Влас Дорошевич - Каторга
- Ну, а присяжным, старик, ты все это рассказал?
- Нет, зачем же-с. Да я и не в сознании судился.
- Почему же не сознался, не рассказал всего?
- Да как вам сказать? Первое, что, мол, свидетелей не было. "Не я, да не я". А второе - боялся Николушку с Настей запутать. Люди молодые, им жить, а мое дело стариковское. А потом... что ж этакий срам-то на люди выносить...
- Ну, а сын твой никакого участия в этом не принимал?
- В этом, что я сделал? Нет-с. Видеть - видел, а убивал я один. Мне таить нечего. Теперь уж все одно. Сказал бы, если б это было. Все равно. Они уж померли. Вскоре, как меня засудили, Николушка помер, а за ним и Настасья... Все свое отмаялись и померли, один только я остался и маюсь!.. - улыбнулся старик своей грустной и виноватой улыбкой. - Маюсь да за Марьину душу молюсь. Может, хоть там ей хорошо будет. А здесь что!.. Безответная была - мученица...
Шкандыба
Вечному каторжнику Шкандыбе шестьдесят четыре года. Это рослый, крепкий, здоровый старик.
Шкандыба - сахалинская знаменитость. Его все знают.
Шкандыба отбыл двадцать четыре года "чистой каторги" и ни разу не притронулся ни к какой работе.
- Вот те и приговор к каторжным работам! - похохатывает он.
Его драли месяцами каждый день, чтобы заставить работать. Ни за что!
Сколько плетей, сколько розог получил этот человек!
Когда он, по моей просьбе, разделся, - нельзя было без содрогания смотреть на этот сплошной шрам. Все тело его словно выжжено каленым железом.
- Я весь человек поротый! - говорит сам про себя Шкандыба. - Булавки, брат, в непоротое место не запустишь: везде порото. Вы извольте посмотреть, я суконочкой потру. Где потереть прикажете?
Потрет суконкой там, где укажут, и на теле выступают крест-накрест полосы - следы розог.
- Человек клетчатый! Кожа с рисунком. Я кругом драный. С обеих сторон. Чисто вот пятачок фальшивый, что у нас для орлянки делают. С обеих сторон орел. Как ни брось, все орел будет! И с одной стороны орел и с другой - орел. Так вот и я.
- Как же так с обеих сторон драный?
- А так-с. Господин смотритель на меня уж очень осерчал: зачем работать на хочу. "Так я ж тебя!" - говорит. Драл, драл, не по чем драть стало. "Перевернуть, - говорит, - его, подлеца, на лицевую сторону". Чудно! По животу секли, по грудям секли, по ногам. Такого даже и дранья-то никто не выдумывал. Уморушка! Шпанка, так та со смеху дохла, когда я этак-то на кобыле лежал. Необыкновенно.
- А работать все-таки не пошел?
- Нашли дурака!
Шкандыба по профессии мясник. В первый раз был приговорен на двенадцать лет за ограбление церкви и убийство. Затем бежал, попался, и, в конце-концов, "достукался до вечной каторги".
Сначала его отправили на Кару, на золотые прииски. Это были страшные времена. В "разрезе", где работали каторжане, всегда наготове стояла кобыла. При каждом разрезе был свой палач, дежуривший весь день.
Шкандыбу привели на работу. Он решительно отказался.
- Что это? Землю копать? Не стану!
- Как не станешь?
- А так. Земля меня не трогала, и я ее трогать не буду.
Шкандыбе в первый день дали двадцать пять плетей.
Во второй - пятьдесят.
В третий - сто и чуть живого отнесли в лазарет.
Выздоровел, привели, - опять то же:
- Земля меня не трогала, и я ее трогать не буду.
Опять принялись драть, - опять отправили в лазарет.
Наконец устали, - прямо-таки, устали, - биться со Шкандыбой и отправили его на Сахалин.
На Сахалине Шкандыба прямо заявил:
- Работать не буду. И не заставляйте лучше.
- Ну, так драть будем!
- С полным моим удовольствием. Ваше полное право. А работать вы меня заставить не можете.
Шкандыбу переводили из тюрьмы в тюрьму, от смотрителя к смотрителю, всякий раньше хвалился:
- Ну, у меня не то запоет!
И всякий потом опускал руки.
Один из самых "ретивых" смотрителей К. рассказывал мне:
- Да вы понятия иметь не можете, что это за человек. Взялся я за него. Каждый день тридцать розог. Да ведь каких! Порция. Прихожу утром на раскомандировку. Кобыла стоит, палач, розги. Вместо "здравствуйте!" первый вопрос: "Шкандыба, на работу идешь?" - "Никак нет!" - "Драть!" Идет и ложится. До чего ведь, подлец, дошел. Только прихожу, еще спросить не успею, а он уже к кобыле идет и ложится. Плюнул!
Другой смотритель, тоже "ретивый", которому давали Шкандыбу на укрощение, говорил мне:
- Одно время думали, может, он какой особенный, к боли нечувствительный. Доктору давали исследовать. "Нет, - говорит, - ничего, чувствительный". Драть, значит, можно.
"Спектакли", которые ежедневно по утрам Шкандыба давал каторге, составляли развлечение для тюрьмы. Глядя на него, и другие "храбрились", "молодечествовали" и смелей ложились на кобылу.
Кроме того, каторга "дерзила":
- Что вы, на самом деле, ко мне пристаете с работой? Вы, вон, подите, Шкандыбу заставьте работать! Небось, не заставите!
Шкандыба давал "заразительный пример".
Его просили уж работать хоть "для прилика":
- Шкандыба, черт, хоть метлу возьми, двор подмети! Вот и вся тебе работа!
- Не желаю. Чего я буду мести? Не я насорил, - не я и мести буду. Я что насорю, - сам за собой приберу.
- Ну, не мети, черт с тобой! Хоть метлу-то в руки возьми!
- Зачем мне ее в руки брать? Она не маленькая. И одна в углу постоит. Ей не скучно: там другие метлы есть.
- Раз, впрочем, топор в руки взял! - смеется Шкандыба.
- Работать хотел?
- Нет, надзирателю голову отрубить надо было. Надзиратель такой был, Чижиков. Выслужиться хотел. "Я, - говорит, - его заставлю работать. Не беспокойтесь. Что его драть, - процедура длинная! Я его и так, и кулаком по морде". Раз меня в рыло, два меня в рыло. Походя бьет. "Дух, говорит, - я из тебя вышибу!" - "Смотри, - говорю, - чтоб тебе кто в рыло не заехал!" - "Я, - говорит, - не опасаюсь!" - "Ну, а я, - говорю, опасаюсь!" Пошел, взял топор, хлясть его по шее. Напрочь хотел башку отрубить, - вчистую. Тогда уж никто в рыло его не смажет.
- И что же, насмерть?
- Жалко, жив остался. Наискось махнул. А еще мясником был, туши рубил. Раз - и готово. А тут не сумел этакого пустого дела сделать. Топор сорвался, стало быть!
За это Шкандыбу приковали к стене и приговорили к вечной каторге.
- Сижу у стены прикованный: "Что, мол, взяли, работаю?"
Замечательно. Все делали с Шкандыбой. Только одного не пришло никому в голову: освидетельствовать состояние его умственных способностей.
А странностей у Шкандыбы, и помимо упорного нежелания работать, много.
То он начинает вдруг петь во все горло. То разговаривает, разговаривает, - вскочит и убежит как полоумный.
- Юродствует!
- Сумасшедшим прикидывается, чтобы не драли!
- Нагличает: "Вот, мол, все работают, а я песни орать буду".
Так решало тюремное сахалинское начальство, а когда на Сахалине появились действительно гуманные врачи, готовые взять под свою защиту больного, борьба со Шкандыбой была уже кончена: на него "плюнули" и зачислили богадельщиком, чтобы хоть как-нибудь оформить его "неработание".
А, впрочем, Бог его знает, можно ли признать Шкандыбу сумасшедшим. Ненормального, странного в нем много, но сумасшедший ли он?
В одну из бесед я спросил Шкандыбу:
- Скажи на милость, чего ж ты отказывался от работы?
- А потому, что несправедливо. Справедливости нет, - вот и отказывался.
- Ну, как же несправедливо. Ведь ты сам говоришь: церковь ограбил, человека убил?
- Верно!
- Присудили тебя к каторге.
- Справедливо. Не грабь, не убивай.
- Ну, и работай!
- А работать не буду. Несправедливо.
- Да как же несправедливо?
- А так! Вон Ландсберг двух человек зарезал, а его заставляли работать? Нет, небось! Над нами же командиром был. Барин! Он инженер, им там, сипер какой-то, что ли, дороги строить умеет. Он не работает, он командует. А я работай! За что же, выходит, должен работать? За то, что человека убил? Нет! За то, что я дорог строить не умею. Так разве я в этом виноват? Виноват, что меня не учили? Нет, брат, каторга, так каторга, для всех равна! А это нешто справедливость? Приведут арестантов: грамотный - в канцелярии сиди, писарем, своего же брата грабь. А неграмотный - в гору, уголь копай. За что ж он страдает? За то, что неграмотный! Нешто его в этом вина? Справедливо?
- Потому ты и не работал?
- Так точно!
- Ну, а если бы "справедливость" была и всех бы одинаково заставляли работать, ты бы работал?
- А почему ж бы и нет? Знамо, работал бы. Как же не работать? Главное - справедливость. Я потому и Чижикову голову снести хотел. За несправедливость! Бей, где положено. Драть, по закону положено, - дери! Меня каждый день драли, - я слова не сказал: справедливо. Потому - закон. А по морде бить в законе не показано, - и не смей. Ты незаконничаешь, и я незаконничать буду. Ты меня в рыло, - я тебя топором по шее. А что справедливо, - я разве прекословлю? Сделай твое одолжение. Что хошь, только, чтоб справедливо!
Так и отбыл Шкандыба свои двадцать четыре года "чистой каторги", не подчиняясь тому, чего не считал справедливым.
