Александр Вельтман - Романы
– Все равно, – произнесла Райна.
– Не бойся, племенница моя! Хоть это лик врага нашего, однако ж не для того изобразил я это величие и красоту, чтоб в безумном суеверии сокрушить свой труд. Нет, я хотел только сохранить в память себе и людям лик добросанного князя Святослава.
– Святослава! – произнесла с удивлением Райна.
– Может быть, из врага преобразится он в союзника и братья твои поставят этот лик в престольной палате.
– Сбудется ли это? – сказала Райна, смотря задумчиво на изваяние. – Так ли отражается в глазах его великодушие, как ты изобразил? В самом ли деле так чуден образ его?
– Чуден образ его, – отвечал Воян, – в женах нет тебе подобной, а в мужах ему равного.
По ланитам Райны пробежал огонь, на взор опустились густые черные ресницы. Она молчала, едва переводя дыхание, смотрела на образ Святослава. Горячи ее думки, жарки мысли Райны.
А между тем Святослав мирится в душе с Болгарией.
Приехал к нему от греческого императора калокир поздравлять с победой, утвердить любовь между Греками и Руеью, положить ряд о разделе Болгарии и писать речи на хартию…[363] Никифор назначил калокира правителем той части Болгарии, которая достанется по договору Грекам.
– Ступай к царю своему, – отвечал Святослав, – скажи ему, что чужого наследия не поделю с ним. Пусть шлет с честью в Преслав сына Петрова, Бориса, и будет он нам обоим не противник, а друг и союзник.
Никифор не мог противиться требованиям Святослава.
Он не имел ни сил, ни средств, ни желания ополчиться на внешнего врага: его внимание было устремлено на личного врага, которого он видел в военачальнике Цимисхий.
Победы Цимисхия в Азии над Сарацинами прославлялись народом, имя его гремело в песнях и стало страшно Никифору, который припоминал, что подобная же слава и победы над Сарацинами открыли и ему путь к престолу, видел охлаждение к себе народа и что-то недоброе в безмолвной покорности всех окружающих: счастие Никифора было на исходе.
В этом положение дел желание Святослава было исполнено беспрекословно: Борис с братом своим с честью был отпущен из Царьграда. Боляре и народ встретили его на краинах царства, а дружина несла на щите к Преславу, где ожидали его русский князь и все священство.
Пораженный сходством Бориса с изображением сестры его, Райны, Святослав крепко обнял его как брата и как хозяина ввел в палаты королевские.
– Теперь я твой гость, Борис, – начал он, переступая порог престольной палаты, но слова его замерли на устах. Лик королевны Райны снова сидит на пристольце. Вот он ожил и с криком: «Брат мой!» – бежит навстречу Борису и бросается в его объятия.
– Князь великий, Святослав, – кто-то говорит Святославу, – ты сдержал слово свое, и королевна сдержала свое. – Но он ничего не слышит; в первый раз в жизни он счастлив и начинает чувствовать в себе полноту жизни.
– Брат, Борис, – сказал он наконец, – пусть и сестра твоя, королевна, меня не чужим называет.
– Райна, это благодетель наш! – сказал Борис, лобзая его лобзанием сердца. – Как меня, брата твоего, люби его больше всех.
Райна взглянула на Святослава, и вся сгорела. Красота ее как будто сбросила вдруг печальные одежды и явилась во всем блеске очарования.
Ни одна победа не празднуется так искренно и радостно, как подвиг великодушия.
Народ со всей Болгарии стекался в Преслав на великий праздник, на благодатную погоду после бури. Взоры всех слезились от радости, и на народе, как на облаке, отражалась радуга мира, знамение завета между Русью и Болгарией.
Когда в день коронования Бориса дружина русская села за браные столы, поставленные на оболонье[364] преславском, и грянула мечами в кованые щиты во славу короля Бориса и гостя его, великого князя русского, Святослав, одушевленный благостию мира, возгласил любимое слово своей матери: Братья! Раскуем мечи на орала, а копья на серпы! Не на кровавом мы поле, не на костях вражьих пируем, не тризну правим!
– Раскуем! – крикнула дружина, и все сложили с себя оружие, возгласили славу союзникам. Пир общий закипел веселием.
– Скину же и я духовное вооружение мое против радостей мира, – сказал Воян, – скину, покуда гощу у вас, и разделю с вами радости мира.
В цвете лет и мужества взор Святослава горел юношеским огнем посереди семьи королевской.
Рано хотела Ольга обуздать пылкий его нрав брачными узами, но для изневоленного сердца они казались тяжкими оковами; и сердце искало воли посереди удалых забав и мира посереди брани. Княгиня Святославова умерла, он был свободен, но душа его привыкла уже к подвигам, к кочевой военной жизни и к славе побед. Врагов Святослав любил более, нежели друзей, и боевой встрече с ними радовался более, нежели победе. Победа давала мир, а он боялся миру.
В Переславе только почувствовал он мир в самом себе и, как будто боясь, чтоб он не нарушился чем-нибудь, желал иметь верный залог этого мира.
Кто, кроме судьбы, мог бы противиться горячему его желанию?
Едва Святослав задумал о чем-то, посереди торжеств и пиров, вдруг явился к нему гонец из Руси с вестию, что великие силы Печенегов грозят Киеву и что великая княгиня Ольга больна, при смерти, и молит сына принять душу матери и похоронить тело. Вслед за гонцом явились и старейшины киевские.
– Княже, – сказали они, – встужились мы по тебе! Чужой земли ищешь ты, а от своей отчуждался! Без щита твоего и матерь твою, и детей твоих пленили было Печенеги. Или не пойдешь оборонять нас, или не жаль тебе ни отчины своей, ни близких своих не жаль!
Горьки были Святославу эти вести, горек упрек, горька и разлука с Преславом. Но он не медлил, не задумался – сел на коней с дружиною своею и скоком, летом примчался к Киеву, обнял престарелую мать и детей, собрал войско, загнал Печенегов в далекие степи.
– Сын мой возлюбленный, – сказала Ольга, – теперь ты со мною, и не отпущу я тебя от одра моего до конца дней моих. Довольно уже прославился ты путями ратными и победами; теперь взыщи мира и правды, помысли о уставе земском, устрой царство твое крепкое, державное и честное. Не полагайся ни на посадников, ни на бирючей, сотвори сам наряд в дому твоем. Раскуй мечи на орала, а копья на серпы: оружием не проложишь пути к небу. Будь людям твоим в сень от зною и в покров от хлада, утешь и упокой конечные дни мои!
– Мать моя возлюбленная, – отвечал Святослав, – вкусившему сладкое, горькое не по сердцу. Видел я красные земли дунайские, похвалю ли русские пустыни? Не мил мне Киев, хочу жить на Дунае. Там будет среда земли моей, где сходятся вся благая. Сына Ярополка посажу я в Киеве, Олега в Древлянах, а сам иду на Дунай!
Ольга знала причины, которые влекли Святослава на Дунай. Добрыня открыл ей тайну. От Добрынй, который до того уверен был, что после смерти Ольги сестра его Милица будет великой княгиней, не скрылись думы Святослава, нарушавшие его надежды. Со вздохом глубоким сказал он Ольге: «Благоверная госпожа моя, изгубили светлого сына твоего, нашего великого князя Святослава, злые ковы и замыслы болгарские: не взяли они его силой, взяли хитростью. Размирят с Греками и будут держать вместо щита против врагов своих. Шел он воевать Болгарию, а воротился поборником ее, там покинул он всю дружину свою в ограду чужого царства».
Ольга пришла в ужас, узнав, что сын ее готов нарушить мир с Греками. Она хотела узнать, что обольстило Святослава в Болгарии.
– Смею ли тебе открыть, княгиня, госпожа моя, тайну сына твоего! – говорил ей Добрыня. – Распутная сестра королевича болгарского увилась змеей около сердца Святославова, ослепила ум его и поборола силу, мастит ланиты румянцем, облекается в лепоту риз и в златые обложения[365], хитра, как плетения влас своих, злое оружие хитростей болгарских: беда нам настанет!
Ольга поверила Добрыне, а желание Святослава ехать на Дунай убедило ее в истине всего сказанного.
– Сын мой, – отвечала она на слова Святослава, – больно сердцу моему, что ты не возлюбил родины и чуждаешься дому и кровным. Скажи мне истину, какой бисер многоценный обрел ты на Дунае? Кто посеял там для тебя благо, что торопишься пожать его? К чему приковалось там сердце твое?
– В изволениях разума дам ответ, – сказал Святослав, – но в изволениях сердца неволен. Там мирен я духом.
– Нет, сын мой, есть у тебя иное на сердце, ты не смирился, но пал духом. Кто обаял тебя взором своим? Кто умастил тебя ласками своими и усвоил?
– Вышел я из детского возраста, – отвечал Святослав, – и старость не охолодила еще меня. Сам не неволю ничьей души, и моей никто не изневолит, ни силою, ни обольщением.
– Молод еще ты укорять старость холодом, время дает опыт, а ты испытал только строи да пути ратные! Послушай опыта и совета матери: прилепись к истинному богу, он отведет тебя от наваждений дьявольских.
