Анатолий Лернер - Болеро
Обзор книги Анатолий Лернер - Болеро
Лернер Анатолий
Болеро
1
Кажется, сегодня ему удалось побыть какое-то время самим собой. Конечно, это могло бы стать радостным событием, если бы сам факт бытия не казался ему невероятным. Дело в том, что он давно уже никем не был. Да что там, не был! Он попросту уже позабыл не только те времена, когда он был, но и те, когда еще помнил себя.
А ведь было! Было. Все было…
И было время, когда он помнил и чтил в себе Бога…
Забыл…
А сегодня, надо же такому вдруг случиться! Он вспомнил себя. Вернее, припомнил… Припомнил одну лишь только грань. Зеркальную грань того драгоценного кристалла, что заключал в себе всю память обо всем. И сегодня эта грань замерцала в божественном свете свечей. И ему, наблюдателю, показалось, что он видел то, как луч кристалла, отразившись в настенном зеркале, слился с его собственным отражением.
Это отражение не понравилось ему. В зеркале он видел тупой, бессмысленный взгляд раздраженного на весь мир человека. Проделав ряд манипуляций лицевыми мышцами, а, попросту, покривлявшись, он придал отражению в зеркале вид беззаботного и счастливого человека, о котором трудно и подумать, что он писатель.
Из зазеркалья вынырнул поэт.
Поэт Той Бренер. Тот самый Той, скоморох и пересмешник, что бежал от серьезных разговоров. Он бежал туда, где его попытки обретения внутренней тишины, являли дух. В его мире это называлось поэзией.
Той подумал, что прошли те времена, когда не нужно было никому объяснять, что, вообще-то дух сам избирает способы своего явления.
Эта мысль пришлась на выдох, — первое, что отметил про себя Той. Когда же писатель пришел в себя, он отметил, что свое обморочное состояние ему удалось перенести на ногах.
Странно, — подумал Той, глядясь с нескрываемым любопытством в зеркало. Ощущение того, что он с кем-то поменялся местами, не оставляло его ни на миг.
Собственно, — успокаивал он себя, — зачем кому-то нужно было меняться со мной местами? Разве что, моему отражению?..
Простая догадка мурашками пробежала по рукам. Он сжал кулаки и увидел «гусиную кожу» рук. Руки были чужими… Они показались ему инородными… Ну, не его это были руки!
То есть, конечно же — его, но сегодня… здесь… вот именно сейчас, в этот миг… Он ощущал…
Отражение разжало кулаки и раскрыло перед ним ладони. Где правая, где левая рука, — понять было невозможно.
Вслед за потерей личности, утратило смысл и определение сторон. Исчезла грань между смыслом и нелепицей, ибо иллюзии являлись в этот мир пестрыми, как правило, громкими истинами, тогда как сама истина всегда скромно и незаметно пребывала рядом. За эту скромность и неузнаваемость, она вновь объявлялась иллюзией.
Он оторвал взгляд от зеркала и снова принялся изучать свои руки. И не то, чтобы ему не нравились эти его руки, просто…
Просто, это были обычные человеческие руки. Такие же руки, как у всех. Ничем не приметные руки. Исполненные во плоти. Дело было в ином. Просто… Сегодня…Когда он осознал себя…Он был Шивой.
— Да! — Смеется в писателе скоморох. — Сегодня ты был тем самым, танцующим Богом Шивой. Тем, кто повсюду изображается так, словно бы у него две пары рук. А тот, кто был сегодня Шивой, знает как никто другой то, что рук могло бы быть изображено гораздо больше. Ведь две пары рук Шивы — это трепещущие крылья любви и вдохновения. Того самого вдохновения, которое хоть один раз, но должен был испытать ты, живущий на Земле!
Той ощущал всем своим существом восторг от приближающегося озарения. Да это и было сродни утреней заре, на которую во все глаза глядело изумленное чудом дитя.
Что помнит ребенок? Он помнит все… и он уже не помнит ничего…
Писатель подумал, что, пожалуй, невозможно ему забыть вдох вдохновения. И сам полет тоже нельзя забыть. Или…потом… многим позднее — выдох…
Выдох.
Это был выдох свершившегося танца. Выдох любви, пережившей танец. Просто — выдох. Выдох крылатого руками Бога.
Выдох Бога Шивы…
Выдох…
…Это потом в нем, как всегда, спохватится писатель. Это потом писатель будет искать слова… Теперь же, по разумению писателя, творилось чудо.
Или колдовство.
И следовало очиститься, освободиться от всего лишнего, отпустить искрометные мысли и вернуть им назад порожденные ими эмоции.
Тем не менее, эта магия творилась его собственными руками. Парой тех самых рук, коими повелевал танцующий Шива.
2
Эта история началась в горах, что неподалеку от Тверии. Жена подбила подругу, а та — всю компанию, отправиться к пещерам Арбель. Ну не давали жене покоя эти пещеры! И каждый раз, когда автобус проносился по тверийской трассе, он наблюдал за тем, как не могла отвести от них взгляда Лика. Каждый раз у нее возникало желание взобраться на гору и войти в одну из пещер. Только в одну…
Но каждый раз автобус проносился мимо. А непонятое чувство, порождающее неосознанное желание, щемило сердце…
А после — тоска изматывала душу.
Тремя машинами компания въехала на небольшую низменность, образованную пропастью между горным хребтом и единственным утесом… Казалось, еще не затихли здесь прежние страсти. Той стоял у подножия утеса, словно бы сам порвал с грядой гор, будто оставил, бросил всех, удалившись в долину.
Моросил мелкий мартовский дождь, но это не мешало весеннему солнышку влюблено улыбаться энтузиастам.
Живописная долина заворожила всех.
Веселая компания зачаровано молчала. Слышались только протяжные выдохи, словно с души каждого был сброшен только ей ведомый камень.
Теперь же, пошли круги.
Небольшая арабская деревенька уютно разместилась неподалеку. Белый абрис в напряжении устремленного в небо минарета был обращен к долине. Казалось, здесь все пребывало в состоянии ожидания. И каждый, кто сумел прочувствовать это, невольно попадал в поле извечного ожидания, искрящегося напоминаниями о неких удивительных, давних и порядком позабытых событиях.
Той смотрел на то, как мало-помалу компания начинала подниматься в гору, к пещерам. Возглавила подъем Лика. Следом за ней поднимались Танка со своим поклонником Кентавром.
Однажды приехав с Ктавом погостить у Бренеров, Кентавр увидел их подругу и, понятное дело, не мог не влюбиться. С тех пор он не только забыл представиться Тою — Кентавр забыл обо всем. И о том, что некогда являлся тем, кто обучал богов, и, что в этой жизни он был блистательным астрологом.
— Любовь зла, — мягко говорила подруге Лика, — полюбишь не только кентавра, но и козла психолога.
Аккуратно огибая замешкавшихся в начале пути Ктава и Ветку, поднимались в гору Шамиль с Танюшкой. Рядом с мамой, поднимался в гору младший сын Антон…
Ага, вот и Ктав последовал вслед за всеми. Ветка, напротив, решительно направляется в сторону Тоя.
— Только сумасшедшие могут в дождь разгуливать по горам! — Ветка искала в Тое участия.
— Ты человек городской, — вяло произнес Той… Ему хотелось побыть одному. Что-то случилось сейчас. Только что. Едва он увидел эту скалу. Скалу, противостоящую гряде.
— Да, — неловко улыбаясь, произнесла Ветка, — не люблю я деревню с ее мухами и комарами.
— Не любишь природу? — Участливо спросил Той.
— Я красивую обувь люблю, — смеялась Ветка, — а красивая обувь не вяжется как-то с грязью и навозом.
Мелкий дождь вернул их в машину Ктава.
«Покурим?» — Спросила Ветка. И они покурили. И Той не отводил взгляда от пещеры. И он поведал Ветке о своих смутных ощущениях. Он ощущал это… как свидание, что ли?.. Свидание с утесом, давшим некогда приют некому бунтующему духу… Вон в той пещере…
— Первый раз мне напомнили об этой горе, — говорил Той, указывая на скалу пальцем, — когда я впервые оказался в Грузии. Мне было чуть больше двадцати. Влюбленный, счастливый, приехал я в Рустави и сразу же полюбил этот маленький тихий городок, стоящий у подножия, ну, если не такой же скалы, то, довольно-таки, похожего на нее высокого холма, или даже одинокой горы…
Чего стоило одно только его воспоминание о Рыжем Бесе, который прознал о предстоящем утреннем походе в гору, и на спор принудил Тоя присесть триста раз перед сном.
…Дождь прекратился. Той вышел из машины. Взглянув на небо, в котором снова сияло солнышко, он оглянулся туда, где в обнимку с многочисленными наложницами-пещерами возлежал хребет. Казалось, он и теперь не без ревности взирает на пещеру, так ни разу и не принадлежавшую ему. «Я помню эту пещеру, — сказал, закуривая Той. — Должно быть, здесь происходило что-то важное. Чувство такое, словно все здесь родное… будто жил я здесь… точно это моя земля. — Той развел руки в стороны. Но на сей раз, это был не жест бессилия, нет. Так раскрывается цветок лотоса, так распахиваются крылья для полета, так бросаются в объятия долгожданной любви.
