Лев Овалов - Двадцатые годы
У Павла Федоровича одна задача - уберечь от властей мельницу. У Быстрова одно мечтание - запустить двигатель, и все зерно, что у мужиков, реквизировать - и на муку. Только двигатель соломой не разожжешь, нужна нефть. А где она - у турок? Про нефть только два человека знают, Федосей и Павел Федорович. "Завезли перед самой войной и те чистерны..." - "Цистерны?" - "Я и говорю - чистерны. Закопаны, комар носу не подточит. Быстров догадывается, только ему ни в жисть не найти". Знали двое, теперь знают трое. Федосей сводил мальчика к мельнице, показал, где спрятана нефть.
Петя охотно пропускал занятия в школе, выполняя хозяйственные поручения, ему интереснее сводить лошадей на водопой, чем читать о каких-то гуттаперчевых мальчиках. Федосей тоже работал с охотой, за это и ценил его Павел Федорович - его и его Надежду. Нюрка тем более не ленилась, но у той своя политика: может, Павел Федорович отстанет от своей крали?
Сперва все мужики казались Славушке на одно лицо. Как китайцы европейцу, когда тот впервые попадает в Китай. Заскорузлые, в одинаковых рыжих да коричневых зипунах, с бедным набором слов, с мелочными интересами. Однако своих одноклассников он различал очень хорошо, а ведь они дети своих отцов. Постепенно привык различать и отцов, одно лицо преобразилось в сотни лиц.
Чаще всего он бегал за книгами в Народный дом, Успенский народный дом, который по моде тех лет кратко именовался Нардомом.
Так решением волисполкома был переименован дом некоего Светлова. Он называл себя ученым агрономом, окончил когда-то Петровскую сельскохозяйственную академию, но землю не возделывал и в аренду не сдавал, заросла его земля сиренью и чертополохом. Именьице было небольшое, но дом он возвел себе основательный. В первые дни Февральской революции Светлов смертельно перепугался и дал деру, бросив дом с обстановкой на произвол судьбы.
Дом стоял на отлете, в версте от села, заведовать домом назначили Виктора Владимировича Андриевского - питерского адвоката, удравшего, наоборот, в Успенское.
Верстах в двух от села хутор Кукуевка, усадьба Пенечкиных, разбогатевших прасолов. Одна из младших Пенечкиных, Кира Филипповна, уехала в Петербург обучаться музыке, познакомилась с Андриевским, вышла замуж...
На трудное время перебрались в деревню, под крылышки братьев, родители Киры Филипповны к тому времени отдали уже богу душу. Кира преподает в школе пение. Впрочем, братья Киры шли в ногу со временем, объединились со своими батраками и назвались трудовою сельскохозяйственною коммуною.
Славушка узнал дорогу в Нардом сразу по приезде в Успенское, туда свезли все уцелевшие помещичьи библиотеки.
По воскресеньям в Нардоме любительские спектакли, участвует в них местная интеллигенция, режиссер - Андриевский, аккомпаниатор - Кира Филипповна. Мужики после спектакля уходили. Начинались танцы. Скамейки и стулья в коридор, под потолок лампу-"молнию". Дезертиры и великовозрастные ученики приглашали юных поповен. Тускло светила "молния", шарканье ног сливалось с музыкой. Андриевские играли в четыре руки, она на пианино, он на фисгармонии. Танцевали краковяк, падеспань, лезгинку.
Ти-на, ти-на, ти-на,
Ти-на, ти-на, ти-на...
Бренчало пианино. Тяжело вздыхала фисгармония.
Карапет мой бедный,
Почему ты бледный?
Потому я бледный,
Потому что бедный...
Молодежь расходилась запоздно, когда выгорал керосин. Лампа коптила, мигала, и Виктор Владимирович объявлял:
- Гаспада, папрашу... Экипажи поданы!
Снег блестел в голубом лунном свете. Узкие дорожки убегали за черные кусты. Выходили скопом и разбредались. Перекликались, как летом в лесу. Славушка пристраивался к одноклассницам, но они уходили от него, он был еще мал и не интересовал девушек. В одиночестве шагал он по широкой аллее.
Где-то в мире происходили невероятные события, но в Успенском каждый следующий день напоминал предыдущий. Лишь изредка какие-нибудь неожиданности нарушали размеренный ход жизни. Ученики приходят утром в школу, а Иван Фомич зачитывает приказ, полученный из волисполкома:
- "По случаю предательского убийства товарища Карла Либкнехта занятия в школах отменяются и объявляется траурный день, по поводу чего предлагается провести митинг в честь всемирной пролетарской революции..."
Иван Фомич ослушаться Быстрова не осмеливался.
- Объявляю митинг открытым, - говорил директор школы. - Предлагаю исполнить "Варшавянку"!
8
- Славка, пойдем?
- Куда?
- На сходку.
Колька как-то приглашал уже Славку на сходку, но тот застеснялся, не пошел, побоялся - прогонят.
- А чего мы там не видали?
- Драться будут.
Драться - это уже интересно.
- Ты уверен?
- Землю делят, обязательно передерутся.
Посмотреть, как дерутся, всегда интересно.
- А пустят?
- Да кто там смотрит...
- Павел Федорович-то? Он все замечает!
- Да ён сюды не ходит, ваших земля на хуторе, а хутор за Дуровским обчеством числится...
Луна краешком выползла из-за туч, вся в черных потеках - невзрачная деревенская луна.
В холодную погоду мужики собираются в начальной школе, в первой ступени, как теперь ее зовут, возле церкви. Во вторую ступень Иван Фомич мужиков не допускает: "Будете мне тут пакостить", - а Зернов заискивает перед мужиками, он не только учитель, он завнаробразом, член волисполкома, не выберут - сразу потеряет престиж.
У крыльца мужиков как в воскресенье у паперти, попыхивают козьими ножками, мигают цигарками, сплевывают, скупо цедят слова: "Тоись оно, конешно, Кривой Лог, очинно даже слободно, ежели по справедливости..." Поди разбери!
Ребята прошмыгнули по ступенькам мимо мужиков.
В классе туман, чадно, мужики за партами, бабы по стенам, им бы и не быть здесь, да нельзя - земля!
На учительском столе тускло светит семилинейная керосиновая лампа, керосин экономят, хватит и такой.
Ребята проскальзывают в угол, здесь они незаметны, а им все видно.
За столом важно восседает черноусый дядька.
Колька шепчет Славушке на ухо:
- Устинов Филипп Макарович - в-во! - драться не будет, а отхватит больше всех...
Устинов - состоятельный мужичок, что называется, зажиточный середняк, деликатненько лезет к власти, усы оставил, а бороду сбрил, готов хоть сейчас вступить в партию, волисполком заставил мужиков избрать его председателем сельсовета.
- Граждане, начнем...
Устинов выкручивает фитиль, но светлее не становится.
Мужики волной вкатываются из сеней в комнату.
- Дозвольте?
Из-за спин показывается отец Валерий, подходит к столу, он в долгополом черном пальто, шапка зажата под мышкой, сивые пряди свисают по сторонам загорелого мужицкого лица.
Филипп Макарович не знает, как отнестись к появлению попа, с одной стороны - он как бы вне закона, а с другой - не хочется с ним ссориться, поэтому он предоставляет решение обществу.
- Собственно, не положено, но в опчем... Как, граждане?
- Дык ен же нащет земли пришел!
- Што им, исть, што ли, не положено?
- Оставить...
Отец Валерий присаживается на краешек парты.
Кто-то кричит:
- А отец Михаил пришел?
Ему отвечают:
- Не интересуется! Этот отродясь не работал! Бабы обеспечат!
Сзади смеются. Какая-то баба вскрикивает:
- Чтоб вам...
Должно быть, кто-нибудь ущипнул или ткнул в бок.
- Начнем?
Голос из тьмы:
- Ты мне скажи, кому земля за Кривым Логом?
Филипп Макарович игнорирует вопрос.
- Разберемся. Мы тут прикидывали... - Устинов смотрит по сторонам. Слово для оглашения списка... - Он взглядом ищет Егорушкина. - Предоставляю земельной комиссии... - Егорушкина нет. - Куды он запропастился?..
Из сеней появляется Егорушкин, то ли по своей воле, то ли вытолкнули, но движется он к столу точно на заклание. Это молодой парень с отличным почерком, состоящий при Устинове в секретарях. В руке у него тетрадь, в которой счастье одних и горе других.
- Читай, читай...
Филипп Макарович опять подкручивает фитиль.
Шум стихает, все взоры устремлены на Егорушкина. Читает он отлично, сам заполнял тетрадь под диктовку Устинова, но на этот раз запинается перед каждой фамилией, расслышать его почти невозможно.
- Дорофеев Евстигней, семь душ, три надела, ноль пять целых у Храмцова за мельницей, десятина у кладбища, за колышками, десятина по дороге на Кукуевку, направо... Житков Николай, шесть душ, четыре надела, две десятины у кладбища, ноль семь целых за Кривым Логом, ноль восемь целых у себя за усадьбой... Голиковой Дарье, шесть душ, один надел, одна десятина, клин за экономией...
Слушают напряженно, но обсуждение начинается задолго до того, как Егорушкин кончает читать.
Нарастает разноголосица: "Ты, да ты, да ты, чаво-ничаво, тудыт-растудыт..." - и сливается в общий шум.
- Товариш-шы! Товариш-шы!.. - Устинов шлепает ладонью по столу. - Я объясню! Я вам объясню!
Филипп Макарович пытается перекричать шум, голоса несколько стихают, но разговоры не прекращаются.
