Ирина Борисова - Разве бывают такие груши (рассказы)
Я аплодирую вместе со всеми, но я хлопаю совсем не им. Я выражаю свою симпатию этой терпеливой страдалице, этой старушке, которую столько раз дергали и отвлекали, и которая все же успела связать за спектакль целый рукав великолепной английской резинкой. Она кланяется, скромно опустив руки с вязаньем, и я вижу, какие ровненькие - одна в одну у нее петли. Я хлопаю громче и смотрю на нее с уважением и солидарностью, потому что уж я-то знаю, как непросто заниматься любимым делом в рабочее время!
1983
Совет
Представьте себе, что на свете живет зануда, который любит зорко следить, хорошо ли окружающие люди выполняют свои обязанности. Если он видит на улице дворника с метлой, и ему кажется, что дворник недостаточно аккуратно подметает бумажки, он специально набросает еще десяток у урны и подождет и проверит, не будут ли пропущены и они. Если он стоит в очереди за колбасой, а продавщица что-то не очень любезно буркает стоящей впереди, женщине, он уже потирает руки, а когда очередь доходит до него, просит сначала двести докторской, потом - нарезать триста отдельной, а когда продавщица нарежет половину, требует лучше полкило голландского сыра куском. И когда нож продавщицы летит над головами, он торжествующе улыбается и, подняв палец, говорит: "А между тем, уважаемая, ваша прямая обязанность быть вежливой в любом случае!"
И, стоя на страже людской добросовестности, он даже страдает, теряя очки, когда на грохочущем перекрестке в час пик, бесстрашно выступив перед бешено мчащимся впритирку к островку безопасности самосвалом, он, стоя на самом краешке островка, перекрывая грохот, кричит: "Обязаны объехать!" но забывается, увлекшись, и так выпячивает грудь и вскидывает голову, что очки вылезают далеко за разрешенный предел, и самосвал сбивает их кабинным зеркальцем.
И когда разгневанный дворник говорит все, что думает, и замахивается метлой, этот зануда начинает писать письма во все инстанции, и дворник, изведенный тяжбами, в конце концов, смиряется, заметает так чисто, что хоть ползай, но, затаив черную обиду, делается мрачным и злым, и родственники начинают страдать от него, как от домашнего тирана.
Продавщицу же за бросок ножа забирают в милицию, а когда выпускают, она не только не смиряется, а, вспоминая того вредного типа, совершенно сатанеет, грубит и чуть не дерется, ее без конца лишают премии, и она абсолютно свихивается с пути, хотя и была раньше вполне нормальная женщина.
А водитель самосвала испытывает такое потрясение, сбив с человека очки, что ездит исключительно аккуратно, но начинает вдруг бояться всех людей в очках, шарахается от них то вправо, то влево и, направленный на осмотр к невропатологу, из шоферов, в конце концов, уходит, но очкариков все равно опасается.
А теперь скажите, кому делает хорошо этот человек, этот проклятый зануда? Дворника пожирает неудовлетворенная злоба, продавщицу прорабатывает и вызывают, покупатели ежатся и затыкают уши, шофер кидается прочь от очкариков, у очкариков вырабатывается комплекс неполноценности - они мучаются, что же такое у них не в порядке. И чтобы всего этого не было, хочется дать совет. Таких людей, как вот этот немного, но все же они встречаются, поэтому, граждане, будьте бдительны! Не подавайте им повода для вмешательства - добросовестно относитесь к своим обязанностям сразу!
1981
Нерешенный вопрос
Лихоманов весь обед проиграл в домино, а в столовую пошел после. Допив комплексный компот, он с удовлетворением вышел на улицу и, разморенный от солянки, зажмурился и прислонился к стене, подставляя лицо мартовскому солнышку. Внезапно его ударила в лоб большая капля, потекла по носу, застилая глаз. Лихоманов моргнул и, заломив шапку-пирожок, с любопытством поднял голову. На крыше прямо над ним - висела огромная, хрустальная, сосульчатая глыба.
- Это ж если грохнет! - свистнул Лихоманов и, оглянувшись на облизывающего губы Кудринского, ткнул пальцем вверх.
- Производственная будет травма, а? - спросил он, выразительно хлопая себя по шапке.
- Ara, - завороженно щурясь, почесал затылок Кудринский.
- Так, - задумался Лихоманов. - А чего ж я у столовой в рабочее время произвожу?
- Ясное дело, бытовая, - дожевав бутерброд, икнул подошедший Шишагин, но Лихоманов отразил и этот вариант: "А трахнет-то по пути на рабочее место!"
Шишагин запротестовал, Кудринский согласился, а Лихоманов, азартно потирал руки, не обращая внимания на льющуюся за шиворот воду.
Рабочий день уже клонился к вечеру, когда распираемый желанием привлечь к дискуссии еще кого-нибудь, Лихоманов заметил появившегося на крыше машущего руками человека и, вытянув шею и сложив руки рупором, закричал:
- Я говорю, бытовая будет травма или... Но закончить Лихоманов не успел, потому что ледяная глыба с грохотом оторвалась, рухнула и убила его. Под капельные напевы Лихоманова вскоре похоронили, а на поминках Шишагин и Кудринский напились и долго и горячо спорили, какая все же была бы травма производственная или бытовая.
1978
Научный подход
- Каждый укус снижает производительность труда как минимум на десять процентов, - заявил Казаметов, отодвинув технологические карты, потому что в столетнике, украшающем его лабораторный стол, развелось от сырости большое количество мелких мушек. Скорая на руку Эммочка посоветовала посыпать землю табаком, но Казаметов назвал этот способ шарлатанством и ушел в библиотеку. Возвратился он с метровой стопкой книг по садоводству и уверенно сказал обеспокоенному Парижскому: "Не волнуйся, Александр, избавившись от этих тварей, мы разовьем небывалую производительность".
Он долго сидел над книгами, а на другой день явился с коричневой бутылью, на этикетке которой угрожающе краснели череп, кости и слово "Яд!" Надев резиновые перчатки, Казаметов деловито окропил им не только столетник, но и всю лабораторию; Эммочку, как не выдержавшую испарений, пришлось отпустить, но мушки издохли, и Казаметов, победителем прохаживаясь мимо кашляющего Парижского, повторял: "Вот что значит научный подход!"
Когда на следующий день Эммочка так и не вернулась, и некому стало печатать срочные докладные записки, Казаметов опять сходил в библиотеку и принес оттуда руководство по слепому методу печатания. Полдня он тренировался, растопырив пальцы на клавиатуре старого лабораторского "рейнметалла", а потом зажмурился и принялся редко, но сильно бить по клавишам.
-Печатая вслепую, я имею резерв скорости! - с удовлетворением повторял он, бросая в корзинку очередной испорченный экземпляр и старательно вставляя новый, но когда корзина заполнилась на три четверти. Парижский не выдержал и взмолился: "Ну, может, ты как-нибудь по-другому попробуешь? Срок подходит, видишь, я с картами зашиваюсь!", Казаметов уселся рядом и похлопал Парижского по сутулой спине.
-А все потому, уважаемый, что не умеем мы еще рационально трудиться! Научно доказано, что человеческий глаз лучше всего воспринимает предметы по вертикали, поэтому считать следует в столбик. Производительность в таком случае резко подскочит вверх!
Парижский тяжело вздохнул и принялся считать в столбик. Удары Казаметова отдавались у него в затылке, он периодически разражался отголосками кашля, столбики цифр перепутались со строчками, и он подумал было, что рациональнее, может, было бы вообще считать по диагонали, но тем временем их с Казаметовым вызвал шеф. Вернувшись, Парижский рухнул на стол и судорожно зашарил в кармане, ища валерьянку, а Казаметов, заложив руки за спину и гневно раздувая ноздри, начал ходить по комнате.
- Вот какая награда ждет у нас за научную организацию работы! - сипло говорил он. - Гонясь за немедленным результатом, они пренебрегают научным подходом, а между тем, научный подход, - и Казаметов назидательно поднял палец, - научный подход к работе делает чудеса! - и он постучал пальцем по столу, отчего побелевший от карбофоса столетник надломился и с сухим треском рассыпался. Казаметов удивленно оглядел останки и, подумав, ушел в библиотеку выяснять причины подобного эффекта.
1978
Семейное счастье
- А кто чавкает? Если ты меня хоть сколько-нибудь любишь, сейчас же перестань чавкать!
- Тебе нельзя есть белый хлеб - и так живот большой, как подушка!
- Оставь горчицу, от нее будет гастрит!
Выйдя замуж, моя жена нашла объект для воспитания. Ночью она будила меня и говорила:
- Не храпи! У храпунов портится сердце!
Утром она уличала меня в том, что я мог бы делать зарядку, поднимать двухпудовую гирю и бегать трусцой вокруг дома, а вместо этого валяюсь до семи часов и ращу живот. Днем она звонила мне на работу и ругалась, заявляя, что обнаружила утром огрызок, который я, оказывается, бросил из окна.
Вечером она не давала мне читать газеты, заставляла "заниматься диссертацией", а сама ходила под дверью и приглушенным голосом, будто боясь выгнать диссертационный дух из комнаты, предупреждала: "Перестань отвлекаться",
