Василий Жуковский - Сид

Пятерых царей неверных
Дон-Родриго победил;
И его назвали Сидом
Побежденные цари.
Их послы к нему явились
И в смирении подданства
Так приветствовали Сида:
«Пять царей, твоих вассалов,
Нас с покорностью и данью,
Добрый Сид, к тебе прислали».
«Ошибаетесь, друзья! —
Дон-Родриго отвечал им. —
Не ко мне посольство ваше:
Неприлично господином
Называть меня в том месте,
Где господствует Великий
Фердинанд, мой повелитель:
Все его здесь, не мое».
И король, таким смиреньем
Сида храброго довольный,
Говорит послам: «Скажите
Вы царям своим, что, если
Господин их Дон-Родриго
Не король, то здесь по праву
С королем сидит он рядом,
И что все, чем я владею,
Завоевано мне Сидом».
С той поры не называли
Знаменитого Родрига
Мавры иначе, как Сидом.

Полных семь лет без успеха
Неприступную Коимбру
Осаждал Дон-Фердинанд.
Никогда б не одолел он
Неприступныя Коимбры,
Крепкой башнями, стенами…
Но является Сан-Яго,
Рыцарь господа Христа:
На коне он скачет белом,
С головы до ног в доспехах
Свежих, чистых и блестящих.
«Сим ключом, который блещет
У меня в руках (сказал он),
Завтра утром на рассвете
Отопру я Фердинанду
Неприступную Коимбру».
И король вступил в Коимбру;
И мечеть ее назвали
Церковью Марии Девы.
Там был рыцарем поставлен
Дон-Родриго, граф Биварский.
Сам король своей рукою
Меч к бедру его привесил,
Дал ему лобзанье мира;
Только не дал акколады,
Ибо то уж для другого
Было сделано им прежде;
И, в особенную почесть,
Он в блестящей сбруе Сиду
Подведен был королевой,
А инфанта золотые
На него надела шпоры.

Мрачен, грустен Дон-Диего…
Что сравнить с его печалью?
День и ночь он помышляет
О бесчестии своем.
Посрамлен навеки древний,
Знаменитый дом Ленесов;
Не равнялись ни Иниги,
Ни Аварки славой с ним.
И болезнью и летами
Изнуренный, старец видит
Близкий гроб перед собою;
Дон-Гормас же, злой обидчик,
Торжествующий гуляет,
Не страшась суда и казни,
По народной площади.
Напоследок, свергнув бремя
Скорби мрачно-одинокой,
Сыновей своих созвал он
И, ни слова не сказавши,
Повелел связать им крепко
Благородные их руки.
И, трепещущие, робко
Вопрошают сыновья:
«Что ты делаешь, родитель?
Умертвить ли нас замыслил?»
Нет душе его надежды!
Но когда он обратился
К сыну младшему Родригу,
В нем опять она воскресла;
Засверкав очами тигра,
Возопил младой Родриго:
«Развяжи, отец, мне руки!
Развяжи! когда б ты не был
Мой отец, я не словами
Дал себе тогда б управу;
Я бы собственной рукою
Внутренность твою исторгнул;
Мне мечом или кинжалом
Были пальцы бы мои!»
«Сын души моей, Родриго!
Скорбь твоя – мне исцеленье;
Грозный гнев твой – мне отрада;
Будь защитник нашей чести:
Ей погибнуть, если ныне
Ты не выкупишь ее».
И Родригу рассказал он
Про свою тогда обиду
И его благословил.

Удаляется Родриго,
Полон гнева, полон думы
О враге своем могучем,
О младых своих летах.
Знает он, что в Астурии
Дон-Гормас богат друзьями,
Что в совете королевском
И в сраженье первый он.
Но того он не страшится:
Сын гидальга благородный,
Он, родившись, обязался
Жизнью жертвовать для чести.
И в душе своей он молит
От небес – одной управы,
От земли – простора битве,
А от чести – подкрепленья
Молодой своей руке.
Со стены он меч снимает,
Древней ржавчиной покрытый,
Словно трауром печальным
По давнишнем господине.
«Знаю, добрый меч, – сказал он. —
Что тебе еще постыдно
Быть в руке незнаменитой;
Но когда я поклянуся
Не нанесть тебе обиды,
Ни на шаг в минуту боя
Не попятиться… пойдем!»

Там на площади дворцовой
Сид увидел Дон-Гормаса
Одного, без провожатых,
И вступил с ним в разговор:
«Дон-Гормас, ответствуй, знал ли
Ты о сыне Дон-Диега.
Оскорбив рукою дерзкой
Святость старцева лица?
Знал ли ты, что Дон-Диего
Есть потомок Лайна Калва,
Что пет крови благородней,
Нет щита его честней?
Знал ли, что пока дышу я,
Не дерзнет никто из смертных —
Разве бог один всевышний —
Сделать то без наказанья,
Что дерзнул с ним сделать ты?»
«Сам едва ли ты, младенец
(Отвечал Гормас надменно),
Знаешь жизни половину».
«Знаю твердо! половина
Жизни: почесть благородным
Воздавать, как то прилично;
А другая половина:
Быть грозою горделивых
И последней каплей крови
Омывать обиду чести».
«Что ж? Чего, младенец, хочешь?»
«Головы твоей хочу я».
«Хочешь розог, дерзкий мальчик;
Погоди, тебя накажут,
Как проказливого пажа».
Боже праведный, как вспыхнул
При таком ответе Сид!

Слезы льются, тихо льются
По ланитам Дон-Диега:
За столом своим семейным
Он сидит, все позабыв;
О стыде своем он мыслит,
О младых летах Родрига,
О ужасном поединке,
О могуществе врага.
Оживительная радость
Убегает посрамленных;
Вслед за нею убегают
И доверенность с надеждой;
Но цветущие, младые
Сестры чести, вместе с нею
Возвращаются они.
И, в унылость погруженный,
Дон-Диего не приметил
Подходящего Родрига.
Он, с мечом своим под мышкой,
Приложив ко груди руки,
Долго, долго, весь пронзенный
Состраданием глубоко,
На отца глядел в молчанье;
Вдруг подходит и, схвативши
Руку старца: «Ешь, родитель!» —
Говорит, придвинув пищу.
Но сильнее плачет старец.
«Ты ли, сын мой Дон-Родриго,
Мне даешь такой совет?»
«Я, родитель! смело можешь
Ты поднять свое святое,
Благородное лицо».
«Спасена ли наша слава?»
«Мой родитель, он убит».
«Сядь же, сын мой Дон-Родриго,
Сядь за стол со мною рядом!
Кто с соперником подобным
Сладить мог, тот быть достоин
Дома нашего главой».
Со слезами Дон-Родриго,
Преклонив свои колена,
Лобызает руки старца;
Со слезами Дон-Диего,
Умиленный, лобызает
Сына в очи и уста.

На престоле королевском
Восседал король-владыка,
Внемля жалобам народа
И давая всем управу.
Твердый, кроткий, правосудный,
Награждал он добрых щедро
И казнил виновных строго:
Наказание и милость
Верных подданных творят.
В черной, траурной одежде
Входит юная Химена,
Дочь Гормаса; вслед за нею
Триста пажей благородных.
Двор в безмолвном изумленье.
Преклонив свои колена
На последнюю ступеню
Королевского престола,
Так Химена говорит:
«Государь, прошло полгода
С той поры, как мой родитель
Под ударами младого
Сопротивника погиб.
И уже я приносила
Перед трон твой королевский
Умиленную молитву.
Были мне даны тобою
Обещанья; но управы
Не дано мне и поныне.
Между тем, надменный, дерзкий,
Издевается Родриго
Над законами твоими,
И, его надменность видя,
Ей потворствуешь ты сам.
Государь праволюбивый
На земле есть образ бога;
Государь неправосудный,
Поощряющий строптивость,
Сердцу добрых не любезен,
Не ужасен и для злых.
Государь, внемли без гнева
Сим словам моей печали:
В сердце женщины почтенье
Превращается от скорби
Часто в горестный упрек».
И король на то Химене
Так ответствует без гнева:
«Здесь твоя печаль не встретит
Ни железа, ни гранита.
Если я сберег Родрига,
То сберег его, Химена,
Для души твоей прекрасной;
Будет время – будешь плакать
Ты от радости по нем».