Марк Поповский - Дело академика Вавилова
...Темп - любимое слово начала тридцатых годов. "Выше темпы индустриализации!", "Шире темпы коллективизации!" - взывали плакаты. На каждой газетной странице - цифры с множеством нулей - планы добычи угля, планы выплавки стали, будущие пуды и центнеры пшеницы и ржи. Эти миллионы, миллиарды поражают, гипнотизируют. Мания крупных цифр объемлет эпоху. Весной 1929 года Вавилов с удовлетворением признал на XVI партконференции, что по освоению земель взяты темпы "совершенно исключительные". За пятилетие намечено освоить 15 миллионов гектаров. Его беспокоило только, что научные работники недостаточно подготовлены к выполнению такой грандиозной программы. Но проходит год, и число 15 миллионов отброшено далеко назад.
7 июня 1930 года в кабинете наркома земледелия СССР Я. А. Яковлева происходит совещание представителей науки с руководителями Наркомзема. Обычное деловое совещание. "Давайте поговорим о расширении площадей, предлагает нарком и развертывает перед присутствующими свои заметки. - У нас сейчас должно быть по плану 131 миллион гектаров... На будущий год мы берем задание по расширению площадей на одиннадцать процентов, значит, примерно на 14 миллионов гектаров. Следовательно, в будущем году мы будем иметь 145 миллионов га" 7.
Присутствующие - директора научно-исследовательских институтов, опытных станций, ответственные работники аппарата - поддерживают наркома одобрительными репликами. Никого не удивляет, что план, недавно еще рассчитанный на пять лет, вдруг предлагается выполнить за год. "Темп нарастания площадей, - продолжает Яковлев, - можно взять такой: 18 миллионов гектаров в 1931 году, в 1932 году - миллионов 20 и в 1933 году тоже миллионов 20. Это значит, примерно 50 миллионов прибавится посева за 3 года" 8. И опять никого не поражает, что страна, только недавно сменившая соху на плуг, едва заложившая свои первые тракторные заводы, предполагает дополнительно запахать гигантскую площадь, равную половине пашни Соединенных Штатов Америки.
Нам, потомкам, известно, чем кончились эти расчеты. Если к посевным площадям 1930 года - 131 миллион гектаров - прибавить, как планировал нарком Яковлев, 18, 20 да еще 20 миллионов га, то к 1933 году СССР должен бы засевать 189 миллионов гектаров. Но загляните в статистический справочник: не только в 1933-м, но и в 1940-м сельскохозяйственные угодья Советского Союза составляют всего 150,4 млн. га. В год смерти Сталина, то есть еще семнадцать лет спустя, посевные площади страны составляли только 157 миллионов гектаров. Даже через четверть века после совещания в кабинете Яковлева, когда были выпущены сотни тысяч тракторов, комбайнов и грузовых машин, потребовалось величайшее напряжение всего народа, чтобы поднять предложенные Хрущевым 13 миллионов гектаров целины. Но в тридцатом ветер энтузиазма сметает с пути любые "объективные трудности". И нарком, и остальные участники беседы абсолютно уверены: какое бы задание ни последовало, они выполнят его. Выполнят, во-первых, потому, что это необходимо для экономики, обороны, жизни СССР, а во-вторых, потому, что тракторы и комбайны для освоения новых земель, конечно же, будут созданы, ведь заводы сельскохозяйственных машин уже строятся. А строители - рабочие, инженеры, проектировщики - тоже горят страстным энтузиазмом...
Одержимые мечтатели тридцатых годов! Их воспевали потом не раз. Но поэты и прозаики искали своих героев лишь на строительных площадках Магнитки и Комсомольска. А между тем мечтатели сидели в ту пору и в кабинетах наркомов, и в академических креслах. Весной 1930 года народный комиссар земледелия СССР, в прошлом большевик-подпольщик, Яков Аркадьевич Яковлев прислал Николаю Ивановичу Вавилову просьбу... Нет, он не поручал академику разрабатывать очередной перспективный план растениеводства, не требовал дать заключение о мерах борьбы с суховеем. Нарком просил ученого пофантазировать, нарисовать картину будущего сельского хозяйства Советского Союза. Николай Иванович был в это время занят, что называется, выше головы. В Москве заканчивались приготовления к первой сессии только что родившейся Академии сельскохозяйственных наук, в Ленинграде проходили заседания городского Совета, депутатом которого был избран Вавилов, в своем институте Николая Ивановича ждала большая научная и редакционная работа, а в Сельскохозяйственном учебном институте в г. Пушкине шел курс его лекций для студентов. К этому надо добавить, что Вавилову предстоял в недалеком будущем также доклад на Международном ботаническом конгрессе в Лондоне и экспедиция в Центральную Америку.
И тем не менее ученый нашел время для раздумья о будущем. "Ваша идея мне по душе", - пишет он Яковлеву и посылает несколько страничек, где излагает свои соображения. В этом удивительном документе нашлось место всему: размышлениям о распашке новых земель в СССР, о "всемерной индустриализации земледелия", о расцвете агрономической науки в ближайшем будущем и даже о предстоящем духовном прогрессе крестьянина-коллективиста. "Сам хозяйствующий человек является важным фактором вершения ближайших судеб земледелия, - писал Вавилов. - Стремление к экспансии, колонизация, которая характерна для нашей истории и которая определила в значительной мере русскую историю, - ныне находит свой естественный выход. Объединенному в коллектив хозяйствующему человеку открывается почти беспредельный простор в смысле продвижения его инициативы, предприимчивости, "жадности к земле". То, что было недоступно даже сильной индивидуальности, может быть реализовано объединенными усилиями коллектива" 9. Так полагали мечтатели 30-х годов...
...Темпы, темпы!
В 1834 году сорокатрехлетний Майкл Фарадей публично объявил, что отныне, желая сохранить свое время и здоровье, он отказывается от всяких научных экспертиз и отклоняет любые приглашения на обед. Через год великий физик добавил, что он не станет также делать служебных физических и химических анализов. Еще год спустя последовал отказ сотрудничать в президиуме Королевского института. А с 1838 года Фарадей установил правило, по которому три дня в неделю он никого у себя не принимает.
Как изменилась за сто лет жизнь ученого! В сорок три года Вавилов сообщает другу: "Я тут окончательно задавлен. По подсчету минимальному, имею восемнадцать должностей" 10.
"С 1929 года, - вспоминает ближайшая сотрудница ученого, - Николай Иванович стал жителем обеих столиц, и Ленинграда и Москвы... Напряженность и динамичность его жизни достигли возможного для человека предела. Одно за другим следуют совещания, съезды, бесконечные поездки, кроме экспедиционных, еще по всякого рода организационным делам, посещение многочисленных опытных станций и институтов в целях консультации..." 11 Тот же темп поддерживается через год и через два. В 1933 году Вавилов пишет профессору Н. В. Тимофееву-Ресовскому: "Замотался, так как половину времени живу в вагоне, носясь между Москвой и Ленинградом" 12. Но мало кто знает, что академик не прекращает работу и в поезде: покупает оба места в купе международного вагона и добрую часть ночи проводит за чтением книг и правкой рукописей. Чему же отданы главные силы его в эти годы?
...В записной книжке Вавилова есть несколько страничек, которые, без сомнения, привлекут внимание историков науки. Не сразу можно сообразить, что означают набросанные рукой ученого квадраты, прямоугольники, круги, соединенные между собой стрелками. Но если не полениться и, вооружившись лупой, разобраться в сложной, исписанной мелким неразборчивым почерком конструкции, то станет ясно: перед нами схема будущей Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ). Перелистываешь листок за листком и воочию восстанавливаешь ход мысли ученого, видишь, как творился один из важнейших эпизодов отечественной агрономической науки.
Варианты, варианты... Автору хочется придать своему детищу блеск, размах, поставить его в ряд лучших научных учреждений мира. Предусмотрены журнал с обязательным переводом статей на несколько языков, международное представительство, библиотека, которая должна собрать все богатство мировой сельскохозяйственной литературы. С другой стороны, Вавилов стремится освободить академию от лишних административных звеньев. В своей схеме он отсекает, зачеркивает их и тут же вновь восстанавливает. В чем суть этого внутреннего борения? Очевидно, перед умственным взором исследователя стоит виденный в Вашингтоне "город агрономической науки, в котором с трудом находишь среди лабораторий, оранжерей и музеев административные учреждения" 13. Но американский Департамент земледелия занят в основном деятельностью рекомендательной. Его бюллетени, выставки, музеи сообщают, что найдено, выведено, открыто. И только. Можешь покупать семена, приобретать новые удобрения, можешь жить по старинке: дело хозяйское. На пороге 1930 года, когда Сталин начал тотальную концентрацию политической и экономической власти, такая форма стала для СССР неприемлемой. Академия создается как орган строгой централизации науки. Для того чтобы руководить усилиями тысяч ученых, планировать, координировать их деятельность в масштабах страны, внедрять науку в производство, нужен большой надзирающий, планирующий, координирующий аппарат. Николай Иванович вынужден чертить новые квадраты и прямоугольники: секции, отделения, бюро. А рядом столбцы фамилий: будущие академики новорожденной академии.
