Юрий Дружников - Тайна погоста в Ручьях
Обзор книги Юрий Дружников - Тайна погоста в Ручьях
Дружников Юрий
Тайна погоста в Ручьях
Юрий Дружников
Тайна погоста в Ручьях
Поездка была рискованная. Я хотел проверить одно свое подозрение, связанное со смертью Велимира Хлебникова. Из Петербурга мы с женой выехали ни свет ни заря. Густой туман долго, даже и с появлением солнца, не рассеивался. Я старался вести машину как можно аккуратней, но это было трудно на разбитой двухпутке, в грязи, оставленной тракторами, и дыме от грузовиков. Вскоре увидели в кювете машину, врезавшуюся в дерево. В ней сидели, как манекены, два трупа, мужчина и женщина. Через некоторое время -перевернутая машина, тоже с погибшим водителем. Нескончаемый поток транспорта и никакой дорожной службы.
Поселок Крестцы на реке Холова часах в двух от Новгорода по направлению на Валдай и Вышний Волочок. Крестцы не лучше и не хуже множества таких же старых российских поселений: болота, комары да несколько хрущоб. Но место, известное по крестецкой белострочной вышивке, существующей там полтора столетия. Удивительные геометрические узоры плели на льне мастерицы, а после выдергивали ткань и оставались прорези. Хотелось бы поближе вникнуть в захиревший и возрождающийся промысел, но дело поглотило нас целиком.
Куда деваться чужому человеку в Крестцах, когда на носу ночь? Хорошо, что нашелся местный краевед, бывший учитель ремесленного училища, Павел Гурчонок, который вызвался помочь и даже проводить, но, конечно, не на ночь глядя. Нас с женой приютили, баньку затопили и накормили чем Бог послал. Утром поедем. Дорога только частью асфальт, но сейчас, в августе, сухо.
У меня с малолетства интерес к Хлебникову. Бабка моя рассказывала, что Хлебников близко сошелся с дедом: дед учился в Горном институте и бегал на лекции по литературе в университет. Объединяли их интерес к спорам и свойство ума, которое бабка называла инженерно-поэтическим. Они шатались по Петербургу, точа лясы, потом голодные приходили домой, и бабка на сносях (ей было 22) помогала прислуге кормить их.
Оба строчили стихи, причем дед -- консервативные, плавные, о любви, над чем холостяк Хлебников посмеивался, но явился с букетом еловых веток на крестины моей матери (она родилась 19 декабря 1908 года, стало быть, крестины были чуть позже). На каждой ветке колыхался листок бумаги со стихами. Жизнь деда закончилась в ноябре 17-го года: восставшие пролетарии на ртутном руднике в Никитовке сбросили инженера в шахту, жену его с двумя маленькими дочерьми выгнали из дому, а дом сожгли. Сгорели и листки со стихами Хлебникова, и письма, и весь дедов архив.
Начало его конца
Смерть витала и над Хлебниковым. Война и революция оставили его в живых, но ненадолго. Думаю, такой человек, как он, в подобных условиях теоретически не мог долго прожить. Сам он писал: "Вступил в брачные узы со Смертью и, таким образом, женат". Дед Хлебникова умер в Иерусалиме, дядя эмигрировал в Новую Зеландию. Генетическая тяга к дороге была у него в крови, как у Пушкина. Социальная буря закрутила его: казармы, баржи, психушки, товарняк, госпиталя. Он метался, объявляясь то в Петербурге, то в Москве, то в Баку, то в Астрахани, то в Харькове. Хулиганил: звонил в Зимний дворец и материл Керенского. А затем хвастался перед приятелями, -- иначе, если никто не узнает, какой резон в подобных забавах? "Человеком вне быта" назвал Хлебникова его биограф Степанов.
В 1918 году Хлебников с поэтом Дмитрием Петровским сочинили "Декларацию творцов", с которой обратились в Совнарком, заявляя, что "все творцы: поэты, художники, изобретатели -- должны быть объявлены вне нации, государства и обычных законов. Им должно быть предоставлено право бесплатного проезда по железным дорогам и выезд за пределы Республики во все государства мира. Поэты должны бродить и петь". Тогда за мечты еще не сажали. А в реальности Хлебников видит и описывает покойницкую, в которую свозят трупы погибших во время революционной заварухи в Москве. "Первая заглавная буква новых дней свободы, -- пишет он, -- так часто пишется чернилами смерти". От этой его мысли и сегодня поеживаешься.
Из голодной Москвы он метнулся в Харьков, где жил его приятель Григорий Петников и семейство Синяковых. Хлебников уже послужил в армии Красной, которая вошла в Персию, пытаясь сделать там революцию. Числясь при охране штаба, лежал он целые дни на берегу моря да купался. А потом и вовсе отстал от отряда. Догнал он своих через месяц, вволю нагулявшись и возвратясь в Баку. Как вспоминал Маяковский, Хлебников вернулся из Персии "в вагоне эпилептиков, надорванный и ободранный, в одном больничном халате".
В город вошли белые, начался набор в их армию. Перед тем как забрать Хлебникова в солдаты, его направили в психиатрическую больницу. Из нее он пишет Петникову: "Пользуйтесь редким случаем и пришлите конверты, бумагу, курение, и хлеба, и картофель". А через полгода сообщал О.М.Брику: "В общем, в лазаретах, спасаясь от воинской повинности белых и болея тифом, я пролежал 4 месяца! Ужас!".
Рита Райт вспоминала, как увидела неприкаянного, оборванного, всегда голодного поэта и как из ненужных парусиновых занавесок она с подругой шила ему брюки. Он был обрит после двух сыпных тифов. В апреле 20-го Есенин и Мариенгоф приехали в Харьков выступать и согласились совершить на сцене ритуал посвящения Хлебникова в Председатели земного шара. Лишь к концу этого обряда босой Хлебников, на которого напялили шутовскую белую рясу, понял, что коллеги устроили балаган на потеху публике. А он-то полагал, что это серьезно, и ужасно расстроился.
Жил он один, в полутемной комнате, куда влезали через разрушенную террасу. В комнате был матрас без простыней и подушка, "наволочка служила сейфом для рукописей и, вероятно, была единственной собственностью Хлебникова".
В конце декабря 21-го Хлебников вернулся в Москву, жил в студенческом общежитии ВХУТЕМАСа. Весной 22-го прошли два вечера в Клубе Всероссийского союза поэтов с его участием. Он пытался хоть что-нибудь опубликовать, но в редакциях наскоро написанные обрывки бумаги, которые он вытаскивал из-за пазухи, не рассматривали всерьез. Его все чаще принимали за "чайника".
Когда Хлебников умер, Маяковский писал о нем (почему-то в настоящем времени): "Практически Хлебников -- неорганизованнейший человек. Сам за свою жизнь он не напечатал ни строчки". Друзья его Д.Бурлюк и А.Крученых склеивали отрывки стихов, подчас путая начала и концы. К корректуре его нельзя было подпускать, потому что он все зачеркивал и писал параллельные тексты. Хлебников сам уполномочивал приятелей делать эту странную работу: вы "имеете право изменять текст по вкусу, сокращая, изменяя, давая силу бесцветным местам. Настаиваю. Посмотрим, что из этого выйдет".
Сохранились последние письма Хлебникова, в которых он, хотя и полный творческих планов, похоже, уже отрывается от грешной земной жизни. "Я добился обещанного переворота в понимании времени, захватывающего область нескольких наук..." Это из письма В.Э.Мейерхольду.
Об открытом им "основном законе времени, в котором происходят отрицательные и положительные сдвиги через определенное число дней", сообщает он 14 марта 1922 года своему приятелю художнику Петру Митуричу: "Когда будущее становится благодаря этим выкладкам прозрачным, теряется чувство времени, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения будущего. Чувство времени исчезает, и оно походит на поле впереди и поле сзади, становится своего рода пространством". И чуть ниже в том же письме распоряжение: "Мысленно носите на руке приделанные ремешком часы человечества моей работы и дайте мне крылья вашей работы, мне уже надоела тяжелая поступь моего настоящего".
Для нас он остается просветленным, мудрым гением; некоторые его стихи, естественные, как дыхание, звучат, неким озарением:
Годы, люди и народы
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды -- невод, рыбы -- мы,
Боги -- призраки у тьмы.
Так просто связать воедино сущность бытия может только большой поэт. А живет он наподобие голодной бродячей собаки, и, похоже, жизнь ему надоела. До смерти ему остается 106 дней.
Но матери он пишет просветленно и реалистично: "Я по-прежнему в Москве готовлю книгу, не знаю выйдет (ли) она в свет; как только будет напечатана, я поеду через Астрахань на Каспий; может быть, все будет иначе, но так мечтается". Далее следует блистательное, будто сегодня увиденное, описание города: "Москву не узнать, она точно переболела тяжелой болезнью, теперь в ней нет ни "Замоскворечья", ни чаев и самоваров и рыхлости, и сдобности прежних времен! Она точно переболела "мировой лихорадкой", и люди по торопливой походке, шагам, лицам напоминают города Нового света".
О своем бытье Хлебников сообщает матери грустно: "Мне живется так себе, но в общем я сыт-обут, хотя нигде не служу. Моя книга -- мое главное дело, но она застряла на первом листе и дальше не двигается. О мне были статьи в "Революции и Печати", "Красной Нови", "Началах". Якобсон выпустил исследование о мне... Около Рождества средним состоянием делового москвича считалось 30-40 миллиардов; свадьба 4 миллиарда. Теперь все в 10 раз дороже, 2 миллиона стоит довоенный рубль, на автомобиле 5 миллионов в час.
