Георгий Осипов - Подстерегатель
Обзор книги Георгий Осипов - Подстерегатель
Осипов Георгий
Подстерегатель
Г.Осипов
П О Д С Т Е Р Е Г А Т Е Л Ь
"Две неподвижные идеи не могут
существовать в нравственной природе,
также как два тела в физическом мире
не могут занимать одно и тоже место".
Пиковая дама
Уважаемый издатель!
Помня о некогда связывавших нас приятельских отношениях, я решился послать Вам эту рукопись, которая, как мне кажется, проливает свет на некоторые из потаеннейших закоулков души современного человека. Уповаю на Ваше терпеливое и благосклонное любопытство - благо манускрипт невелик. Обстоятельства мое таковы, что я не сумел нанять машинистку и вынужден был переписывать сочинение от руки. Полагаю, что Вы не забыли мой почерк.
Здесь, думаю, следует вкратце рассказать о том, каким путем рукопись попала ко мне. Это случилось в августе минувшего года, когда я путешествовал по Украине, сперва при археологах, помогая им в раскопках скифских курганов, а после и самостоятельно, благодаря заработанным деньгам.
Непогода вынудила меня остаться на ночлег в поселке Черемншина. Поужинав трескою горячего копчения, я не ожидал, что проснусь от тяжелейшего приступа аллергии. Схожий припадок уже привел меня на больничную койку, сразу же после окончания школы. Если Вы помните, именно он и помешал отметить нам Ваше зачисление на филологический факультет столичного университета. Итак, мне суждено было по меньшей мере неделю глотать хлористый кальций и проч. : в районной лечебнице. Библиотечка этого жалкого заведения состояла из старомодного шкафа с выбитыми стеклами, хранившего шашечные доски без шашек, подшивку "Спутника кинозрителя", испещренные торопливой руганью кроссворды. Вдруг мне бросилась в глаза потрепанная тетрадь, похожая на дневник педнаблюдений директора нашей с Вами школы Мещанинова Энгельса Викторовича. Мало-помалу я оказался всецело поглощен чтением страниц, испещренных переменчивым почерком.
Мне не легко было уяснить сначала, что же за фантазия разворачивается передо мной - то ли это дневник, а может быть проба пера неизвестного сочинителя, тем более что текст был покрыт исправлениями, целые абзацы были вымараны, а от нескольких листов остались одни зубчатые края.
Неделю позже, выходя за ворота больницы, я уносил в чемоданчике бережно упакованную тетрадь. Путешествую я по старинки, с саквояжем, не люблю всякие подвесные сумки или эдакие шотландские мочеприемники. Надеюсь, и Вы в Вашем органе не жалуете это чужебесие. Расспросы медсестры о возможном владельце или авторе закончились обещанием миловидной девушки позвонить, как только она снарядится в город к портнихе.
По возвращении на квартиру я сразу же принялся "репейник вычищать" на манускрипте. Насколько мне это удалось, судите, господин редактор, сами.
Надеюсь все же, что необычное это повествование покажется Вам интересным и достойным помещения в издаваемом Вами журнале.
Автобус качнулся и, раздавив колесом солнечный диск в колхозной луже, покатил по зернистой грязи. Изношенные его внутренности - не дребезжать: Никого не огорчило мое желание идти пешком. Реквизитор. Существо, похоже зачатое в кривом зеркале, нарывало, нарывало покамест родичи не угладили бока.
Семейство Носферату угнездилось в кабине и Чашников, парторг труппы, отрывисто приказал шоферу: "Заводи, Абдулла, поехали!" Выездной спектакль работали без антрактов. Абдулла в узорчатом свитере напоминал Боба Дилана. Э, нет! Лучше я воздержусь от описаний и, попросту шагая по трассе, напомню сам себе о пережитом потрясении. Я себе гуляю. Вниз по матери:
Фамилия моей матери была Пужникова (воробьи слетаются клевать просыпавшиеся семечки; чем это он проколол себе карман - актер Кампов? Или урод реквизитор так остервенилась моим присутствием, что выбросила заодно с лушпайками и несъеденные?), она помешалась на величии и славе третьего рейха, отчего любила приписывать себе в родню покойных ныне Астангова, Околовича, Мосли. Матушкины симпатии едва не погубили меня: будучи шести лет отроду, я мелком нарисовал на ладони зловещего паука и, хлопая по спинам игроков в домино запечатлел на их спинах символ арийского господства. В четвертом классе мое предложение было зачитано на собрании: "Заказывайте изделия из кожи и костей - абажуры, ридикюли, парусники".
Они все - актеришки: Впрочем, "актеришек" оставили в гостинице попригляднее с запущенным бассейном во дворе. Случались ли вам заглядывать в жилище тех, кто добывает пропитание постановками - сколько гвоздей вколочено в стены, и что на них весит!
Они вынимали, точнее высовывали свои паспорта, как будто их выкупили из Аушвица заокеанские филантропы - так кокетливо называют фабрику смерти перемещенные лица. А и пусть - чудесная лужайка, скрипачи, которым, увы, суждено после концерта уйти с пустыми кошелками, а рядом уже повис в небе черный, черный липкий дым. "Обыкновенный фашизм" был моим любимым зрелищем в детские годы, а вовсе не капитан Тенкеш. Никаких скрипок - Рики Нельсон, Пэт Бун1, вот музычка для мещанского геноцида - обволакивающая ушеса стерильная патока, в то время как человеческие козенаки оклеивались бы смертной испариной, прежде чем уйти дымом в вечную пошлятину мученичества.
А вот мой новый знакомый произносит Нельзон (ударение на "О"). Бабушка у него проживает в Махнограде, и когда внук, бывало, слушал Фараонов, старенькой хохлушке чудилось "Гуляй-поле" вместо Вулли-Булли2.
Что до меня, то я потерял счет припадкам, представляя себя на месте Нестора Ивановича в экранизации "Сестер Берри". Как же лихо палит он из маузеров и близняток, восседая в козырбатском своем убранстве на ярмарочной карусели, да прикрикивая: "Швыдче, швыдче!"
Напиши мне, мама, в Египет3.
"Не удивительно, что чудаки. Тоскующие по прошлому, скверно обутые деревенщики ничего иного слышать не хотят, кроме чернокожих певцов фирмы "Атлантие", позднее отданной на откуп гадам вроде Лед Зеппелин, когда, по словам Дилана, "Пейсы гуляли с ветром"4. И то правда, те, кто любят и помнят молодого Джо Текса встают на пути не чаще (то есть никто), чем альбиносы, негры - негативы в закрытом городе, мастера стула и тому подобные диковинки. А вы им ветриоль в пиво. Ветриоль можно было бы и достать".
Из дневника Станислава Ружникова.
Вы о чем? - скептически поднимала лунообразные брови моя бабушка, одинаково презиравшая и Гуляй-поле, и Фараонов, и Пражские события, и последнего государя за малый, якобы, рост, когда случалось просить у нее ломтик ананаса: "Не жалко, а убывает". Именно, именно убывает пространство желоб времени у меня как будто уже и нет, чтобы рассказать с чего это началось. Когда частью моей жизни стал поганый голос.
В детстве моей любимой и единственной игрою был "Полет на луну". Мамины воздыхатели охотно соглашались быть моими соперниками, такое это было тупое развлечение. Я не горевал по детскому бильярду, похожему на доску для разделывания неважной рыбицы. Каких только зверей не предлагалось убить при помощи серого ядрышка! Там были нарисованы и слепой крот, и кумушка-лиса, и бурый медведь, и даже зверь Линкс, тот что "по сказкам имеет столь острый взор, что несколько аршин землю прозирает". Губить животных, даже на картинках - еще ничего!
Полет на Луну представлял собою прямую расчисленную линию на картонке под цвет ночного неба. Играли при помощи двух фишек и кубика: цифра "сто" в черном квадрате была проштемпелевана на желтом кружке Гекаты. Меня никто не называет Эндимионом, видимо оттого, что всех латинистов все тот же немец поубивал: Полет на Луну - нет нужды представлять читателям полет на Луну. Вон она бледнеет и бледнеет в утреннем небе, готовая исчезнуть, как монетка на ладони фокусника.
"Часы и карта Октября" - таково название брошюры с картинками, ее подарила мне мама и ужасно стыдилась потом своего подарка - до такой степени, что через год поднесла мне "Кроткую", выпущенную отдельным изданием в Москве. Ну а меня поселить отдельно никак нельзя, это уж - заговейся. Придется делить ночлег с господами водителями, и не автобуса, а грузовиков. Они много разъезжают, и от того у них всегда имеется дефицитный одеколон в перчаточном отделении", - такие вычурные мысли одолевали меня. Когда я переступил порог номера в гостинице без названия. А рассказываю я об этом, чтобы не возникло недоразумения - кто же кроме меня самого может знать, о чем я думал? Разве что чернявый бутафор. Мой сосед по сидению в автобусе. Он ехал не снимая круглой шляпы, беспрерывно курил короткие сигаретки и, не выговаривая букву "з", бранил что-то, кажется Православие, противопоставляя истинной вере буддизм. Сощурив добрые глазки, он время от времени снимал очки и подолгу утюжил желтыми пальцами кожу на переносице.
Погода в нашей местности в такую пору всюду одинакова. Да я и не справлюсь с описанием природы - много ли ее довелось повидать мне за двадцать лет. На моих глазах исчезли летучие мыши, чертившие небо над дворовой агитплощадкой. Последнего ежа в своей жизни я видел мертвого на тропинки, ведущей к Днепру. Не то камнем его прибили, не то от каблука принял смерть несчастный зверек. На той же агитплощадке вывешивали подстреленных из рогатки воробьев. В книжке о событиях октябрьских была уйма вывесок со старой орфографией. Вот и я пожалел в душе, что не пощадила эпоха на ветхом особнячке, где мне предстояло жить, что-нибудь подобное. Пошастали и по его лестницам бутафоры, только вместо круглых шляп их грязные головы покрывали черные кожаные картузы, такие же и у ангелов ада в петушиной Калифорнии, но с красным пятиконечным клещом.