Максим Горький - Том 6. Пьесы 1901-1906
Нил. Ну, иди же, иди!
Тетерев. Оставь меня! Ты думаешь, могу упасть? Я уже упал, чудак ты! Давно-o! Я, впрочем, думал было подняться; но прошел мимо ты и, не заметив, не нарочно, вновь толкнул меня. Ничего; иди себе! Иди, я не жалуюсь… Ты — здоров и достоин идти, куда хочешь, так, как хочешь… Я, падший, сопровождаю тебя взглядом одобрения — иди!
Нил. Что ты болтаешь? Интересно что-то… но непонятно…
Тетерев. И не понимай! Не надо! Некоторые вещи лучше не понимать, ибо понимать их бесполезно… Ты иди, иди!
Нил. Ну, хорошо, я ухожу. (Уходит в сени, не замечая Татьяну, прижавшуюся в углу.)
Тетерев (кланяясь вслед ему). Желаю счастия, грабитель! Ты незаметно для себя отнял мою последнюю надежду и… чёрт с ней! (Идет к столу, где оставил бутылку, и замечает в углу комнаты, фигуру Татьяны.) Это-о кто, собственно говоря?
Татьяна (тихо). Это я…
(Звуки шарманки сразу обрываются.)
Тетерев. Вы? Мм… а я думал, мне почудилось…
Татьяна. Нет, это я…
Тетерев. Понимаю… Но — почему вы? Почему вы тут?
Татьяна (негромко, но ясно, отчетливо). Потому что мне негде, нечем, незачем жить… (Тетерев молча идет к ней тихими шагами.) Я не знаю, отчего я так устала и так тоскливо мне… но, понимаете, до ужаса тоскливо! Мне только двадцать восемь лет… мне стыдно, уверяю вас, мне очень стыдно чувствовать себя так… такой слабой, ничтожной… Внутри у меня, в сердце моем, — пустота… все высохло, сгорело, я это чувствую, и мне больно от этого… Как-то незаметно случилось это… незаметно для меня в груди выросла пустота… зачем я говорю вам это?..
Тетерев. Не понимаю… Сильно пьян… Совсем не понимаю…
Татьяна. Никто не говорит со мной, как я хочу… как мне хотелось бы… я надеялась, что он… заговорит… Долго ожидала я, молча… А эта жизнь… ссоры, пошлость, мелочи… теснота… все это раздавило меня тою порой… Потихоньку, незаметно раздавило… Нет сил жить… и даже отчаяние мое бессильно… Мне страшно стало… сейчас вот… вдруг… мне страшно…
Тетерев (качая головой, отходит от нее к двери и, отворив дверь, говорит, тяжело ворочая языком). Проклятие дому сему!.. И больше ничего…
(Татьяна медленно идет в свою комнату. Минута пустоты и тишины. Быстро, неслышными шагами входит Поля и за нею Нил. Они без слов проходят к окнам, и там, схватив Полю за руку, Нил вполголоса говорит.)
Нил. Ты прости меня за давешнее… это вышло глупо и скверно… но я не умею молчать, когда хочу говорить!
Поля (почти шепотом). Все равно… теперь все равно! Что уж мне все они? Все равно…
Нил. Я знаю — ты меня любишь… я вижу… я не спрашиваю тебя. Ты — смешная! Вчера сказала? отвечу завтра, мне надо подумать! Вот смешная! О чем думать — ведь любишь?
Поля. Ну да, ну да… давно уж!..
(Татьяна крадется из двери своей комнаты, встает за занавесом и слушает.)
Нил. Мы славно будем жить, увидишь! Ты — такой милый товарищ… нужды ты не побоишься… горе — одолеешь…
Поля (просто). С тобой — чего же бояться? Да я и так — одна не робкая… я только смирная…
Нил. И ты упрямая… сильная, не согнешься… Ну, вот… рад я… Ведь знал, что все так будет, а рад… страшно!
Поля. Я тоже знала все вперед…
Нил. Ну? Знала? Это хорошо… Эх, хорошо жить на свете! Ведь хорошо?
Поля. Хорошо… милый ты мой друг… славный ты мой человек…
Нил. Как ты это говоришь… вот великолепно сказала!
Поля. Ну, не хвали… надо идти… надо идти… придет кто-нибудь…
Нил. А пускай их!..
Поля. Нет, надо!.. Ну… поцелуй еще!..
(Вырвавшись из рук Нила, она пробегает мимо Татьяны, не замечая ее. А Нил, идя за ней с улыбкой на лице, увидал Татьяну и остановился пред ней, пораженный ее присутствием и возмущенный. Она тоже молчит, глядя на него мертвыми глазами, с кривой улыбкой на лице.)
Нил (презрительно). Подслушивала? Подглядывала? Э-эх ты!.. (Быстро уходит. Татьяна стоит неподвижно, как окаменевшая. Уходя, Нил оставляет дверь в сени открытой, и в комнату доносится суровый окрик старика Бессемёнова: «Степанида! Кто угли рассыпал? Не видишь? Подбери!»)
Занавес
Действие третье
Та же комната.
Утро. Степанида стирает с мебели пыль.
Акулина Ивановна (моет чайную посуду и говорит). Говядина-то сегодня не жирна, так ты сделай вот что: от вчерашнего жаркого сало должно остаться, — ты его запусти во щи… они и покажут себя жирными… Слышишь?
Степанида. Слышу…
Акулина Ивановна. А телятину будешь жарить — масла-то много не вали в плошку… в середу пять фунтов я купила, а вчера, смотрю, уж и фунта не осталось…
Степанида. Стало быть — вышло…
Акулина Ивановна. Знаю, что вышло… Вот у тебя его в голове-то сколько… как у мужика дегтя в мазнице…
Степанида. Нешто вы по духу не слышите, что я деревянным из лампадки мажусь?
Акулина Ивановна. Ну, ладно уж… (Пауза.) Куда тебя утром Татьяна-то посылала?
Степанида. В аптеку… За спиртом нашатырным… Поди, говорит, купи мне на двадцать копеек нашатырного спирту…
Акулина Ивановна. Видно, голова болит… (Вздыхая.) То и дело хворает она у нас…
Степанида. Замуж бы выдали… Оздоровела бы сразу, небойсь…
Акулина Ивановна. Не больно-то легко нынче замуж выдать девицу… а образованную-то… еще труднее…
Степанида. Приданое хорошее дадите, и образованную кто-нибудь возьмет…
(Петр выглядывает из своей комнаты и скрывается.)
Акулина Ивановна. Не увидят мои глазыньки этой радости… Не хочет Таня замуж выходить…
Степанида. Где уж, чай, не хотеть… в ее-то летах.
Акулина Ивановна. Э-эхе-хе… Кто вчера у верхней-то постоялки в гостях был?
Степанида. Учитель этот… рыжий-то.
Акулина Ивановна. Это у которого жена сбежала?..
Степанида. Ну, ну, он! Да акцизный… такой… худущий да желтый с лица-то…
Акулина Ивановна. Знаю! На племяннице Пименова купца женат… чахоточный он, слышь…
Степанида. Ишь ты… Оно и видать…
Акулина Ивановна. Певчий наш был?
Степанида. И певчий, и Петр Васильич… Песни орал певчий-то… часов до двух орал… вроде как бык ревел…
Акулина Ивановна. Петя-то когда воротился?
Степанида. Да светало уж, как дверь-то я ему отперла…
Акулина Ивановна. Охо-хо…
Петр (входит). Ну, Степанида, возись скорее и уходи…
Степанида. Сейчас… Я сама рада скорее-то…
Петр. А рада — так больше делай, да меньше разговаривай… (Степанида фыркает и уходит.) Мама! Я вас не однажды просил поменьше разговаривать с ней… Ведь это же нехорошо, — поймите вы, наконец! — вступать в интимные беседы с кухаркой… и выспрашивать у нее… разные разности! Нехорошо!
Акулина Ивановна (обиженно). Что же, у тебя прикажешь спрашиваться, с кем говорить мне можно? Ты своей беседой меня с отцом не жалуешь, так позволь хоть со слугой-то слово сказать…
Петр. Да поймите же, что она вам не пара! Ведь, кроме сплетни какой-нибудь, вы от нее ничего не услышите!
Акулина Ивановна. А от тебя что я слышала? Полгода ты живешь дома-то, а ни разу с матерью своей родной часу не просидел вместе… ничего-то не рассказал ей… и что в Москве и как…
Петр. Ну, послушайте…
Акулина Ивановна. А заговоришь когда, — одни огорчения от тебя… То — не так, это — не эдак… мать родную, как девчонку, учить начнешь, да укорять, да насмехаться…
(Петр, махнув рукой, быстро уходит в сени. Акулина Ивановна вслед ему.) Ишь, вот сколько наговорил! (Отирает глаза концом передника и всхлипывает.)
Перчихин (входит. Он в рваной куртке, из дыр ее торчит грязная вата, подпоясан веревкой, в лаптях и меховой шапке.) Ты чего куксишься? Али Петруха обидел? Чего-то он мимо меня, как стриж, вильнул… даже здравствуй не сказал. Поля — здесь?
Акулина Ивановна (вздыхая). В кухне, капусту шинкует…
Перчихин. Вот у птиц — хорош порядок! Оперился птенец — лети на все четыре стороны… никакой ему муштровки от отца с матерью нет… Чайку тут мне не осталось?
