Георгий Демидов - Без бирки
Но этот раз его искали всерьез. Время было летнее, а главное, беглец не был теперь просто преступником, пытавшимся избежать наказания, на которое был осужден. Его надлежало рассматривать как контрреволюционного саботажника, не желавшего работать на добыче стратегического металла к каковым причислялось и золото. Однако старания целого взвода оперативников с двумя собаками успехом не увенчались. Их ошибка заключалась в том, что солдаты искали беглого во всех направлениях кроме того, по которому он ушел. Оно было совершенно безнадежно в смысле возможности куда-нибудь выйти за пределы Колымо-Индигирского района особого назначения.
Однако повторилось почти все, что было при первом побеге Кушнарева. Через неделю после его ухода из лагеря к костру геодезистов, занимавшихся топографической съемкой окрестностей высокогорного озера, подошел пошатывающийся от слабости человек в лагерном одеянии. Встреча с беглыми из лагерей была таежным топографам не в диковинку. Но этот забрел в места, в которые незачем было заходить ни одному здравомыслящему беглецу, и вообще производил впечатление почти помешанного. Когда его спросили, куда, собственно, он направлялся, следуя по такому безнадежному пути, беглый ответил, что на дно вот этого озера. Да вот беда, тонуть он не умеет... Таежники переглянулись и ни о чем более его не спрашивая, покормили Кушнарева и показали ему дорогу к ближайшему вохровскому пикету.
Психическая ненормальность Кушнарева была теперь очевидной даже для лагерных следователей. Поэтому он был подвергнут в Магадане психиатрическому обследованию. Однако вовсе не на предмет освобождения от ответственности за повторный побег. Наоборот, правосудие должно было получить врачебную санкцию на осуждение частого дезертира с трудового фронта да еще в военное время, а главное вышибить у него и ему подобных саму мысль о возможности их защиты медициной. Тут эта наука была представлена либо офицерами медицинской службы в подчинении у того же МВД, либо вчерашними заключенными. Заставить таких написать то, что требуется, труда не составляло. И психиатры написали, что Кушнарев Михаил Алексеевич, возраст - тридцать шесть лет, отрицающий какую-либо наследственную отягощенность, страдает хронической угнетенностью психики и склонностью к навязчивым представлениям. Однако, свои поступки он сознает достаточно ясно и нести за них ответственность может. Да и что другое, впрочем, они могли написать о состоянии подследственного, который, когда его спросили: понимает ли он где он находится и с кем разговаривает ответил, угрюмо усмехнувшись, что может даже сказать "мама", сосчитать до пяти и предсказать вывод граждан экспертов. Лагерный суд признал Кушнарева виновным по статье 58, пункт 14 и размахнулся теперь уже на "всю катушку". Повторно получающих каторжные сроки можно было уподобить современным сизифам, если бы не одно обстоятельство. В отличие от Сизифа мифического, они толкают свой камень на гору, которая становится все выше.
Года четыре, теперь уже трижды осужденный арестант мыкался по всяким штрафным командировкам, много раз "доходил", тяжело болел, но и на этот раз умудрился выжить. Операция "заберложивания", как назвали перевод в Берлаг из ИТЛ лагерные остряки, застала Кушнарева на управленческой пересылке в Брусничном. И здесь был отобран как несомненный "политический рецидивист" на этап в лагерь для особо опасных политических преступников.
В начале ноября начальник учетно-распределительной части ОЛП-а N12, совместно с заместителем начальника лагеря по режиму производил проверку соответствия "личных номеров" на одежде заключенных с этими номерами в их формулярах. Это было связано с мероприятиями по подготовке к предстоящему революционному празднику. Годовщину Октября, также как и Первое мая тюрьма встречает чрезвычайным усилением бдительности. В подразделениях Берлага сейчас шла работа, напоминающая подготовку к отражению штурма. В бараках проверялись решетки и запоры, ограждение зоны тщательно очищалось от снега, чистилось и проверялось оружие охраны. Проверка номеров была сейчас тем более необходима, что на днях сюда поступил большой этап прямо с Материка. Теперь с приемкой очередного этапа канителились несколько меньше. Мешали очень крепкие уже морозы, да и сама нудная процедура сдачи-приема заключенных начинала надоедать даже таким ее любителям как здешний начальник УРЧ. У принимаемых в лагерь уже не прощупывали всех швов на их одежде, не отдирали подметок у ботинок и даже не прорезали дыр на их бушлатах и телогрейках. Как и нашивание номера, это было возложено на самих заключенных, конечно, с последующей, строжайшей проверкой исполнения.
Именно такая проверка и производилась сейчас в бараке культурно-просветительной части лагеря. КВЧ формально полагались и в спецлагах. Здесь под нее был построен небольшой барак-полусарай, внутри покамест почти совсем еще пустой и голый. Согласно штатному лагерному расписанию были тут замещены и должности работников КВЧ, ее начальника и дневального. Начальник, полуграмотный, но неглупый малый, бывший штабной писарь, сразу понял, что он попал тут на "пенсию без отрыва от производства" и редко появлялся даже на территории лагеря. Как и большинство его коллег по лагерной службе, он целыми днями бродил с ружьем по окрестным распадкам, постреливая куропаток. Старик-дневальный из заключенных был, наоборот, сильно перегружен. Художник по профессии, он целыми днями был занят писанием номеров на белых "латках", которые приносили ему заключенные. Таких латок приходилось на каждого по несколько штук и общее число номеров исчислялось целыми тысячами. Из своих прямых обязанностей старик, в прошлом признанный мастер, выполнил только одну. Над маленьким досчатым помостом в конце барака, полом предполагаемой в будущем сцены, он повесил длинный плакат на полосе красной материи.. Плакат гласил: "Сила советского воспитания заключается в том, что это воспитание ПРАВДОЙ!" Была на кумаче воспроизведена и подпись автора этого утверждения - "М. Горький".
Наблюдение за тем, чтобы вновь поступающего в лагерь заключенные правильно и своевременно нашивали на свою одежду полученные номера было возложено на дневальных бараков. Они выдавали новичкам на время их работы иголку и нитки, а затем их, уже занумерованных, представляли перед лицом лагерного начальства. Кучка таких, уже прошедших проверку, толпилась у выхода из барака КВЧ, а их дневальный, опираясь на палку, по военному вытянулся перед столом, за которым сидело начальство: - Разрешите быть свободным, гражданин старший лейтенант! - Бывший профессиональный военный обращался к старшему в чине начальнику УРЧ, хотя дело относилось больше к компетенции начальника по режиму, молодому офицеру с кислым лицом и злыми глазами. Сидел дневальный за службу во власовской ОАР в чине артиллерийского штабс-капитана. Для работы на приисковом полигоне нестарый еще изменник Родины не годился. Взрывом мины на фронте ему оторвало правую ступню.
- Будешь свободен через двадцать пять лет! - Сострил на свой всегдашний манер старший лейтенант. Власовец криво усмехнулся и, тяжело припадая на толстую палку, поковылял к двери. Свой "бессрочный срок" он, действительно, только еще начинал.
К столу подошла новая группа лагерных новоселов, ожидавших в углу своей очереди. Эту возглавлял дневальный совсем другого вида, чем бравый штабс-капитан. Он остановился перед начальством уныло понурясь и, глядя в пол, что-то невнятно забормотал. Это бормотание перебил начальник УРЧ: Когда ты научишься правильно обращаться к начальству, жэ-триста восемнадцатый? А ну, отойди и повтори обращение!
Кушнарев - это был, конечно, он, ссутулясь еще сильнее, отошел на пару шагов назад, затем вернулся и сдавленным голосом забубнил уже более внятно: - Дневальный барака номер три, заключенный номер жэ-триста восемнадцатый... - затем следовал доклад о том, что для проверки их личных номеров им приведены сюда новоселы барака номер три. Начальник УРЧ слушал все еще сбивчивый рапорт Кушнарева насмешливо прищурясь. А тот, сутулясь все сильнее, ждал нового приказа отойти и повторить этот рапорт с таким видом, с каким ждут удара палкой.
В спецлагере нельзя было обратиться к кому-нибудь из начальства или надзирателей просто, а нужно было стать навытяжку, произнести эту проклятую тираду с личным номером, фамилией, позывными и прочим, чтобы сказать затем, что заключенный имярек просит разрешения сдать в сапожную мастерскую для подшивки свои разбившиеся ЧТЗ. Без такого разрешения сделать этого было нельзя. Находились среди лагерного надзора и такие, которые обрадовавшись возможности помурыжить какого-нибудь мучительно смущающегося интеллигента или старика крестьянина, заставляли их выйти из помещения, войти снова, сорвать с головы шапку и повторить длинную преамбулу простой и коротенькой просьбы. Случалось, что заключенный не выдерживал этой пытки унижением и пускался наутек - пусть лучше из разваливающейся обуви торчат пальцы наружу, чем служить шутом у ухмыляющегося держиморды. Но это было предусмотрено. Обычно в таких случаях глумливый прохвост выбегал вслед за убегающим заключенным и грозно кричал: - Вернуться, номер такой-то... - Засим следовало издевательство уже по усиленной программе.
