Андрей Дмитриев - Призрак театра
- Какие, к свиньям, могут быть кранты в два часа ночи? - не выдержал Мовчун. - Жена вернулась из Парамарибу?
- Не в два часа, а вечером еще, наверное, около девяти. Я телевизор не включал до десяти. Я новости обычно в десять вечера смотрю... Сказали: в конце первого отделения. Вот и считай: если спектакль начался в семь, то, думаю, что где-то около девяти...
- Эй, Черепахин, что тебе приснилось?
- Короче, так, - ответил Черепахин, - ду'хи с оружием и бомбамизахватили весь спектакль: все здание, артистов, зрителей, а там их тыща... Грозят поубивать, если не уйдем из Чечни.
- Какой спектакль?
- Сейчас скажу. "Зюйд-Вест".
- "Норд-Ост", - со сцены подсказал Линяев, и Брумберг выговорила, охнув:
- Серафима.
- Ты дашь мобильник? - не сразу попросил Мовчун у Черепахина.
Тот отмахнулся:
- Он у меня сел: я, пока ехал, всех обзванивал.
- Ты отвезешь меня в Москву?
- Как можно? Я же пьяный!.. Да и чего тебе - в Москву?
Мовчун, не отозвавшись, вышел вон.
- У него жена там, на спектакле, - объяснила Брумберг Черепахину.
- Разве Егор женат? - удивился Шабашов.
- Можно подумать, вы не знали, - сказала Брумберг. - Мовчун женат на Серафиме.
- Они, конечно, не расписаны и не афишируют, - вставил Шамаев, - но не хотел бы я сейчас быть на его месте.
Маша заплакала. Тиша подумал и спросил:
- Скажите, Черепахин, вы не лопухнулись? Быть может, вы, поддав, включили там какой-то сериал?
...Навек уйти из павильона, так; но прежде надо бы унять тахикардию, избавиться от онемения едва ль не в каждой мышце; потом решить, куда уйти и как жить дальше... Забившись меж холстов и досок в кромешной тьме кармана для хранения декораций, он, тем не менее, не пил валокордин - докуривал остатки "Примы"; и даже едкий ее дым не мог перебороть угрюмый запах пыли и засохшей краски. Ну, вот и все, ну, вот и все, твердил себе, едва ль не напевая, Шабашов, и это заунывное "ну, вот и все", к чему, не очень ясно было, относилось. Да, к жизни, - но к своей иль к юной жизни Серафимы, он устыдился б самого себя спросить. И, чтоб не спрашивать, он оборвал свое мужское причитание и обратился мысленно к несчастному сейчас, а все ж счастливцу, к Мовчуну: "Что ты ей дал, кроме работы на тебя? Пустил раз в жизни поразвлечься - я б разве отпустил ее одну? Да будь я режиссером - я б отменил ко всем чертям любую репетицию и, пусть она идет с подругой, пошел бы третьим, вместе бы пошел... Да знал бы я, что встречу в жизни Фимочку, я б непременно выучился на режиссера, и вот сейчас ее рука была б в моей руке. Я был бы с ней сейчас, и ей, я знаю, было б легче каждый жуткий миг от мысли: рядом я, ее любимый человек, ее мужчина, черт меня дери! Я б точно знал, что ей сказать, как обнадежить, как утешить. Я бы нашел слова. Я бы нашел, как на нее смотреть, как ее руку, пожимая чуть, держать в своей - да, так уверенно и ласково держать, чтобы она могла немного успокоиться и, может быть, даже заснуть... Подруга! Про подругу я забыл; нехорошо. Я бы нашел слова и для подруги", - мечтательная мысль тут разыгралась так, что Шабашову стало ярко в темноте и сразу же неловко, стыдно стало; он затянулся глубже сигаретой, потрогал недовольно пульс и строго осадил себя: "Другое дело, я, конечно, старый человек. И - да, не невозможно храбрый. Страх ни при чем, я думал бы не о себе, я свое пожил, но от волнения за Фимочку мой организм, конечно, мог бы дать и сбой. Он здесь, вдали от Фимочки, и то дал сбой: моя тахикардия не стихает, все мускулы мои, как вата, и, нате вам, теперь еще и давит горло изнутри... Да, надобно быть честным: сил моих на Фиму и подругу, возможно, не хватило б. Прихватит сердце - что б тогда там делала со мною Фимочка? Просила бы убийц, чтобы они порылись в патронташах и раздобыли для меня, беспомощного старика, таблетку нитроглицерина?.. Я был бы счастлив оказаться с ней сейчас - но хуже нет судьбы, чем оказаться для нее сейчас еще одним кошмаром. Выходит, для нее я всюду лишний: и в этой жизни, и в другой, которая, мечтай о ней я - не мечтай, но не случилась..." Тяжелый кашель вынудил его согнуться пополам. С трудом уняв его, он выпрямился, погасил вслепую ногтем сигарету и затоптал упавшие на доски пола искры. Раздвинул пыльные холсты и вышел из кармана.
Ему вдруг вспомнилось, что он по возрасту в театре самый старший, Мовчун ему годится в сыновья, и это, видимо, обязывает сказать ему отечески слова надежды. Он шел сквозь зал искать исчезнувшего Мовчуна, не в силах сам себе признаться, что Мовчуну он точно ни к чему. Его тянуло к Мовчуну, поскольку Мовчуна любила Серафима, и потому ему никто сейчас на свете не был ближе, чем Мовчун.
Оставив за своей спиной без всякого внимания нервическую перебранку Брумберг с Серебрянским ("Бомбить их надо было сразу всех - ковровыми, Татьяна, именно ковровыми!" - "Ты думай, что ты произносишь! Думай". - "А я не думаю; я знаю; я служил! Ковровыми, Танюш, и сверху чем-нибудь присыпать!" - "Нет, я согласна, требуются меры, но ты подумай, прежде чем такое говорить!") и вторящий их вздорным голосам храп спящего на стульях Черепахина, - протиснувшись меж креслами сквозь скопище актеров, что-то шепчущих, но больше слушающих, что им шепчет Тиша Балтин, - Шабашов направился из зала прочь, в фойе. Мовчун был там, сидел в высоком кресле, в самом углу, и рядом с ним сидела, держа его в молчании под локоть, зав. литчастью Маша. Шабашов направился к Мовчуну. Маша сразу же вспорхнула и, всхлипнув, поспешила в зал. Во тьме фойе лицо Мовчуна не было видно, лишь дальний отсвет лампы на столе охранника, как при проявке фотографии, выхватывал отдельные, тяжелые и резкие черты его лица. Не зная, что еще сказать, с чего начать, Шабашов сел в то же кресло, где сидела Маша, и, повздыхав, спросил:
- Откуда этот тип в пижаме, Черепахин?
- Приблудный, - отозвался Мовчун. - Потенциальный меценат, как он себя все время аттестует, да врет, я думаю. Ему бы лишь бы пообщаться. У него особняк за железной дорогой, но ему там скучно. Там нет клуба, нет ресторана, вороны только, галки да охрана. А здесь - актеры, жизнь...
- Пожалуй...
- Я знаю, Дед, вы называете меня "метрдотель", - заговорил Мовчун, не поворачиваясь к Шабашову, но страстно, как о самом важном в этот миг, - еще смеетесь над моей привычкой в этом слове проглатывать звук "д". Мне донесли, вы можете не отпираться... Я в детстве сильно заикался - и каждый приступ начинался при попытке произнести звук "д". Потом прошло - остался страх перед звуком "д". Чтоб внятно из себя его извлечь, мне всякий раз нужно усилие, и потому всем кажется, что у меня хронический насморк. Такая аномалия. Из-за нее мне путь в актеры был закрыт. Пришлось стать режиссером. Несчастье, согласитесь.
- Пожалуй, - сконфузился и даже от растерянности хмыкнул Шабашов.
Мовчун продолжил, словно и не слышал:
- Я дорого бы дал за то, чтоб быть сейчас метрдотелем в классном ресторане. И чтобы все вы были там. Тепло, уютно, все спокойны, еда, хорошее вино. Свечи на столиках, и музыка звучит - негромко и не нагло. Снаружи холодно и нервно, как всегда, но там, у входа, - настоящая охрана и подозрительных не пустит: а нету, говорит, свободных столиков. И мне не нужно думать ни о чем, кроме того, чтоб каждый из вас был на своем месте. От вас не требовалось бы ничего иного, кроме как быть на месте. Еще и аккуратность, вот и все. Будь я сейчас метрдотель, мы бы не знали горя... Есть одна вещь, которую, Дед, вы не поймете. Если из жизни вынуть Серафиму, что без нее во мне останется? А ничего, одна лишь шелуха.
- Да и во мне, - похолодев от смелости, решил признаться Шабашов.
- Вот-вот! - не слушая его, одним лишь краем уха слыша, обрадованно подхватил Мовчун. - Во мне, и в вас, да и во всех, кто там сейчас базарит в зале, еще того не понимая, что поняли мы с вами. Все, все здесь без нее одна лишь шелуха, папье-маше под гримом... Будь я метрдотель, я б ни за что ее не отпустил - в хорошем ресторане не отпросишься. Там все должно быть строго. Будь я метрдотель, она была б жива.
- Она жива!
- Ах, Дед, поймите: шансов нет! Как это тошно, Дед, если б вы знали: слепо надеяться, но зряче понимать, что шансов нет... Вы там хоть раз бывали? Я про Дворец культуры этого завода говорю.
- Не приходилось.
- Я бывал. Еще студентом я там подрабатывал на елках. "Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты..." Там, Дед, не то что самолет - аэродром поместится. Там одним махом - не прихлопнешь. Если повсюду бомбы, если рука на кнопке - кто там успеет помешать?.. Их, Дед, не остановишь.
- Наверное, ведут переговоры, - заметил Шабашов.
- Они ж не денег требуют!.. С тем же успехом можно требовать, чтобы зимой не падал снег! Ах, дело даже и не в этом. Вы можете назвать мне двух, хотя бы двух людей в России, которые, окрысясь друг на друга, могли б договориться? И без подлянки, не нагадив, разойтись? Тем более людей вооруженных. Тем более - пустивших крови друг у друга. Не знаю, Дед, как вы, а я таких людей в отечестве не знаю.
- Да отчего ж? Должны же быть такие люди, - смутился Шабашов. - Мне кажется сейчас, что я таких людей встречал.
