Илья Штемлер - Мой белый, белый город
А к семи часам во дворе стоит шум, как на базаре. Люди перекликаются друг с другом не покидая комнат, прямо через окна. Располагаются обедать на галереях - в комнатах душно. Среди простыней, сохнущих на протянутых от балкона к балкону веревках, люди напоминают матросов на палубе парусника.
В этом доме живет моя бабушка. Вот уже несколько дней я нахожусь у бабушки. Меня укусила собака, и бабушка водит меня на уколы. Вообще-то бабушка работает в керосиновой лавке - продает керосин. Но сейчас у нее отпуск…
Вернувшись из поликлиники, бабушка ставит меня посреди двора, у колодца, и задирает рубашку:
- Посмотрите на его живот! Это разве живот?
У перил балконов появляются соседи. Они отстраняют руками простыни, чтобы удобнее было смотреть вниз, на меня и бабушку.
- Пятнадцать уколов уже сделали! - кричит бабушка.
- Дуршлаг, а не живот, - соглашаются с третьего этажа.
- Мало им, что ребенка собака укусила, они его еще колют, паразиты, - возмущается четвертый этаж.
- Это вместо того, чтобы разыскать собаку и ее колоть. За что они деньги получают? - поддержал третий этаж.
Я доволен. Приятно, когда тебя жалеют.
Но главное, я не хожу в школу! Хотя доктор ходить в школу не запретил.
«Лечиться так лечиться, - решила за него бабушка. - Ему все равно. Если бы его сына укусила собака…»
Весь день я брожу по улицам. Когда я прохожу мимо школы, то слышу, как первоклассники хором тянут: «Ба-о-баб». От этих звуков меня почему-то тянет в школу. Казалось, должно быть наоборот…
Я спускаюсь к морю. Сейчас самое лучшее время года - начало октября. Хотя и считается, что осень, деревья на бульваре не собираются желтеть, лучи солнца растекаются по их пыльным неподвижным листьям. А море - гладкое, ленивое и ненастоящее.
По бульвару бродят беженцы. Они ждут парохода на Крас-новодск. Многие из них ждут второй месяц, а то и больше.
Я подхожу к парашютной вышке, что торчит на бульваре, как гвоздь высотой в семьдесят пять метров. К ее основанию приклеено множество бумажек…
«Закопанские из Тернополя уехали в Красноводск».
«Григорьев Саша ищет свою сестру Раю».
«Меняю велосипед на три кило хлеба».
Объявлений огромное количество. Я обратил внимание, что «Григорьев Саша» вначале было написано на тетрадном листке в полоску, потом в клетку, потом вообще на нелинованной бумаге.
Вокруг вышки лежат чемоданы, узлы, корзины. Люди переговариваются, играют в шашки, в карты, спят, пьют из кружек кипяток… А чемоданы текут по аллее до поворота и дальше по всему бульвару…
Я иду к пристани. Только что ушел пароход на Красно-водск. Вернется он послезавтра. Какие-то люди проверяют какие-то списки, выкрикивают номера, фамилии. На скамье плачет женщина. Две другие ее успокаивают…
Если бы я только мог достать пароходы, я бы всех отправил в Красноводск, раз они хотят. Чтобы никто не плакал на скамье… Говорят, немцы потопили транспорт с беженцами где-то возле Махачкалы. Сволочи!
У кустов олеандра сидит мальчик на горшке. Ему скучно. Он водит пальцем по песку и что-то шепчет. Я подумал: все равно горшок выплеснут в кусты, лучше бы мальчика сразу посадить в кусты…
Напротив пристани живет Рита. Раньше она жила у бабушки со всей своей семьей, а теперь Риту взяла к себе моя тетка. Они приехали из Кишинева: Рита, ее мама и младший брат Зорик. Я смотрел на карте: Кишинев - столица Молдавии…
Сегодня я решил показать Рите нефтяной промысел. Рита не верит, что нефть добывают из земли. Вот уголь - это она верит, уголь вроде камней.
Рита сидит во дворе и читает «Графа Монте-Кристо». Серые косички тоненькой струйкой сползают между острыми лопатками. Рита предчувствует мой приход. Я обратил на это внимание.
- Я знала, что ты придешь, - как всегда, говорит Рита и закрывает книгу. - Сегодня очередь продвинулась на четыреста человек. Если так будет продолжаться, мы уплывем через пять рейсов.
- Хочешь? - говорю я и кладу на скамейку помидор. Рита вытирает помидор ладонью и ест. Я стараюсь не смотреть на нее, чтобы не смущать. Потом она заносит «Графа» в комнату, и мы выходим со двора.
Не знаю почему, но как-то получается, что я отодвигаюсь от Риты чуть ли не на всю ширину тротуара. И делаю вид, что не имею к ней никакого отношения. Я ужасно боюсь, что меня увидят знакомые и пришьют мне обидную кличку «девчатник». Рита делает вид, что не замечает маневра. Правда, когда на улице никого нет, я приближаюсь. С таким равнодушным видом, словно сам не замечаю этого.
«Какой я трус, какой я страшный трус!» - мучительно думаю я, вместо того чтобы разговаривать с Ритой, и с тоской вспоминаю все улицы, которые еще впереди. Я иду, молчу и мучаюсь. Но молчать неудобно - Рита может обидеться…
- Ты слышала, как кричит муэдзин с минарета мечети? - спрашиваю я.
Рита покачала головой - нет, не слышала.
- Он кричит так рано. В пять утра… Как-то я проснулся и слышу - кричит. Тоненько-тоненько. С большими паузами… Таинственно. Такое впечатление, что сейчас прилетит на ковре Багдадский вор. Или Синдбад-мореход.
- А почему он кричит так рано? Ведь люди еще спят.
- Наверное, у него бессонница. Он старый… У моей бабушки тоже бессонница, так она открывает свою лавку раньше всех.
- Вот я и думаю, он кричит рано, просто чтобы успеть раньше всех, - говорит Рита.
Я молча соглашаюсь.
Вдали показывается какой-то мальчишка, и я замолкаю, проглатывая слова, презирая себя за трусость и ненавидя мальчишку. «А если, к примеру, она моя сестра?»
Мальчишке не до нас - он гонит впереди себя обруч, поддерживая равновесие согнутой железкой. Я тоже люблю гонять обруч… Боковым зрением я вижу - Рита улыбается. Идет, заложив руки за спину и теребя тоненькие косички.
Когда мальчишка прогромыхал мимо нас, Рита объявила, что ей надо купить гребешок или густую расческу, лучше, конечно, гребешок: у гребешка целых две полезных стороны.
Мы поднимаемся по Малой Морской к Кубинке. Трудно представить более шумный район города, чем Кубинка. Так называется «толчок».
Что только тут не продавали! Яичный порошок, алюминиевые ложки, гимнастерки, рыбок для аквариума, матрацы…
Старуха набросила на плечи шинель, в одной руке держит сапоги, в другой - сковородку, на голове у старухи мужская шляпа. Все это она продает.
- Посмотри! Какой красавец! - выкрикивает парень, поглаживая петуха. - Пятьсот рублей. Какой красавец! Яйца нести будет, себя не пожалеет!
- Средство против вошей! Средство против вошей! - перекрикивает его женщина.
- Песенник! Патриотические песни! Шульженко! Артист Бернес, Марк! Поет про наших смелых летчиков! Двадцать песен - десять рублей! - кричит толстый мужчина. - Налетай - распевай!
У меня такое впечатление, что вся эта многотысячная толпа, словно тесто, поджаривается на солнце.
На участке, заставленном рваной обувью, сидит на корточках старьевщик. Он продает обувь, собранную по дворам. Даже смешно - кто станет покупать, к примеру, туфли со стоптанными задниками или ботинки без подошвы…
- Такой товар - бог давал! - кричит старьевщик. - Эй, куда? Куда, баран? На товар наступил…
Это относится ко мне.
И тут мы увидели женщину, которая продавала гребешки и расчески. Металлические. С узорами. На гребешки садились солнечные зайчики и подмигивали всем.
Мне кажется, что Рита слишком долго выбирает гребешок, разглядывая сквозь щели небо, меня, людей. Поскорей бы выбраться из этой толпы на шоссе, где на разогретый асфальт дышит ленивый ветерок. Женщина равнодушно смотрит в сторону, сплевывая семечные лушпайки. Будто и не она продает гребешки.
Рядом на столбе приклеены бумажки. Я читаю ту, что висит ниже всех. На тетрадном листке в клетку написано химическим карандашом: «Григорьев Саша ищет свою сестру Раю».
Листочек держится на одном уголке. Я отгибаю второй угол и, смочив слюной, прикрепляю к столбу.
Наконец мы выбираемся на улицу.
Чтобы попасть на промысел, надо добраться на трамвае до Сабунчинского вокзала.
Мы стоим и ждем трамвай. Рита пробует гребешок, но тот почему-то никак не хочет погружаться в волосы. Скользит по поверхности и все. Вероятно, слишком густой. «Помою голову, и все будет в порядке», - успокаивает себя Рита.
А вот и трамвай - два огромных четырехосных вагона. Народу много - наверное, долго не было трамвая…
Ухватившись за свисающую с потолка ручку, я повис всем телом на руке и делаю вид, что смотрю в окно. На самом деле я рассматриваю Риту, ее худенькое лицо, голубые круглые глаза, тонкий нос.
Мы молчим. Вдруг трамвай остановился. Не на остановке, а так, между.
- Слушай - где вожатый? Что случилось, где вожатый? - забеспокоились в вагоне.
Кондуктор, девушка в берете, читает книгу, сидя среди пассажиров.
- Откуда я знаю, где этот вожатый? - недовольно отвечает кондуктор, не поднимая глаз от книги. - Наверное, в парикмахерскую пошел. Туда ехали - он очередь занял.
