Дора Штурман - Городу и миру
"Сказавши все это, я не забыл ни на минуту, что вы - крайние реалисты, на том и начат разговор. Вы - исключительные реалисты и не допустите, чтобы власть ушла из ваших рук. Оттого вы не допустите доброю волей двух- или многопартийную парламентскую систему у нас, вы не допустите реальных выборов, при которых вас могли бы не выбрать. И на основании реализма приходится признать, что это еще долго будет в ваших силах" (I, стр. 161. Курсив Солженицына).
Таким образом, "двухпартийная или многопартийная парламентская система" и реальные "выборы" (курсив Солженицына) отвергаются автором "Письма" не по его собственному убеждению в их ненужности, но исключаются психологией адресатов, которым, ради возможности диалога, должно быть гарантировано сохранение власти.
Но ведь вот какой фокус: в предыдущем разделе письма Солженицын категорически предлагает вождям отказаться от коммунистической идеологии, а между тем видимость легитимности их правлению придает только эта идеология с ее программой построения коммунизма. Чем они будут оправдывать свою бессменную власть, если откажутся от марксистско-ленинской идеологии и постулируемых ею целей, отодвигающихся от общества при движении к ним, как линия горизонта от путника?
Солженицын уничтожительно и безошибочно оценивает марксистско-ленинскую коммунистическую идеологию - начиная не с какого-то извратившего ее рубежа, но искони:
"Эта идеология, доставшаяся нам по наследству, не только дряхла, не только безнадежно устарела, но и в свои лучшие десятилетия она ошиблась во всех своих предсказаниях, она никогда не была наукой.
Примитивная верхоглядная экономическая теория, которая объявила, что только рабочий рождает ценности, и не увидела вклада ни организаторов, ни инженеров, ни транспорта, ни аппарата сбыта. Она ошиблась, предсказывая, что пролетариат будет безгранично зажат, что он никогда ничего не добьется при буржуазной демократии, - нам бы сейчас так накормить его, одеть и осыпать досугом, как он получил все это при капитализме! Она дала маху, что благополучие европейских стран держится на колониях, - а они только освободясь от колоний и стали совершать свои "экономические чудеса". Она прошиблась, что социалисты никогда не сумеют приходить к власти иначе, как вооруженным переворотом. Она просчиталась, будто эти перевороты начнутся с передовых промышленных стран, - как раз все наоборот. И как революции быстро охватят весь мир, и как будут быстро отмирать государства - все сплошь заблуждения, все сплошь незнание человеческой природы. И что войны присущи только капитализму и кончатся с ним, - мы уже видели самую пока долгую войну XX века, 15 и 20 лет не капитализм отвергал переговоры и перемирие, - и не дай Бог увидеть самую жестокую и самую кровавую изо всех войн человечества - войну между двумя коммунистическими сверхдержавами. Так и национализм был этой теорией в 1848 году погребен как уже "пережиток" - а найдите сегодня в мире силу большую! И со многим так, перечислять устанешь.
Марксизм не только не точен, не только не наука, не только не предсказал ни единого события в цифрах, количествах, темпах или местах, что сегодня шутя делают электронные машины при социальных прогнозах, да только не марксизмом руководясь, но поражает марксизм своей экономико-механической грубостью в попытках объяснить тончайшее человеческое существо и еще более сложное миллионное сочетание людей - общество. Лишь корыстью одних, ослеплением других и жаждой верить у третьих можно истолковать этот жуткий юмор XX века: каким образом столь опороченное, столь провалившееся учение еще имеет на Западе стольких последователей! У нас-то их меньше всего осталось! Мы-то, отведавшие, только притворяемся поневоле... (
Мы видели выше, что всеми жерновами, которые топят вас, наградил вас не ваш здравый смысл, а именно наследное дряхлое Передовое Учение. И коллективизацией. И национализацией мелких ремесел и услуг(( (что сделало невыносимой жизнь рядовых граждан, но вы этого не ощущаете; что нагромоздило воровство и ложь даже в повседневной экономике - и вы бессильны). И необходимостью для великого интернационального замаха так раздувать военное развитие, что пущена в прорву вся внутренняя жизнь, и даже вот Сибирь освоить за 55 лет не нашлось времени. И помехами в промышленном развитии и перестройке технологии. И преследованием религии, очень важным для марксизма(((, но бессмысленным и невыгодным для практических государственных руководителей: с помощью бездельников травить своих самых добросовестных работников, чуждых обману и воровству, - и страдать потом от всеобщего обмана и воровства. Для верующего его вера есть высшая ценность, выше той еды, которую он кладет в желудок. Задумались ли вы: зачем же эти лучшие миллионы подданных вы отрешаете от родины? Вам как государственным руководителям это только вредно, а делаете вы это автоматически, механически, потому что марксизм навязывает вам так. Как навязывает он вам, руководителям сверхдержавы, давать отчеты о своих действиях каким-то далеким приезжим гостям - с другого полушария вождям невлиятельных, незначительных компартий, меньше всего озабоченных русской судьбой.
Воспитанным в марксизме кажется страшным такой шаг: вдруг начать жить без этой привычной идеологии. Но тут, по сути, выбора не осталось, сами обстоятельства заставят сделать его, да может оказаться поздно" (I, стр. 156-158. Разрядка Солженицына).
Но повторяю, при всей справедливости сказанного, только обязательство когда-нибудь( построить земной рай (подразумевается - во всеми мире) дает "вождям" видимость права на власть.
Монархия с ее наследственной властью может при достаточно стабильных обстоятельствах не бояться либерализующих нововведений: аргументы ее существования - история и религия. Для нее не исключены демократизирующая динамика и цивилизованная законность. Республиканскому авторитаризму, как правило, чем он жестче, тем больше нужен оправдательный миф. Где его взять бессменным правителям вне их нынешней идеологии? Тотал же без оправдательного мифа вообще немыслим.
Солженицын боится революции, связанных с ней кровопролития, разгула жестокости, гибели народнохозяйственных ресурсов, хаоса и после него нового угнетения, новой тоталитарной силы, имеющей, по его убеждению, неизбежно возникнуть при наведении порядка в стране. Не будем подробно говорить о том, что бывали, хотя и достаточно редко, в истории революционные войны и революции, ограниченные во времени и улучшавшие общественные обстоятельства (хотя бы североамериканские). Но в СССР сегодня нет (и не видится в обозримом будущем) организованных сил, способных бороться за власть. Там вопрос о революции, ее характере и последствиях сегодня попросту неактуален, ибо никакие организационные и тем более физические шевеления не будут упущены из виду и дозволены власть имущими. Под таким контролем и гнетом сорганизоваться для революции невозможно.
Осознавая это, Солженицын словно бы утешает себя издержками и опасностями революции, неподготовленностью СССР к немедленному введению неурезанной демократии и весьма наблюдательным перечислением недостатков последней:
"В таком положении что ж остается нам? Приводить утешительные соображения о зелености винограда. Аргументировать довольно искренно, что мы - не поклонники того буйного "разгула демократии", когда каждый четвертый год политических деятелей и даже всей страны чуть не полностью ухлопывается на избирательную кампанию, на угождение массе, и на этом многократно играют не только внутренние группировки, но и иностранные правительства; когда суд, пренебрегая обеспеченной ему независимостью, в угождение страстям общества объявляет невиновным человека, во время изнурительной войны выкравшего и опубликовавшего документы военного министерства. Что даже и в демократии устоявшейся видим мы немало примеров, когда ее роковые пути избраны в результате эмоционального самообмана или случайного перевеса, даваемого крохотной непопулярной партией между двух больших, - и от этого ничтожного перевеса, никак не выражающего волю большинства (а воля большинства не защищена от ложного направления), решаются важнейшие вопросы государственной, а то и мировой политики. Да еще эти частые теперь примеры, когда любая профессиональная группа научилась вырывать себе лучший кусок в любой тяжелый момент для своей нации, хоть вся она пропади. И уж вовсе оказались беспомощными самые уважаемые демократии перед кучкою сопливых террористов.
Да, конечно: свобода - нравственна. Но только до известного предела, пока она не переходит в самодовольство и разнузданность.
Так ведь и порядок - не безнравственен, устойчивый и покойный строй. Тоже - до своего предела, пока он не переходит в произвол и тиранию" (I, стр. 162. Курсив и разрядка Солженицына).
Но в том-то и беда, что авторитарный строй, не ограниченный либерализующими его ясными, четкими и справедливыми законами, фактически превращающими его в какую-то из форм демократии, лишен социальных механизмов, предупреждающих (и тем более - исключающих) его переход "в произвол и тиранию". И у Солженицына нет в запасе представления о таком механизме...
