Константин Станюкович - Избранные произведения в двух томах. Том 2
— Не хочу думать… И, во всяком случае, вы не должны быть счастливы… Не можете быть счастливы со всеми миллионами и именно благодаря им.
— Пожалуй! — раздумчиво проронила Аглая Петровна.
— Я уверен, что ничто так не портит людей, как богатство и власть… даже порядочных людей…
— И вас бы испортило?
— Еще бы!.. Что я? Известные исторические личности, пресыщенные богатством и властью, развращались и гнали то, чему прежде поклонялись…
— А разве не было исключений?
— Исключения подтверждают правило, Аглая Петровна.
— Мрачно же вы смотрите на богатых людей, Василий Васильич… Я рада по крайней мере, что меня вы хоть не считаете счастливой миллионеркой…
— Какая же вы счастливая… Вы в каждом должны видеть прежде всего посягателя на ваши деньги…
— Но только не в вас, Василий Васильич!
— Надеюсь! — заносчиво кинул Невзгодин. — От этого вы вот и одиноки… Вы, я думаю, и искреннему чувству не поверили бы. Вам все бы казалось, что любят не вас, а ваши миллионы. Не правда ли?
— Правда… Но не совсем… Я чутка… Я поняла бы. Когда-нибудь я расскажу вам, Василий Васильич, плоды своих наблюдений с молодых лет. Тогда, изучая меня, вы, быть может, простите многое… Да, вы правы, Василий Васильич. Богатство развращает!
Аглая Петровна притихла и словно бы виновато взглянула на Невзгодина. И в эту минуту миллионы ее казались ей только лишним бременем. Никогда не полюбит Невзгодин эксплуататорку миллионершу.
А Невзгодин, с обычной своей манерой отыскивать везде страдания, уже жалел эту красавицу миллионерку. Не рисуется же она перед ним, и с какой стати ей рисоваться? Она, наверное, испытывает муки своего положения.
И, польщенный, что она ему поверяла их, тронутый ее печальным видом, он в своей писательской фантазии уже прозревал драму, наделяя «великолепную вдову» теми качествами, какие ему хотелось самому видеть в созидаемом им эффектном образе «кающейся» миллионерки. И в эти минуты он даже забыл, что «кающаяся» не только делает все, что может делать представительница капитала, но и донимает рабочих на своих фабриках штрафами, о чем он знал от своего приятеля.
Женщины, и особенно влюбленные, отлично умеют приспособляться, отдаваясь воле инстинкта, и Аглая Петровна хорошо поняла, что Невзгодина можно взять благородством. И он легко поддавался этому, несмотря на весь свой критический анализ и прежние мнения об Аносовой, тем более что его самолюбие было польщено, что такая писаная красавица желает перед ним оправдаться в чем-то. Он, конечно, далек был от мысли, что все эти грустные излияния «бабы-дельца», что эта внезапная перемена в ее настроении и во взглядах на «тщету богатства» явились под влиянием властного чувства, охватившего энергичную и страстную натуру Аглаи Петровны.
И Невзгодин с сочувствием взглянул на Аносову. Как не похожа она была теперь, притихшая, грустная, словно бы виноватая, — на ту самоуверенную, блестящую, «великолепную» вдову, которую он видел раньше!
Точно благодарная за этот взгляд, Аглая Петровна протянула Невзгодину свою выхоленную белую руку. Он почтительно поцеловал ее, а Аглая Петровна крепко пожала руку Невзгодина и проговорила:
— Значит, есть надежда, что мы можем быть приятелями?
— Отчего же нет…
— И пока вы будете изучать меня… я буду иметь удовольствие вас видеть…
— Боюсь, не надоем ли?
— Не кокетничайте…
— Впрочем — надоем, вы прикажете не принимать. Это так просто.
— Но только этого вы не скоро дождетесь… А теперь будем чай пить… Пойдем в столовую или здесь?..
— Здесь у вас отлично…
— Ну, так здесь…
Аносова подавила пуговку и велела подавать самовар.
— А вы сегодня были на похоронах? — спрашивала Аносова.
— Был.
— Надеюсь, Найденов не явился?
— Да и вообще мало было.
— Я слышала, мать Перелесова приехала!
— Да?.. Несчастная!.. Она теперь осталась без всяких средств после смерти сына. Он ее содержал.
— Спасибо, что сказали.
— А что?
— Как что? Необходимо устроить старушку!.. — участливо промолвила Аносова.
— Истинное доброе дело сделаете, Аглая Петровна.
— Завтра же напишу Сбруеву. Пусть придумает форму помощи, не обидную для старушки.
— А вы как думаете ее устроить?
— Предложу ежемесячную пенсию. Пятьдесят рублей пожизненно. Довольно?
— Конечно. Сердечно благодарю вас за старушку, Аглая Петровна! — горячо промолвил Невзгодин.
Он был решительно тронут ее отзывчивостью и быстротою решения. А он прежде думал, что великолепная вдова благотворит только из тщеславия, чтобы о ней говорили в газетах. Нет, она положительно добрая женщина!
— Есть за что благодарить! — с грустной улыбкой ответила Аглая Петровна.
Слуга подал маленький серебряный самовар, поставил варенье, сливки, ром и лимон и удалился.
— Вам крепкий?
— Нет…
Невзгодин глядел, как умело Аглая Петровна заварила и потом перемыла стакан и чашку.
— А еще где вы были сегодня, Василий Васильич? У Маргариты Васильевны были?
— Вчера был…
— Вы, кажется, часто у нее бываете?
— Нет…
— Что так?.. Окончили ее изучать?
— Я Маргариту Васильевну не изучал. Я просто был в нее влюблен прежде…
— И долго?
— Долго.
— А что значит по-вашему: долго?
— Два с половиною года. Согласитесь, что очень долго.
— А теперь?
— А теперь мы добрые приятели, вот и все!
Аглая Петровна радостно улыбнулась. Но вслед за тем спросила:
— Но отчего же она не любит своего мужа?
— Могу вас уверить, что не из-за меня… Да, кажется, ни из-за кого, а просто так-таки не любит. Это хоть редко встречается, но бывает…
— А Николай Сергеич так ее любит!
— Вольно же. Люби не люби, а насильно мил не будешь, Аглая Петровна.
— Да, не будешь! — значительно проронила молодая женщина.
Она подала Невзгодину чай и спросила:
— А вы не боитесь возвращения чувства?
— Оно не возвращается… А бедную Маргариту Васильевну придется огорчить! — резко оборвал Невзгодин тему беседы.
— Чем?
— Ваше письмо не подействовало.
— Какое? Я ничего не понимаю.
— Письмо к Измайловой. Я был у нее сегодня.
— И что же?
— Разумеется, отказ. Впрочем, я этого и ждал. По-моему, большая ошибка со стороны Маргариты Васильевны было давать мне такие поручения… Измайлова, говорят, любит антиноев до сих пор… Ну, а я… сами видите, что невзрачный кавалер… Тем не менее я рад, что видел знаменитую Мессалину в отставке. И какая же она страшная, эта раскрашенная старуха!..
— Как же она вас приняла? Расскажите.
— Не особенно любезно. Осмотрела с ног до головы и, прочитавши ваше письмо, недовольно повела своими накрашенными губами и наконец просила изложить, в чем дело… Несмотря на все мое красноречие, — а я был красноречив, даю вам слово! — Измайлова отнеслась к затее Маргариты Васильевны прямо-таки неодобрительно. «Какие театры да лекции для рабочих? Я этому не сочувствую…» Ну, спросила, конечно, дали ли вы пятьдесят тысяч или пообещали только, и когда я сказал, что пообещали, она… усмехнулась довольно-таки, признаться, многозначительно…
— Не поверила, что я дам? — усмехнулась Аносова.
— Как будто так. А затем стала допрашивать: кто такой я и почему к ней приехал, а не Заречный… Одним словом, полнейшее фиаско… Не осуществить, как видно, Маргарите Васильевне своего плана…
— А вы его одобряете?
— Отчего ж не одобрить. Дело, во всяком случае, полезное…
— Ну, так план Маргариты Васильевны осуществится! — весело проговорила Аглая Петровна.
— Каким образом?
— Я одна выстрою дом, а вы, быть может, не откажетесь помочь нам советом, как лучше это сделать…
Невзгодин был изумлен.
— Ну что? Немножко довольны мною, Василий Васильич?
— Я восхищен вами, Аглая Петровна, и чувствую себя перед вами виноватым. Простите!
И Невзгодин горячо поцеловал руку Аносовой.
— За что вас прощать?
— За то, что считал вас не такою, какая вы есть.
— Вы вправе были… Я ведь кулак-баба… Наследственность сказалась.
— Вы клевещете на себя. А решение ваше сейчас?.. Это что?
— Ваше влияние, Василий Васильич!
— Вы шутите, конечно.
— Какие шутки! И заметьте — я без особенной надобности никогда не лгу… Это результат наших споров в Бретани и вообще знакомства с вами… У меня нрав скоропалительный… И на добро и на зло азартный, если я кому поверю… Только не оставляйте своими добрыми указаниями… Ну и, кроме того, ведь мы, бабы, любим, чтобы нас описывали не очень уж скверно — мне, значит, и хочется, чтобы, изучая, вы видели меня лучше, чем я есть… Простите бабье тщеславье, Василий Васильич…
— Вы преувеличиваете влияние моих споров! В вас просто добрая натура говорит.
