Николай Почивалин - Голубой город
Обзор книги Николай Почивалин - Голубой город
Почивалин Николай Михайлович
Голубой город
Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН
ГОЛУБОЙ ГОРОД
Поздним вечером, накурившись, я оделся, вышел на балкон и, все еще занятый недающейся фразой, не вдруг разглядел, что тут на воле делается. Сначала, хватанув прогоркшими губами чистой мартовской прохлады, машинально отметил, как неузнаваемо, отвычно за зиму, пахнет воздух: ноздреватым снегом, талой землей, что в полдень чуть различимо парует на солнце, а в сумерках подергивается фиолетовой стеклянной корочкой, сладковатой прелью перезимовавшей спрессованной листвы. Потом, также почти машинально, слух уловил слабое побулькивание ручейка, шуршащего и позванивающего льдинками. И лишь после этого уже осознанней, к удивлению, обнаружил, что на улице не темно: в высоком небе сияла луна, заливая отходящий к покою мир прозрачным голубым светом, отчетливо были видны крестовины освещенных и уже черных, погасших окон соседнего дома, вывешенная наружу через форточку авоська со свертками, парочка на углу, слившаяся в таком долгом поцелуе, что, казалось, вот-вот задохнется и рухнет замертво... Лунный голубой свет был не только ярок, но и волшебен: в его свечении я внезапно увидел вблизи, до мельчайших подробностей, то, что вроде бы, по расстоянию и по времени, увидеть невозможно.
Увидел другой такой же март - последний предвоенный март сорок первого года.
Мы гуляли по узкому деревянному тротуару, этому довоенному асфальту районных городов, от Дома пионеров до приземистого, на повороте, кирпичного здания милиции. Вдоль настила бежал, побулькивая и позванивая ледяной крошкой, ручей; подныривая под корявые ветви тойолей, плыла, необъяснимо оставаясь на месте, луна, и Заколдованный ею голубой город был таинствен и прекрасен. Поскрипывали, пришлепывали под нашими шагами расхоженные серые тесины; ласково блестели на ногах галоши, мои - мелкие, тупоносые, выстланные изнутри нежнейшей красной байкой, и ее - повыше щиколоток с кнопками-пуговками, скромный крик скромной моды тех лет. Озираясь - чтобы, упаси бог, кто-нибудь случайно не заметил, я целовал свою девушку; ее стыдливо ускользающие губы отдавали яблочным холодком, на мгновение у своих глаз, вплотную, я видел ее глаза - излучающие сияние звезды.
Проводив девушку, я шел по тихим безлюдным улицам - мимо бессонной электростанции, где остро пахло горячим спекшимся шлаком, мимо заколоченного на зиму летнего парка, мимо самого популярного в городе гастронома No 11, весело чертыхался, продавливая в темноте непрочный ледок пристывших луж. Осторожно отомкнул здоровенным ключом дверь родительского дома, бесшумно улегся - счастливый, голодный, с мокрыми ногами, и тут же в окно трижды, с короткими паузами, постучали. Минуту спустя, одетый, в сапогах, тягуче позевывая, я стоял на крыльце, - нетерпеливо прохаживаясь, коренастый Валька Кочнев объявил:
- Цепочка! Сбор - в три часа.
Закончили мы с ним один и тот же десятый класс, одновременно начали работать, виделись нынче же вечером, - шумный, громогласный, он, скаля белые зубы, рассказывал о встрече волейбольных команд, - сейчас его оповещение прозвучало сурово, как пароль, как военная тайна.
Пробежав пять кварталов - через городской рынок, жутковато темнеющий провалами пустых торговых рядов и ларьков, я тем же условным, с паузами стуком вызвал товарища по цепочке. Он метнулся еще дальше, на окраину, я повернул к центру, круша надежной кирзой ломкое мартовское серебро и для пущей храбрости насвистывая...
Одно из окон в горкоме комсомола было открыто настежь, в него выплывал табачный дым; по рукам ходила пачка "Эпохи" с ее рифмованной славой "Эпоха" курится неплохо", - дружно дымили, сгоняя сонную одурь, даже некурящие.
Продолговатый секретарский кабинет был заполнен до отказа, сидели кто где и как попало - на стульях, на подоконниках, по краям стола и просто на корточках, спиной прислонившись к стене; прибывали последние, замыкающие "цепочку", разгоряченные быстрой ходьбой, краснощекие, - цвет городской комсомольской организации, ее актив, ее боевой отряд. Секретарь горкома Саша Гаврилов, постарше всех нас - скуластый, с широким лбом, увеличенным двумя выпуклыми залысинками, в защитной гимнастерке, туго перехваченной ремнем, - оглядел собравшихся, словно пересчитав, удовлетворенно сказал:
- Ну что ж, ребята, толково. - Он выкинул левую руку с большими кировскими часами - премией обкома комсомола за оборонно-массовую работу, помедлил, выжидая. - Три ноль-ноль!.. Давайте потихоньку расходиться. Не позабудьте про собрание...
Не сговариваясь, мы поднялись - плечо к плечу, ктото успел дальновидно захлопнуть окно, и в тесной продолговатой комнате прощально взмыла, ударила в потолок наша песня-клятва:
Если завтра война,
Если завтра в поход
Будь сегодня к походу готов!..
Может быть, наши ночные сборы, наша боевая комсомольская "цепочка" покажутся кому-нибудь сейчас наивными, а то и ненужными, - категорически не соглашусь! В том марте война уже пробно громыхала у советской границы, до Великой Отечественной оставалось три месяца, - наша комсомольская организованность, наша душевная мобильность, простое, наконец, умение собраться в любой глухой час ночи пригодились, когда мы разводили по назначенным квартирам первых эвакуированных, выносили на затененной станции из санитарных вагонов первых раненых, разгружали прибывающие эшелоны с машинами, станками, заводским оборудованием.
Не говоря уже о том, что наша закалка, выучка пригодилась на самом главном экзамене - на фронте, куда мы рвались с первой минуты и попадали в разные сроки..
Много позже отыщутся скептические умы - из тех, что подымались на ноги, а то и родились после войны, которые попрекнут, что воевали мы большой кровью, что военная беда застала нас врасплох. Чепуха! Когда я слышу подобные рассуждения доморощенных "ревизионистов", меня подымает схлопотать пятнадцать суток за мелкое хулиганство - дать по уху! Да, кровушки народной пролито - стояли насмерть. Страна знала, что схватки с фашизмом не миновать, с тревогой, бдительно следила за тем, как ее мирное небо на- западе и на востоке затягивает багряными тучами войны, - страна делала все необходимое, чтобы во всеоружии встретить ее, равно-..как делала все возможное и для того, чтобы отсрочить, отодвинуть войну. Да, поначалу нам не хватало танков, самолетов, но наши отцы и мы, их дети, были готовы к войне. Не случайно же наши девушки носили значки ГСО - готов к санитарной обороне, а мы, парни, выбивали в тирах право именоваться "ворошиловскими стрелками"... И не лучшее ли, не самое ли высокое доказательство такой готовности - Брестская крепость, где рядом с отцами героически бились безусые юнцы, вместе ушедшие в бессмертие!..
...В:е это, однако, будет потом, через три месяца, - сейчас же продолжался март сорок первого. Солнечный, вдребезги разбивающий настывшие за ночь сосульки - днем, лунно-голубой - до полночи и с косматыми серофиолетовыми туманами на рассвете, незаметно, исподволь съедающими последний снег.
А какое необыкновенное для меня утро выдалось после нашей очередной "цепочки"!
Еще по дороге на работу, в редакцию, - кося глазами и не останавливаясь, - видел в газетной витрине наш "Сталинский клич" с большой, строго озаглавленной статьей: "Быт неотделим от политики" - мой отчет с общегородского комсомольского собрания. В своем докладе Саша Гаврилов резко, гневно говорил о комсомольце с "Текстильмаша", несколько раз замеченном нетрезвым, о комсомольце с обувной фабрики, бросившем жену и грудного ребенка; в прениях выступали дружно, судили жестоко, зная, что, если провинишься сам, так же жестоко будут судить и тебя, - комсомольская участь двух парней, нарушивших нормы нашей жизни, была решена, компромиссов и половинчатых решений мы не признавали!
На редакционном совещании - "летучке" статья была отмечена как одна из лучших в номере; час спустя позвонил Саша Гаврилов и тоже сказал добрые слова об отчете, что для меня было, пожалуй, поважнее редакционного заключения. По сему поводу дважды подряд сбегал в самую отдаленную и самую тихую в редакции боковушку - корректорскую, где в одиночестве, до прихода старшего корректора, моя девушка вычитывала сырые, только что оттиснутые гранки, радостными своими новостями я делился так горячо, что губы и щеки у нее горели, а испуганные глаза сияли еще ярче.
Вечером мы отправились в кино, в наш незабвенный "Комсомолец", тесный, уютный и самый фешенебельный кинотеатр города; в ожидании сеанса в фойе, по заведенному порядку, чинно гуляли парами по кругу, за исключением тех, кто роскошествовал в крохотном буфете, потягивая колючее, шибающее в нос ситро, либо смакуя синеватое, обложенное вафельными пятачками мороженое.
Влились в круг и мы: я - в сбитой на затылок кепке, в грубошерстной из чего-то перешитой куртке и она - в чердом, по фигурке, пальто - у нее-то отец был портной! - и в чуть сдвинутом набок берете. Вот тут-то и пережил я незабываемые, самые свои крылатые минуты!
