Григорий Свирский - На островах имени Джорджа Вашингтона
Обзор книги Григорий Свирский - На островах имени Джорджа Вашингтона
Свирский Григорий
На островах имени Джорджа Вашингтона
Григорий Свирский
На островах имени Джорджа Вашингтона
маленькая повесть
1. ВОЛХВЫ
Письмо от Марьи Ивановны и приглашение профессорствовать на островах имени Джорджа Вашингтона я получил, когда дома не осталось ни цента. Ну просто день в день.
И вот проводины. Батареи пустых бутылок выстроились по периметру гостиной.
-- Вы не бывали на сих островах? Тогда вы не видали чудес! На них великим русским языком считаются польский и идиш. Идиш утвержден ученым советом как сибирский диалект нашего великого и могучего... -- ораторствовал с бокалом в руке мой давний приятель Володичка-каланча, взъерошенный блондин, полиглот, лингвист милостью Божьей, убедивший самого себя в том, что лингвистика -- дело не его ("Меня советская власть загнала в лингвистику"), а его дело -- политология, борьба с русским параличом, как крестил он Октябрьскую революцию.
Изгнанный с островов имени Джорджа Вашингтона, он волей-неволей вернулся в филологию, став счастливым приобретением университета в одном из тихих канадских городков. Прорываясь сквозь хохот гостей, он еще долго смешил их, затем произнес тише и с такой тоской в голосе, что все притихли:
-- Мафия там царит, поняли? Розовая мафия! -- И, повернувшись в мою сторону, предупредил по-дружески: -- Ты со своим вздорным характером там и полгода не протанцуешь. Хотя на филологическом и потише, чем у советологов, но все равно... Вытолкают взашей. Как меня...
Поглядываю на его нечесаные вихры и налитые, с конопатинкой, детские щеки и вспоминаю чей-то рассказ о том, как Володичку турнули с островов: ухаживал-де за своими студентками. Все может быть. Студентки любят конопатых гениев. Не могли же изгнать за талант и мировую известность. Впрочем, кто знает?
Я думаю о Володичке почти завистливо. Он моложе меня лет на пятнадцать, беспечен, ему и карты в руки.
"Мафия... розовая", красно-бурая... -- Пропускаю его напутственную речь мимо ушей. Я преподаю третий год. В Канаде. В Штатах. Академическая среда -не сахар. Но... уж не Марья Ивановна ли, старая эмигрантка, -- мафия? Или глава славянского департамента Том Бурда, питомец Монтерея, бывший моряк, танцевавший на конференции славистов свои хорватские танцы? Радушные веселые люди. Спасибо, что выудили меня на свои острова...
Если говорить всерьез, я доподлинно знаю, что такое университетская мафия. В свое время за единицу мафиозности мною и моими друзьями был принят философский факультет Московского университета, который славился своим юдофобством и своими учениками. Самая знаменитая из них -- жена Михаила Горбачева. Мы, филологи, учились под самой крышей, а под нами, в низинах духа, как острили будущие литературоведы, располагались философы во главе со своим деканом профессором Гагариным. И все наше гуманитарное крыло, от крыши до котельной, повторяло негромко, посмеиваясь: "Хорош Гагарин, но бездарен".
Гагаринцы неостановимо, без выходных боролись ЗА ЧИСТОТУ МАРКСИСТСКИХ ИДЕЙ. Когда они вырывались на страницы "Правды", на студенческих вечеринках исполнялась хором популярная в те годы лирическая песня: "Снова замерло все до рассвета... "
Вот там была мафия! Что перед такой Аль Капоне, и не предполагавший даже, что можно мучить и убивать за абстрактные идеи!
"Розовая", серо-буро-малиновая! Шутники! За все годы в мои аудитории не наведался ни один проверяющий. Никого не интересовало,что я проповедую.
В Йельском университете, кажется, был профессор, который утверждал на основе стилистического анализа, что Солженицын -- это фикция. Коллективное творчество КГБ. И... ничего. Профессорская ересь -- основа прогресса.
Можно ли, в таком случае, говорить о мафиозности? Не сработались -- иди на все четыре стороны: в Штатах более тысячи университетов и колледжей.
Недоверие к мрачным пророчествам Володички, видно, отразилось на моем лице, он прервал самого себя излюбленным греческим аргументом:
-- Выгонят после первого семестра, ставишь бутылку греческого коньяка семь звездочек!
Володичка, добрая душа, закинул меня, тепленького, в аэропорт, но вспомнил я о его предупреждении лишь на островах имени Джорджа Вашингтона, заметив среди толчеи встречающих дебелую даму в цветной накидке "а ля боярышня" и широченных шортах на тонких, точно без коленей, страусиных ногах, она возвышалась над низкорослым островным людом, как пастух над буренками.
Лицо породистое, горделиво-властное. Байрон в старости... Сама почтила, профессор Бугаево-Ширинская, вдова командующих союзными войсками и глава розовых, по определению желчного Володички. Я кинулся было за чемоданом, но мою попытку пресек ее густой адмиральскиий бас:
-- Григорий Свирский, сю-да! Пли-из!
Так, не успев сделать ни одного выстрела, я попал в плен.
Впрочем, если на меня возлагают надежды особые, то где сядут, там и слезут: я досыта навоевался в Москве. Мое дело -- литература ХХ века. Контракт есть контракт.
Островное такси с неправдоподобно вежливым водителем цвета дегтя было явно из девятнадцатого века: оно стреляло, чадило. Над нами прошелестело что-то сверкавшее с туристами, не то вагончик на тросах, не то с крылышками. Нечто из двадцать первого века. Все века на островах, захваченных славистами, перемешались. Дурное предзнаменование, подумал я. И засмеялся: вот уж не думал, что карканье Володички так застрянет в моем мозжечке.
Университет был в староанглийском стиле. Красный кирпич, укрытый буйной, почти тропической листвой. Прозелень стекол в мелкую клетку. Две неторопливые фигуры, шествующие по коридору, одна в истрепанных по моде шортах, другая в черной мантии, точно шипят: пше-дже... Что за язык?.. Я обратил внимание спутницы на это изобилие шипящих, что вызвало такой взрыв страстей -- лучше б и не заикался.
-- Да разве ж вы не знаете, это все знают, на островах чума, хуже чумы! Русские слависты вымерли, яко обри. И вот хлынуло, как из прорванной канализации. В русском вдруг открыли столько диалектов, сколько дружков из Речи Посполитой надо было пристроить. Польский затолкал нас своими острыми локтями. -- Она задержалась у приоткрытой двери, где, судя по приколотой к дверям бумажке, шли практические занятия русским языком. -- Нет на них Муравьева! -- вырвалось у нее с сердцем.
-- Какого Муравьева? Генерала? Вешателя?!.
Профессор Бугаево-Ширинская взглянула на меня так, что я понял: мы взираем на восход солнца с разных материков. В таком случае, я тут действительно долго не протанцую.
Голос моей спутницы стал мягким, почти материнским:
-- Дорогой коллега! На островах имени Джорджа Вашингтона девятнадцатый век мстит двадцатому. Такова историческая реальность. Польский бунт жаждет реванша. Поживете тут, поймете... Вижу, мы в вас не ошиблись. Вы -- русский, которого мы ищем столько лет.
-- Я еврей, -- кротко сообщил я.
Моя анкетная справка была отвергнута с негодованием.
-- Советские комплексы! Русский еврей, занимающйся русской литературой, больше русский, чем сами русские. Гершензон, мой любимый учитель, сделал для русской литературы куда более, чем все мы, вместе взятые... Вы, дорогой мой, акальщик. У вас московский говор. И западный экспириенс. Вы здесь затем, чтобы приблизить час, когда русский снова обретет на островах Джорджа Вашингтона свои царственные права. Есть вопросы?
Она бросила взгляд на свои часики, сказала, что профессор Бурда -немыслимый педант, явиться к нему надо минута в минуту.
-- Хотите, пока есть время, покажу все наши конюшни?
Ближайшая конюшня, к которой она меня подвела, таилась за дубовой дверью со стеклянной табличкой "Украинский институт языка и литературы". Внутри стояли впритык несколько столов, за которыми сидели молодые и средних лет преподаватели. На всех короткая, почти армейская стрижка, белые косоворотки с национальным украинским орнаментом, иные в сапогах, спущенных гармошкой. Незнакомые портреты по стенам. Оказалось, Петлюра, Бандера, еще несколько знаменитых гетманов.
Меня представили, но украинский институт радушия не изобразил. Скорее, недоумение. Я попятился к выходу. Профессор Бугаево-Ширинская догнала меня в коридоре.
-- Ну, как вам наши самостийники? Не выдохлись? Недавно залетал к нам ваш диссидент. Из Киева. Плющ, есть такой? Он стал рассказывать о брежневских психушках и о себе по русски. Тут же из зала перебили: "Говорите на человеческом языке!"
-- У вас, вижу, жаркое место.
-- О-о! Вы еще услышите и не такое! Сафари. Звери на свободе.
Професор Бугаево-Ширинская так увлеклась, что к главе славянского департамента, профессору Бурда, мы опоздали. Минуты на три, не более. Из начальственных недр передали не без раздражения:
-- Ждать!
Приемная, наполненная до краев стрекотом пишущих машинок, затихла. Затем стрекот стал таким, словно это рванулись танки: война без бумаг -- не война!
