивая, говорил Кирилл Архипович.
— Уже и жнут?
— Вся деревня…
— Да ты что ж раньше-то не обрадовал? Слава тебе господи, — крестилась старушка.
— На три рубля дешевле! — напомнил Кирилл Архипович, — я уж погрешил маленько…
— Ну, батюшка, молодец!
— А остальную половину хоть до октября… ренду получим — отдадим.
— Конечно… ну спасибо, батюшка, спасибо…
— Главное враз, день — вон какой.
И это, конечно, много значило.
— А я его ругаю, — говорила барыня, — сам, батюшка, и виноват. Ну, иди ко мне чай пить… Иди прямо сюда… А я ругаю…
— И я то уж обробел, — вижу, огорчаетесь вы, и сам не знаю, как мне вас успокоить.
Напился Кирилл Архипович холодного чаю, рассказал еще раз уже по порядку о похождениях сегодняшнего утра. Барыня расспросила о всех, кто был на базаре, и Кирилл Архипович встал и, приседая и вытирая усы и бороду, откланялся:
— Ах, ну благодарю вас… Ехать надо в поле,
— Ну, поезжай с богом.
Приехал батюшка служить молебен. Отслужили. После молебна подъехал становой и фельдшер. Молодой становой, полный, добродушный, то конфузился, то старался смотреть по-военному и выпячивал грудь. Скромный, тихий фельдшер сидел осторожно на конце стула. Батюшка расхаживал большими шагами и задумчиво заглядывал в окна.
Разговор не клеился. Коснулись было эпидемических болезней и той грязи, которая царит в селах. Молодой становой покраснел, приняв намек на свой счет.
— Да с мужиками разве что-нибудь поделаешь, — ответил он в свое оправдание. — Сколько раз я им говорил — ничего не понимают.
Внучка, скучавшая в этом обществе, уныло посмотрела на станового, скользнула взглядом по лицам других и уставилась в окно.
— Которые и понимают, — заступился батюшка и, посмотрев на девушку, оправил свои густые красивые волосы.
Тихий фельдшер, все время внимательно слушавший, кивнул головой и хриплым нерешительным голосом, придерживая нежно свою черную бороду, произнес:
— Понимают.
— А понимают, так что ж у вас в селе грязи больше, чем где-либо? — бросил фельдшеру пренебрежительно становой.,
— Так ведь… Не мне же ее возить, Петр Степанович.
— Не про вас и говорится… говорится про мужика… Хоть бы вашим мужикам — не говорил я разве?
Старушка хлопотала в столовой и, когда все было готово, позвала гостей обедать.
После обеда убрали стол и самовар подали. Пьют чай гости. Жаркое солнце льет свои раскаленные лучи в окно, волны табачного дыма ходят по комнатам.
Сидит старушка, празднует свой шестьдесят шестой год пребывания на земле. Щемит на душе: словно жаль чего-то, что-то вспоминается, — такое же неуловимое, как этот веселый день урожайного лета. Прошло все, как и этот день пройдет.
— Как совершение урожая пошлет господь… — говорит задумчиво батюшка. — Соломой хороши хлеба, а зерно не хвалят… Старые земли…
Старушка вздохнула, отогнала свои мысли и, качая головой, проговорила:
— Хоть и новые… хоть двести пудов уродит, да цен нет, — хуже голодного года и будет.
— Да, выручки не будет.
— Сколько опять помещиков съехалось по своим усадьбам, — качнувшись на своем стуле, вставил становой, — губернатора ждут.
— Что, батюшка, твой губернатор здесь поделает?
— Ничего, конечно, не поможет: не свои же вам деньги даст.
— Когда по завещанию мужа отпускала я своих мужиков на волю, — и-и! На меня тогдашний-то как! Что вы делаете? Вы мне всю губернию взбунтуете. А через восемь лет всем волю дали.
— Ну, так ведь это когда было… Конечно, губернатор тот вам пустое толковал, — фыркнул становой.
— Ох, батюшка, чем, чем, а задним-то-умом крепки мы… Назад оглянешься, все там, как на ладонке, видишь…
— А вперед-то тоже, — усмехнулся становой, — пожалуй, загадывай… Другой раз за это так влетит нашему брату, что и думать забудешь.
Становой энергично встал, тряхнул головой и заходил по комнате, звеня шпорами.
— Ну я, батюшка, свою подать плачу, а там, есть ли, нет твой губернатор — меня не пугай им.
— Вам… оно, конечно, что, — про себя говорю.
Внучка вошла и присела на стул с таким видом, как бы спрашивала: «Долго вы еще тут будете сидеть?»
Становой оглянулся и начал прощаться. Он звякал шпорами и, протягивая руку, сгибал ее у локтя кренделем. За ним, посмотрев из-под рясы на часы, осторожно поднялся, оправляя волосы, батюшка. Совсем тихо и смущенно привстал с кончика стула и фельдшер. Он поклонился издали барышне, дружелюбно поклонился и пожал руку старушке, пожал руку появившейся в дверях няне и, кашлянув, вышел за другими в сени.
Уехал становой, уехал батюшка в своей плетушке, приподняв на прощанье свою мягкую, круглую с большими полями шляпу, а фельдшер пошел во флигель.
Приехал Кирилл Архипович с поля обедать. Поставил лошадь под навес и пошел было к своему флигелю. Но, увидев вдруг громадный котел, стоявший десятки лет возле колодца, он остановился, подумал и решил привести в исполнение свою давно задуманную мысль, — поставить котел под навес.
— Все трудитесь? — подошел к нему фельдшер, наблюдавший некоторое время, как Кирилл Архипович, напрягаясь, катил по двору котел.
— Да вот охота… Который год уж на ветру да на дожде стоит: ржавеет.
— Известно… Да вы куда его?
Кирилл Архипович обвел мутными глазами двор и ткнул пальцем в самый дальний угол навеса.
— Ну, давайте вдвоем…
И приказчик с фельдшером принялись за котел.
— Кирилл Архипович, ты что это? — крикнула из окна старая барыня.
— Да вот, обедать приехал было.
— Обедал?
— Да нет, не угодил еще… Вот уж котел перва…
— Нашел время!.. Брось… Обедать иди… Там же жнут у тебя…
— Сейчас-то обедают, положим… Бросить, что ль, уж разве?
— Ужо, ужо, — крикнула барыня.
Кирилл Архипович бросил на полдороге котел и пошел с фельдшером к себе.
— Ах, вот, кстати, — вспомнил он. — У меня ведь опять, Алексей Иванович… Как вот жара: подступит, — хоть ты что…
Кирилл Архипович показал под ложечку.
— Да у вас это всегда — как жара… Посмотреть надо…
— Пожалуйста. Ах, вот чего: как же? Овсеца-то надо лошадке дать. Вы вот что: вы идите, а я сейчас…
И Кирилл Архипович пошел к амбару.
Так и не дождался его фельдшер. На полдороге Кирилл Архипович опять о чем-то вспомнил, повернул за новым делом, потом забрался на задний двор и, увлекшись, стал пересматривать валявшееся там разное ржавое старье: это вот совсем еще хороший лемех, а это винт совсем новый… И Кирилл Архипович задумался, на что бы употребить его.
Когда он попался опять на глаза барыне, она спросила:
— А ты еще не уехал?
— Сейчас еду, — ответил Кирилл Архипович. — Кусочек дай какой-нибудь, — заглянул он в свое помещение и, увидев фельдшера, вскрикнул: — Ах, Алексей Иванович… Я ведь и позабыл про вас… Как же теперь? До другого раза, что ли?
— Так что ж? Как-нибудь после…
— Дел, сами видите, вон сколько…
— Дел-то много.
Получив ломоть хлеба, Кирилл Архипович побежал к навесу, где стояла его лошадь, взнуздал ее и поехал, судорожно подергивая вожжами и в то же время торопливо пережевывая откушенный ломоть хлеба.
Барыня провожала глазами своего склонившегося набок приказчика и думала с огорченьем, что порядочный он у нее размазня. И в то же время красной ниткой чрез всю деятельность приказчика проходило одно его неотъемлемое качество — честность.
