Василий Брусянин - Одинокий Григорий
Василий Брусянин - Одинокий Григорий краткое содержание
В. В. Брусянин
Одинокий Григорий
Длинные косые тени рябин ложились на мягкую сочную траву. Солнце припекло, и хотелось лежать с закрытыми глазами и слушать тихие, нежные напевы моря. Искрится море вдали и шумит, и так много в его шуме тайн. Не знаешь — обласкает оно или пригрозит гибелью. Лежу на морской отмели с заложенными под голову руками и смотрю в небо — ясное, тихое, ласковое… Не знаешь, не разгадаешь — что сулит небо, грозную ли бурю, ласку ли?..
Финн Григорий Мекинен, которого я зову домашним другом, говорит, что боится моря, боится и неба. Родился он на морском берегу и боится моря… Странно это… Недавно Григорий рассказал мне печальный эпизод из своей юности, и я понимаю, почему он боится моря.
Когда Григорию было двадцать лет, у него была возлюбленная, которую звали Гильдой. Они любили друг друга и всё мечтали о том, когда разбогатеют и сыграют свадьбу. В те далёкие времена Григорий жил в городе и в родной деревне появлялся только для того, чтобы повидаться с Гильдой. Она жила батрачкой в имении барона С., скучала о своём возлюбленном, а когда Григорий приезжал, радостям Гильды завидовали её подруги.
И вот, как-то раз небо и море разрушили счастье Григория. Как два злых и неуловимых существа — море и небо — сговорились и в непогожий день погубили Гильду, и оставили Григория несчастным и одиноким на всю жизнь.
Случилось это в белую ночь под Ивана Купала, когда на берегу горели просмолённые бочки, а молодые люди — парни и девушки — танцевали, пели песни и парочками бродили по морской отмели.
Море неспокойно было, но никому не грозило бедой. Ходили по его челу зелёные волны, с белыми гребнями, но разве не часто «беляки» бороздят водную ширь? В тёмном небе мчались серые тучи, застилая свет белой ночи. Но разве это мешало праздничному веселью? Напротив, многие влюблённые парочки были рады: в белую ночь с хмурым небом под прибрежными соснами и ёлками лежат густые тени. Ложатся тени под деревьями и прячут от посторонних глаз пылкую вешнюю любовь.
В тот вечер Гильда была невесела. Точно не на праздник пришла она, а на похороны любви и счастья. Гильда ревновала Григория к белокурой и синеокой Айно, и ей казалось, что и её возлюбленный думает больше о синих глазах Айно и поглядывает в ту сторону, где в толпе веселящейся молодёжи развеваются белые длинные косы злой разлучницы.
Бродили они по морской отмели, а Гильда и говорит:
— Григорий, сядем в лодку и поплывём в море.
Посмотрел Григорий на волнующееся море и промолчал.
— Хорошо, когда мы одни, — сказала она. — Поплывём в море… Уплывём, Григорий, далеко-далеко и будем одни…
— А ты не боишься?
Гильда только усмехнулась. Как будто Григорий не знает, как она, дочь моря, плавает!
Поплыли Гильда и Григорий в море, весёлые такие и разговорчивые, особенно Гильда вдруг повеселела и всё просила Григория приналечь на вёсла, чтобы подальше и поскорее отплыть от берега.
А потом, когда они отплыли настолько далеко, что берег с кострами едва был виден, Гильда подсела к Григорию, и начали они любоваться друг другом да целоваться вдали от людей. И никто не мешал их счастью, никто не посмеивался над ними, что случалось там, на берегу, где так зорко надо стеречь собственное счастье.
Далеко в синеве вечера горели костры на берегу, а Григорий ласкал Гильду и говорил:
— Отчего ты сердито смотришь на Айно?
— Боюсь, как бы она не отняла у меня моё счастье, — отвечала Гильда, и в её глазах мелькнула тревога.
«Зачем он заговорил об Айно? — подумала она. — Пусть мы забудем, что она есть на свете».
А Григорию сказала:
— Разлучница Айно… Разбила она счастье у лавочниковой дочки Матильды, разбила у неё счастье и себе не приберегла…
— Дурнушка ты моя, — сказал Григорий и сдавил грудь Гильды так крепко, что та не посмела сказать больше ни слова.
Сидели они в лодке, сложив вёсла, а ветер с берега уносил лодку всё дальше и дальше… И костры стали маленькие, и берег синел едва заметной полоской…
Висело над ними туманное небо белой ночи. Высоко над головами проносились белые чайки. Спешили чайки к берегу на ночлег и так печально попискивали, точно устали или потеряли в море что-нибудь дорогое… Тёмно-серые волны с белесоватыми гребнями набегали на лодку и качали её на своих пологих гребнях. А они всё любовались друг другом, да целовались, и забыли совсем, что где-то там есть берег с людьми, до которых теперь ни Григорию, ни Гильде не было никакого дела…
— Буря будет, — вдруг почему-то сказал Григорий.
И как-то странно пугающе прозвучали его слова, шершавыми и колючими канатами вплетаясь в нежную и любовную речь Гильды.
— Почему ты говоришь о буре? — спросила девушка, и точно кто-то быстро подлетел к ней и кольнул её в сердце: так заболело и заныло оно вдруг.
— Видишь, как серая чайка летит?..
И Григорий указал на серую чайку, пролетавшую над их головами, высоко в сером небе.
— Летит и точно роет воздух головой, — продолжал Григорий.
С тревогой посмотрела Гильда на серую чайку и, точно, увидела: летит она беспокойно и как будто роет яму в воздухе своим серым маленьким телом: летит прямо, потом вдруг точно упадёт и, не долетая до воды, вновь поднимется, описывая в воздухе большую дугу. Припомнилось Гильде, и её отец говорил, что такой полёт птицы вещает бурю.
Дрожь пробежала по всем членам девушки, и она прошептала:
— Григорий, пора к берегу… Я боюсь бури…
И как бы в ответ на её боязливые мысли где-то далеко в стороне прогудел и точно обрушился в море глухой раскат грома.
Оба они оглянулись и только теперь заметили тёмную тучу, нависшую над морем.
— Будет гроза, — сказал Григорий и налёг на вёсла.
Гильда крепче ухватилась за верёвку руля, а глаза её с испугом были устремлены в ту сторону, где прогудел гром.
И опять, как бы в ответ на её мысли, вдали прогудел гром…
Подул ветер… Захохотали, заревели беляки у борта лодки, и волны вдруг точно потемнели, надулись, поднялись и начали бросать в лицо Гильды и Григория мелкие брызги воды…
Померкли, затерялись на берегу праздничные костры, около которых веселилась молодёжь, потерялся и словно потонул берег…
Хлынул дождь, и как грозный взгляд незримого ока сверкнула над их головами молния… И как грозный окрик незримого повелителя неба и моря обрушился над их головами удар грома… И ещё громче заревели тёмные волны, и ещё стремительнее забегали на их гребнях беспокойные беляки.
Григорий уже не грёб вёслами, Гильда уже не управляла рулём. Она прижималась к Григорию, а он старался как-нибудь сохранить равновесие лодки.
Рвалась, металась по морю буря… Сверкали грозные молнии. Грохотал гром, а Гильда прижималась к груди Григория и молила Бога о спасении. Они долго кричали и называли имена людей, взывали о помощи, а потом вдруг точно забыли все слова и только мысленно молили Того, в Кого ещё верили в эту страшную минуту.
Грохотал гром, сверкали молнии, шумела буря… И не было слышно человеческого голоса… Дождевой ливень застлал всё небо. Потемнело, и всё утонуло в сумраке… Сохранило море тайну этой бурливой ночи и разъединило их… Утонула Гильда, и нескоро море выбросило её труп на берег… И долго после этого одинокий Григорий ходил по берегу и всё думал о том, почему море тогда не схоронило и его? Почему оно оставило его жить, одиноким, без Гильды?
И стал Григорий бояться моря. Разбило оно его жизнь и оставило на берегу одиноким…
* * *Лежу под рябиной с руками, заложенными под голову, смотрю через открытую дверь в сени и вижу Григория. Стоит он в кухне, около лавки и перемывает посуду после обеда. На нём передник как на женщине, длинный и такой, что низом его прикрыты и сапоги Григория, и его тёмно-коричневые брюки, которые подарил ему в прошлом году какой-то дачник. Растрепавшиеся седые волосы Григория спутались и спустились на виски, бритый подбородок обострился как у беззубой старухи. 3ачем Григорий бреет усы? Если бы это он не делал, его лицо походило бы на лицо мужчины, а то теперь он напоминает мне седую женщину, которую заставили мыть посуду.
«Могла ли бы полюбить его Гильда, если бы она увидела его таким?»
В моей душе чем-то скорбным отзывается этот вопрос… Когда Григорий рассказывал мне эпизод из своей юности и при этом так нежно произносил имя Гильды, я думал: вот человек, в душе которого запечатлелся навсегда милый образ. Трагедия в море сделала его навсегда печальным образом, несбывшейся мечтой о возможном счастье, полной горя и мрачного воспоминания…
А теперь он, седой, дряхлый, похож на какую-то старуху. И делает он дело, какое могла бы делать любая старуха.
«Разве могла бы Гильда полюбить Григория таким?»
Судьба посмеялась над человеком, обласкала мечтой о возможном счастье и потом сама же и отняла эту мечту… Для него море — могила, большая, глубокая могила! Только в такой большой могиле и можно схоронить мечты Григория о счастье. Велики были эти мечты!..
