Борис Письменный - Вылет из Квинска
Обзор книги Борис Письменный - Вылет из Квинска
Письменный Борис
Вылет из Квинска
Борис Письменный
Вылет из Квинска
(СМЕРТЬ ДАРИЯ ИЛЬИЧА)
К двум начинало сосать под ложечкой. К двум часам приходила почта. Являлся седой представительный негр в голубой фланелевой униформе, похожей на мундиры, введенные на закате сталинского правления для учащихся общеобразовательных школ.Если стояла хорошая погода, Дарий Ильич Корш, как бы между прочим, оказывался внизу, у подъезда своего краснокирпичного апартмент-хауза. Постройки казарменного типа, из тех, где дозволено субсидированное жилье по 8-ой государственной программе для пенсионеров и неимущих. Всякий раз, неизвестно зачем, Дарий принимался исполнять пьесу неожиданной встречи почтальона: он панибратски бросал ему 'Хай!'; чаще, забываясь, приветствовал прямо по-русски, что было не суть важно, так как только интонация имела значение. Дарию было приятно, что почтальон седой и солидный, на седьмом, видимо, десятке, его ровесник; он чувствовал его сотоварищем - вот они оба, немолодые, в сущности, люди, из разных миров, сошлись и занимаются делом на перекрестке нью-йоркского Квинса; почтальон доставляет, а он, Дарий, - получает, тоже ведь, как не гляди, а некое звено в соединении человечества.
Пока почтальон Льюис, очки на носу, размещал по ячейкам квартирантов корреспонденцию из туго набитой парусиновой сумки. Дарий фланировал взад-вперед за его спиной, наблюдая в большом овальном зеркале вестибюля отчетливое изображение согнувшегося над серебристьми ящичками Льюиса и сзади за ним - свой, смешно вытягивающийся при движении образ, смазанный, расплывающийся по граненым радужным краям зеркала. Если Дарию причитались письмо или открытка, почтальон персонально вручал ему и произносил при этом что-то приятельское, кончающееся понятным Дарию 'Миста-Кош'. Потом они горячо прощались - 'си-ю-ту-морра'; и, в заключение, Льюис бросал на мраморный, в шашечку, пол вестибюля кипу безадресных печатных изданий и удалялся, загребая правой ногой.
Чаще всего, да что и скрывать, почти всегда, за полным отсутствием личной почты, Дарий сам формировал себе приличную пачку, со вздохом выбирая из кипы бумаг с пола рекламную брошюрку или проспект, случающееся извещение жильцам от лендлорда или другую бесхозную корреспонденцию. Только почему эти вздохи? Что за послание, которое Дарий так настойчиво ожидал получить? Какую решительную весть или знак? Он сам не ведал, не гадал, да и не собирался выяснять. Послушно следовал силе новообретенной привычки, скрашивающей его новое, американское пребывание, по меньшей мере вносящей известный распорядок в его аморфные, необязательные дни.
В свои активные годы Дарий научился планировать время, не паниковать от неожиданно сваливающихся забот, когда, казалось, он должен был всем и каждому; в скоротечении дня, надо было успеть, не забыть; и все равно что-нибудь забывалось; и ночью его преследовало чувство вины и массы обязательных поручений на завтра. Теперь же, на шестом году нью-йоркской жизни никто не нуждался в Дарии; никому не было до него дела. За исключением редких казенных извещений даже собственное свое имя он почти не встречал; на письмах стояла оскорбительная пометка - 'для настоящего резидента', т.е. безразлично - кто проживает по данному адресу; в пустую квартиру принесут то же самое. Будто из чувства противоречия, чем безнадежнее, тем настойчивей, Дарий ожидал почтальона, почему-то отчаянно веря, что придет послание лично ему, Дарию Коршу, и сдвинет с места его буксующую жизнь. Это не будет филькина грамота о грядущем выигрыше миллиона, которая производится компьютером, безразлично пожирающим адреса из телефонной книги; не будет предложение 'почти даром' купить загородное поместье или за пустяковый начальный взнос включиться в идиотскую лотерею - свипстейк. Это будет аккуратный плотный конверт с именем Дария, написанньм от руки, с личным к нему обращением. Нужно только дождаться.
В промозглую погоду Дарий был вынужден маневриривать на лестничной клетке вокруг окна, единственного, из которого наискосок просматривались доступы к подъезду. Этот вариант был обременителен: мало того, что на дворе холод, дождь или снег, в придачу нужно было придумывать достойную мотивировку для стояния на лестнице. Мимо ходили многодетные пуэрториканцы, игнорирующие лифт; гонялись за кошкой две придурковатые сестрички из Мелитополя; проползала по стене, ломаясь на углах, тень согбенного румына, всегда в одном и том же поблекшем плаще.
Дарий брал специально на такой случай заготовленную сигарету или неправдоподобно тщательно гуталинил башмак или просто медлил, стоял, как бы машинально задумчивый. В воздухе витали густонаперченные запахи латино-американского чили; приторным несло из негритянской квартиры, откуда утробно бухал транзистор и догоняла самое себя бесконечная сиплая скороговорка рэп-данса. Часто, войдя в роль, Дарий в самом деле впадал в ступор и очухивался только тогда, когда за окном было черно. В чайном ореоле парадного освещения отражался в стеклах его неясный силуэт. Искрила реклама. Дарий тут же сбегал вниз, к ящикам, и, если опять не оказывалось для него личной почты, хуже обыкновенного скребло на душе, как от злостного невезения. То ли от возраста и неприкаянности, то ли от неопределенности существования в немоте иноязычного мира, только теперь обычно невозмутимый, рассудительный Дарий все воспринимал исключительно болезненно, будто уколы для его личного самолюбия, - вот и почтальона проглядел и даже проспекты растащили или, что тоже не слава Богу, вместо негра прибегала мелкая девчонка с металлической скобой на хомячих зубах. Ее Дарий отказывался считать настоящим почтальоном. Будь его воля, он никогда не позволил бы такой пигалице подменять солидного служащего. Вдобавок ко всему, Дария не могло не раздражать, что девчонка, не говоря ни слова, таращилась куда-то совсем мимо него с испугом или с чем-то таким, что Дарий чувствовал себя привидением, неприлично старым или, черт еще знает кем, способным напугать человека.
Собрав улов, Дарий спешил в апартамент 4С, во вторую, меньшую спальню нанимаемой квартиры, именуемой русскими 'двухбедренной'. Он падал в бурое плюшевое кресло - часть разрозненного гарнитура, несколько дикого стиля, любезно подаренного Коршам местной еврейской общиной. Жена, Анна Исааковна, непременно интересовалась из кухни - Нет ли чего от Сенечки? - от ее старшего брата, пенсионера республиканского или даже союзного значения, оборвавшего с Коршами всяческие отношения после их подачи на выезд. Сама Анна изредка еще бросала брату письма, всегда безответно, как в бездонный колодец. Неизвестно было, жив ли еще на свете ее далекий брат Сенечка.
- Муся, ко мне никаких звонков! - как дежурную шутку бросал Дарий, погружаясь в бумаги. Впрочем, никто и не мог звонить ему в эти часы, разве что Соломон Балкопа - старинный знакомый, проиживающий в соседнем подъезде и занятый приблизительно тем же самым. За отсутствием писем, Дарий довольствовался рекламками, оценивал качество офсетной печати, красочность и размещение изобразительного материала. Понаторев за годы американской жизни, он знал очередность представления товаров - от ожерелий до игрушек, знал, где смотреть цену, где соблазнительную скидку (странным образом оставляющую цену товара на том же уровне год за годом). Главный юмор состоял в том, что ничего Дарий Ильич покупать не собирался - какого черта перетаскивать вещи из магазинов в чужую малогабаритнтю квартиру. Однако, почему бы не пофантазировать, если для этого не надо болтаться по торговьм рядам; вот тебе в глянце прекрасные иллюстрации - от алмазных запонок до гоночных автомобилей - миллионы немыслимых товаров для
пробуждения ленивого воображения, листай - не тяни, соблазняйся...
- Не вышло жить в мире идей, - бубнил Дарий себе под нос, - будем жить в мире вещей.
Не покидая удобно продавленного кресла, он мог на сегодня отдать предпочтение американскому, как яблочный пирог, Олдсмобилю перед Акурой; сказать себе с патриотическим апломбом: - Хватит кормить Фудзияму! Перелистав вкусно пахнущие типографской краской страницы, вообразить, что взял бы фунта три плодов авокадо - помогает от рака, и свежую спаржу, чтобы приготовить по-провански, на пару, - хорошо пойдет под молодое Божоле.
Особенно его занимали товары-кунстштюки, предлагаемые как подарки для людей, 'у которых все есть' - какой-нибудь настольный вертолетик - для снятия стресса у начальства, озвученная корзина в виде баскетбольной - для конторского мусора или головка душа, способная мигать всеми цветами радуги. Разглядывая все это, Дарий словно беседовал с кем-то оставшимся в России, показывая ему эти бесконечные изделия и плоды - все самое наилучшее, яркое, - до чего же капризно можно жить в обществе потребления! В собеседники себе он воображал безымянного сверстника с судьбой, похожей на его собственную. С таким собеседником, а, скорее, - слушателем, он мог говорить без конца, и только такому фантому-человеку, которым по разным причинам не могла быть ни жена, ни даже его друг-Балкопа, никто из имеющихся в наличии, был Дарий способен сообщать возникающие мысли и наблюдения. Из-за их патетичности он никогда бы не высказал их вслух, а, услышав, сам первый записал бы в разряд мелихлюндий.
