Николай Переяслов - Мой дедушка - застрелил Берию
Мы снова наполнили рюмки и выпили за здоровье маршала.
— ...И все-таки нас окружили, — продолжал Иван Данилович. — Связь со штабами прервана, обстановка неясная, ни танковой поддержки нет, ни авиационного прикрытия. Последний рубеж обороны — небольшой городок Оржица на реке Суле. На правом её берегу, преградив нам путь на восток, окопались немцы. Что делать? Москаленко собрал тогда всех нас, от бойцов до командиров, и повел в атаку. Но пробиться не удалось. Еще раз — и снова неудача. И так несколько раз.
В ночь на 24 сентября он собрал всех оставшихся в живых и сказал:
— Все равно будем прорываться. Чем позорная гибель в плену, лучше смерть в бою...
И вот в предутренний час он построил красноармейцев и командиров в колонну и после хотя и слабенькой артиллерийской подготовки повел их через топь. Сам стоял у берега, провожая всех на смертельный бой. А потом не удержался, обогнал колонну, встал впереди и, вытащив пистолет, скомандовал:
— Вперед!.. За мной!..
По колонне пронеслось:
— Товарищи!.. Генерал впереди!..
Бойцы рванули через гать и мост, ворвались на восточный берег, развернулись по фронту на километр и пошли в рукопашный бой. Немцы не выдержали и бросились врассыпную...
Иван Данилович ещё раз наполнил рюмки. Мы выпили и похрустели огурцами.
— ...И еще, — оторвался от еды хозяин. — Подошли мы тогда к притоку Вислы — реке Дунаец. С наблюдательного пункта комдива простым глазом видно, как бегут фашисты, подгоняемые нашим пулеметным и артиллерийским огнем. На НП стоят Москаленко и Епишев. И вот мы видим, возле приземистого домика на той стороне копошится группа людей. Недалеко от них — подразделение пехоты, танки и орудия.
— Это саперы, — догадался Кирилл Семенович и оглянулся по сторонам.
Неподалеку от него стояло четыре наших танка.
— Видите плотину и немецких саперов? — крикнул им Москаленко, на ходу принимая экстренное решение. — Сейчас они её взорвут. Срочно прорывайтесь на тот берег и помешайте им это сделать!
Танки взревели моторами, на полном ходу прогремели по асфальтовому покрытию плотины и через пять минут уже были на том берегу.
Иван Данилович ностальгически вздохнул, налил из бутылки в наши пустые рюмки и, не произнося никакого тоста, опрокинул в себя самогон...
Позже я с тайной гордостью прочитал, что о дедушкином бесстрашии знали практически на всех участках фронта. Д. И. Ортенберг писал о нем: «Он часто бывал в самом пекле боя, на передовых позициях. Ему удивительно везло. У «эмки», на которой он прорывался из окружения в сорок первом году, были пробиты все четыре ската, на заднем сиденье убиты два офицера. На сторожевском плацдарме во время посещения переднего края снайперской пулей был сражен солдат, сопровождавший командарма, во время Львовско-Сандомской операции — тяжело ранены осколками снаряда находившиеся рядом с Кириллом Семеновичем генерал Епишев, командир дивизии генерал Ладыгин и его адъютант. Рядом с Москаленко падали люди, а он, словно завороженный, оставался невредимым и вел себя под неприятельским огнем так невозмутимо и хладнокровно, что даже сомнение брало, есть ли у этого человека естественный инстинкт самосохранения...»
Насколько нелегко сохранять подобное самообладание, я понял только тогда, когда побывал на выездном Пленуме Союза писателей России в Чечне (это было уже после того, как я сначала переехал из своей Старицы в Сызрань к Ирине, а потом Дворядкин перетащил меня из Сызрани в Москву). Я и сегодня помню то раннее январское утро, когда, выйдя из дома, отправился к месту, где нас должен был ожидать автобус. Глядя на развешанные в метро красочные рекламные плакаты, с которых некий жизнерадостно оскаленый дебил, раскинувш руки в стороны и подняв на лоб какие-то водолазные очки, призывал каждого: «Не проспи тусовку в Нью-Йорке!» — я вдруг отчетливо почувствовал, какая глубокая трещина разделила надвое всё наше общество, и в особенности интеллигенцию. И в то время, как одни в это морозное утро торопились умчаться на солнечные Канары, в Париж или же в такое милое сердцу либеральных российских интеллигентов средоточие мировой демократии как Соединённые Штаты Америки, другие вылетели с военного аэродрома в Чкаловском в сторону обагрённого боями Северного Кавказа и, спустя два с лишним часа полёта, приземлились в аэропорту Моздока. Здесь, по согласованию с руководством Вооруженных сил РФ, начал свою работу Пленум Союза писателей России, посвященный проблемам современной армии и её взаимодействию с культурой. Неспроста же, вспомнил я, в книге «На Юго-Западном направлении» дедушка подчеркивал, «что слово писателя в годы Великой Отечественной войны играло важную роль в формировании и укреплении в каждом советском человеке, в каждом воине Красной Армии любви к социалистической Родине и ненависти к захватчикам. Большое моральное воздействие оказывали произведения Алексея Толстого, Михаила Шолохова, Алексея Суркова, Ильи Эренбурга, Константина Симонова и других писателей и поэтов. Они тонко понимали думы и чувства советских людей и умело, вдохновенно писали о любви к Отчизне. Их статьи, публиковавшиеся главным образом в «Правде» и «Красной звезде», перепечатывались во фронтовых и армейских газетах...»
Не утратило, как я смог убедиться во время этой поездки, своей роли писательское слово и сегодня, хотя демократическая власть и старается всячески отдалить писателей от армии и народа.
Чтобы максимально использовать непродолжительный в это время года световой день, мы тогда разделились на три группы и вылетели на вертолётах в населённые пункты Гудермес, Автуры и Урус-Мартан, где нас должны были ждать местные жители и воины дислоцированных там частей Российской Армии. О-о, что это были за ощущения, когда набитая людьми махина грузового вертолета то вдруг взмывала ввысь, уходя от места возможного обстрела, а то резко припадала к заснеженной земле, маневрируя таким образом на протяжении всего полета, чтобы не быть сбитой!..
Нашу группу высадили на краю селения Урус-Мартан, название которого переводится как «Русская могила», и привели в дислоцированную на его окраине воинскую часть. В большую палатку набилось душ тридцать свободных от службы ребят, и мы начали свой литературный вечер — читали парням стихи, рассказывали о журнальных планах на будущее, пели песни. Прямо здесь же, в палатке, входивший в нашу группу пишущий священник отец Ярослав Шипов окрестил пятерых воинов, а я и прозаик Александр Сегень, как могли, ему в этом помогали. Но, даже стоя рядом с батюшкой и выводя «Правило веры», я не мог до конца отдаться глубине совершаемого нами таинства и с замирающим сердцем вслушивался в канонаду работающей где-то неподалеку артиллерии и перестук крупнокалиберных пулемётов.
Вечером, уже по возвращении в Моздок, где состоялось наше итоговое пленарное заседание, была проведена пресс-конференция, на которой собравшимся журналистам рассказали о работе Пленума и зачитали текст обращения писателей к воинам Российской Армии. На память о встрече представителям командования были подарены икона Божией Матери «Державная» и, естественно, привезенные нами книги. В свою очередь группа участников Пленума (в том числе и я) была удостоена медалей «За укрепление боевого содружества».
Там, в зале, я записал выступления некоторых из участников Пленума, думая, что смогу опубликовать их в нашей «Всенародной кафедре», но подготовленный мною материал был почему-то положен Дворядкиным «под сукно», а потом прозвучали те роковые выстрелы в подъезде его дома на Кутузовском, и в суете наступившего на некоторое время редакционного безвластия мой очерк где-то окончательно потерялся. Правда, в одной из записных книжек сохранилась запись самих выступлений, но обрабатывать их сделалось уже некогда и незачем, и они так и остались до сих пор мною нигде неиспользованными. Хотя, вполне возможно, что кому-нибудь их и было бы интересно прочитать.
Вот что, к примеру, сказал тогда, обращаясь к воинам, дважды Герой Советского Союза писатель Владимир Васильевич Карпов:
— Я из того поколения, представителей которого называют вечно молодыми. Но почему, спрашивается, несмотря на наш весьма солидный возраст (а мне уже под восемьдесят), мы продолжаем принадлежать к вечно молодым? Мне кажется, потому, что в тех братских могилах, которые разбросаны от Сталинграда до Берлина, лежат наши 25-летние сверстники. Они навсегда остались в этом возрасте, привязав и нас к поколению ВЕЧНО молодых, молодых НАВСЕГДА... Когда мы хоронили своих друзей в братских могилах — мы клялись одержать победу, добыть её любой ценой, добить врага, и мы эту клятву выполнили. Когда мы думали о том, какая жизнь будет после войны, мы представляли её, как сплошное счастье. И вот этой радости мешают события, которые происходят в Чечне. И вы своим подвигом не позволяете бандитам взрывать дома, города. Вы выполняете здесь завет фронтовиков, помогаете восстановить спокойную счастливую жизнь...
