Лидия Чарская - Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)
— О, нет! — горячо вырвалось у нее.
И вдруг ей пришла внезапно в голову мысль, как несвоевременен ее разговор об ее личных делах с человеком, у которого умирает отец, и она смущенно замолкла.
Юрий Юрьевич точно отгадал мысли своей молодой спутницы.
— Простите, что не поддерживаю нашего разговора с вами, — сказал он взволнованным голосом, — но безнадежное состояние отца очень удручает меня, Валентина Денисовна. Мы мало сходились с ним в понятиях, во взглядах. Отец представляет из себя странный тип чудака и оригинала, но при всем том он прекрасный человек по натуре, добрый, отзывчивый, хотя по виду брюзга и эгоист. Люди сделали ему много зла, он давно изверился в их порядочность. Но он никому ничего не сделал, кроме добра, и совесть его чиста, как совесть ребенка. Сегодняшний поступок, спасение бедняков собственными силами, по собственному желанию, не говорит ли уже за него? А таких случаев было много-много. Он всегда помогал, помогал втайне и сердился, когда узнавали об этом. А сегодня… Ужасно подумать, что он сделал, слабый больной старик. Он вместе с верным Францем и вот этими молодцами в этом же ялике отправился спасать погибающих… И сам работал наравне с сильными, здоровыми мужиками… И вдруг наткнулась лодка на что-то, и он проломил себе голову в темноте о шальную балку. Какой ужас! Не правда ли, Валентина Денисовна? Я большой эгоист, но отца люблю, люблю сильно и мне страшно подумать потерять его, — и при последних словах Вакулин закрыл лицо рукою и погрузился в задумчивость.
А Валентина сидела в тихо покачивающейся теперь лодке (вода здесь едва доходила до колен и волнение было значительно меньше) и думала:
«Как странно все случилось сегодня: и успех, и наводнение, и этот Вакулин, казавшийся ей таким антипатичным в его первый визит, а теперь так просто высказывавшийся в своем горе пред ней, чужой ему девушкой».
И снова сладкая истома сна охватила Валентину. Она прикрыла лицо шалью и бессильно отдалась победившей ее дремоте.
VII
Сильный толчок отрезвил Лоранскую.
По-прежнему полусвет утра боролся с полутьмой ночи. Лодка стояла. Молодая девушка узнала фасад знакомого мрачного дома, куда ежедневно спешила она в продолжение целого года на свои обычные занятия лектрисы.
— Приехали! — услышала она над ухом голос Вакулина. — Позвольте, я вам помогу.
Он протянул руки. Валентина привстала со своего места, но затекшие в неудобном положении ноги плохо повиновались ей. Она пошатнулась и почти упала на скамью. Тогда Вакулин приподнял девушку и, перешагнув борт ялика вместе с нею, поставил ее на верхнюю ступеньку крыльца, не залитого водою.
В дверях их встретил Франц с фонарем.
Во всех окнах виднелся свет и за шторами мелькали тени снующих по комнатам людей.
— Слава Богу, приехали! — радостно произнес старый лакей. — Барин очень беспокоились все время.
И он повел их по хорошо знакомой Валентине лестнице на площадку, в старомодную гостиную с тяжелой допотопной мебелью.
— Он лежит в кабинете, — произнес шепотом Вакулин и стал помогать девушке раскутывать ее платок.
Дверь в кабинет была плотно прикрыта, но, несмотря на это, Валентина ясно расслышала стоны за ней.
Через несколько минут из кабинета вышел маленький плотный господин с бритым, как у актера, лицом.
— Ну, что, доктор? — кинулся к нему Вакулин.
— Плохо! — ответил тот. — Обнадеживать было бы крайне нетактично с моей стороны. Вряд ли он доживет до завтра.
— Можно этой молодой особе пройти к нему? — спросил снова Юрий Юрьевич, указывая глазами на Лоранскую.
— Без сомнения. Только поменьше разговора. Надо, насколько можно, постараться облегчить агонию, — и, поклонившись молодой девушке, он пожал руку хозяину и вышел.
— Пройдите к нему, Валентина Денисовна! — попросил Вакулин и, открыв дверь кабинета, пропустил ее вперед.
Первым, что бросилось в глаза Лоранской, были большая тяжелая постель, выдвинутая на середину комнаты, и забинтованная голова человека с мертвенно-бледным лицом, покоившаяся на подушке. Лицо его так страшно переменилось за последние часы страданий, что Валентина едва узнала Юрия Викентьевича Вакулина. На голове лежал пузырь со льдом, казавшийся громадным в сравнении с этим высохшим старческим лицом. Обычных дымчатых очков не было на глазах старика и прямо навстречу приближающейся девушке смотрели два ярко горящие глаза со странным для больного выражением тупого упрямства и досады. А губы улыбались беспомощной, почти детской улыбкой.
— Ах! это ты! Наконец-то! — расслышала она задавленный хриплый шепот старика, — я знал, что ты придешь за мной, Серафимочка!.. Я знал, что ты придешь! Ну и хорошо! ну и хорошо! Останься, посиди со мною…
— Он принимает вас за мою сестру, — тихо произнес Юрий Юрьевич, наклоняясь к уху пораженной Валентины.
Потом он нежно склонился к больному и произнес таким тоном, каким обыкновенно говорят с детьми:
— Папаша, ты ошибся, это Валентина Денисовна Лоранская пришла навестить тебя. Помнишь, ты просил меня съездить за нею? Я и привез ее к тебе.
— А что ты понимаешь? — заволновался старик, и глаза его блеснули безумным огоньком. — Все они — Серафимы… и та, и все… все… весь мир… вся вселенная. Ведь ты Серафима? — обратился он неожиданно к Валентине, стоявшей у его постели.
— Серафима, — потерявшись, отвечала девушка.
— Это хорошо! Это чудо, как хорошо, что ты вернулась ко мне! Ты опять будешь читать мне Спенсера. И не уходи от меня, доченька, не уходи, родная моя!
— Не уйду! — произнесла Валентина, не желая раздражать больного.
— Я знал, что не уйдешь, я знал. Зачем тебе уйти, Серафимочка, ангел ты мой! Расскажи мне, как тебе живется там, на небе? Не скучаешь ли ты по твоем старом отце?
Тут он начал метаться, бредить. Бессвязный лепет срывался с его уст.
— Вода! Вода! — кричал он в каком-то исступлении. — Возьмите ее, возьмите… Сюда! сюда! на помощь… Там дитя… ребенок… Скорее, скорее! Он захлебнется! Причаливай!
Наконец больной затих, перестал стонать и, казалось, забылся, не выпуская, однако, руки Валентины из своей сухой горячей руки.
Лоранская видела, как изредка пробегали судороги по его изможденному лицу, как посиневшие губы силились произнести что-то. Она быстро наклонилась к умирающему, и странные слова бреда донеслись явственно до ее слуха:
— Зачем ты ушла снова, Серафимочка? Я так ждал, я так долго ждал тебя! Все время ждал! А ты пришла и опять ушла! Чего тебе не достает у твоего старого папы?! Ах, ты права, там тебе лучше! Там ангелы и райские сады… И ты среди них, моя доченька, крошка моя дорогая…
— Послушай, — залепетал он, после минутной паузы, снова, — ты должна исполнить мою просьбу, Серафима, потому что желание умирающего должно быть свято для живущих, — и глаза его страшно сверкнули на изможденном от страданий лице. Они, казалось, впивались в самые недра души Валентины своим острым, пронизывающим взглядом.
Девушка невольно отшатнулась и выдернула руку из руки больного.
— Что вы делаете? — с ужасом в голосе остановил ее молодой Вакулин. — Вы губите его! Я знаю это желание отца. Его исполнение вполне в ваших силах и ни в коем случае не повредит ни вам, ни вашим близким. Согласитесь! Ради умирающего согласитесь на него!
— Хорошо, я исполню все, что вы хотите! — произнесла Валентина, обернувшись лицом к больному, но он уже снова не понимал действительности, бредил водою, домами и балкою, ударившей его по голове.
Вскоре затем началась агония. По совету Юрия Вакулина, Валентина ушла в гостиную и прилегла там на оттоманке. И, только усталая голова молодой девушки добралась до мягкого валика дивана, тяжелая дремота подкралась к ней и сковала все ее члены.
Странный сон приснился Валентине. Ей казалось, что она плывет в том же ялике, но не по затопленным наводнением улицам Гавани, а по какому-то громадному бушующему океану, без малейших признаков земли и островов: волны с ревом вздымаются вокруг утлой лодчонки, подбрасывая ее, как щепку, и грозя каждую минуту разломать в куски. Валентина едет не одна. Однако она не могла припомнить и понять во сне, кто был ее спутник. Из-под серого надвинутого капюшона нестерпимо сияли ей его огненные глаза. Бледное лицо, знакомое и незнакомое в одно и то же время, гипнотизировало ее этими огненными глазами.
— Куда мы едем? — спросила с трепетом молодая девушка.
И донельзя знакомый голос отвечал ей:
— В страну золота и счастья.
— Но я хочу домой! — вскричала Валентина. — Пустите меня домой!
— Этого нельзя! — холодно усмехнулся незнакомец. — Ты сама — жительница золотой страны и тебе нечего делать в серой обстановке будничного мира. Взгляни! Неужели тебя тянет туда?
Лоранская оглянулась назад по направлению его руки и увидела свою маленькую Гавань. По берегу метались, простирая к ней руки, ее мать, братья, Лелечка, Кодынцев… Они кричали ей что-то, пересиливая голос ветра, и манили ее обратно к себе. Но ее спутник держал ее за руки, тихо, зло смеялся и говорил:
