Георгий Чулков - Парадиз
Обзор книги Георгий Чулков - Парадиз
Чулков Георгий Иванович
Парадиз
Георгий Чулков
Парадиз
Александру Блоку
В тот, памятный для Наташи, вечер шла она от всенощной из церкви Успения. И нельзя было понять, радость или печаль на сердце. Хотелось тишины, и любви.
В сердце еще пел хор: "Се бо Эммануил грехи наши на кресте пригвозди..." А потом слова как-то уплывали из памяти, звучал лишь напев, но на углу Большого проспекта опять вспомнилось: "И живот даяй, смерть умертви, Адама воскресивый..."1
Смерть умертви!.. Хорошо", - думала Наташа, чуть не плача.
- Премудрость, прости, - шептала Наташа с умилением и даже не старалась понять, что это значит. Пусть. Все равно.
Наташа твердо знает, что, когда дьякон скажет торжественные слова, хор полетит, точно на крыльях ангельских, и прозрачные голоса запоют неземную песнь.
И в тот вечер пелась эта песня. Наташа стояла на коленях, забыв обо всем: у нее кружилась голова от счастья. Когда она пришла домой, матери и братишки не было, и за столом сидел вотчим: и по тому, как он неловко уперся локтем на стол, Наташа догадалась, что вотчим пьян.
- А здрасьте, Клеопатра2 наша! - сказал вотчим. Здрасьте, царица египетская... Важность - фу-ты, ну-ты. А позвольте спросить, откуда спесь. Я ли тебе не как отец родной?
Наташа ничего не ответила и пошла к себе за перегородку.
- Наташка! Чего ломаешься! Тебе говорят: поди сюда. - И не дожидаясь ответа, вотчим сам полез к ней за перегородку.
- Прочь подите. Матушке скажу, - бормотала Наташа, отбиваясь от пьяных и похотливых рук, которые валили ее на постель.
От вотчима горько пахло пивом, и было противно и трудно бороться с этим большим, пьяным, волосатым человеком.
Наконец, Наташа, неловко ударив вотчима по лицу локтем, вывернулась из-под него и без накидки, в одном платке, побежала к тетке.
Весенняя белая ночь пахнула на Наташу теплою влагой, и пока Наташа торопливо шла к дому тетки, ей все казалось, что в небе кто-то поет "Свете тихий" высоким ладом, как мальчики-певчие.
А в доме тетки уже все спали, только сама тетка стояла у комода, в ночной кофте, простоволосая, считала дневную выручку. Наташу расспрашивать не стала. Догадалась, в чем дело. Молча указала на сундук и дала подушку.
Рано утром, перед тем как идти в табачную лавочку, тетка Серафима говорила Наташе нараспев:
- И там, милая, люди счастье себе находят. Дарья Ивановна, слава Тебе Господи, живет теперь барыней, а была такой же девчонкой, как ты, бегала по лужам босоногая. Ужо сведу тебя к ней, небось, возьмет: она мне тем боль кума.
Наташа осунулась и побледнела за эту ночь, глаза У нее были печальные и строгие, и жалко было смотреть на ее тоненькую фигурку в нескладном черном платьице. Наташа едва слушала тетку и тихо бормотала:
- Мне все равно, тетушка. Все равно.
Когда после обеда пришли к Дарье Ивановне, у нее сидел гость - молодой человек, белокурый, завитой, в модной паре.
- Значит, мы на вас надеемся, - говорил он, покручивая усики, - заедем за Катюшей на автомобиле в одиннадцать.
Молодой человек простился и ушел, и было слышно, как в коридоре он стучит толстыми "американскими" подошвами.
- Позднякова, заводчика, сынок, - пояснила Дарья Ивановна.
- Я к вам с племянницей, - говорила тетка Серафима, подсаживаясь к столу и принимая из рук Дарьи Ивановны рюмочку померанцевой.
Наташа осмотрелась.
По стенам висели бумажные веера и олеографии с голыми женщинами, на тумбе стоял гипсовый амур, пахло чем-то приторным и сладким.
- Она у вас миленькая, - сказала Дарья Ивановна и притянула к себе Наташу, - худа только, щупленькая. Мы ее, как индюшечку, откормим.
- А это трудно - петь? - спросила Наташа, с недоверием посматривая на Дарью Ивановну.
- Пустяковина. Сегодня попробуем. Вы у меня уж и оставайтесь, пообедаем вместе.
К обеду пришла Катюша, совсем молоденькая, с припухшими губами и утомленными влажными глазами.
"Как же она живет? - думала Наташа. - Как?"
- Это от симпатии моей, - сказала Катюша и поставила на стол букетик из ландышей.
- Ах, уж эти симпатии, - сказала Дарья Ивановна, - одна канитель.
- Помалкивайте лучше, - огрызнулась Катя, - вам бы только запрячь девушку - и больше никаких.
- Ну, ну, - сказала Дарья Ивановна, - девка. Вот в одиннадцать Поздняков на автомобиле заедет. Принарядись.
Когда пришли в сад, на сцене шла репетиция: горбун и горбунья пели шансонетку.
В оркестре сидел один пианист, рыжий человек, с равнодушными глазами.
- Вот, хозяин, новенькая, - сказала Дарья Ивановна, подвигая Наташу к большому усатому господину в цилиндре.
На столах, без скатертей, торчали стулья ножками вверх; какая-то баба в пестрой юбке протирала стекла на веранде.
За кулисами пахло сыростью, масляной краской и шипело электричество.
- Познакомьтесь, - сказала Дарья Ивановна и толкнула Наташу в маленькую уборную. Там сидели три девицы.
- А я никогда не поверю, что мужчины от женщин заражаются, - говорила маленькая брюнетка Аглая, - никогда не поверю. Другой налижется, как сукин сын, а потом - небось - женщина виновата.
- А если со мной случится что, я утоплюсь, - сказала Лидочка, тоненькая девушка лет семнадцати, с японскими глазами и движениями зверька, попавшего в клетку.
На Наташу не обращали внимания. Аглая и Лидочка были одеты мальчиками, а третья девушка, Соня, была в розовом коротком платье, какое делают маленьким детям, в розовых чулках и туфлях, а в руках держала куклу. От черных полос под веками блестели глаза. Кто-то крикнул:
- Пожалуйте репетировать.
Дарья Ивановна поставила Наташу перед рампою рядом с Соней.
Рыжий пианист забарабанил по клавишам, и Соня запела, поднимая розовое платье и неестественно пристукивая каблуками:
Однажды вечерком
Мы вышли погулять.
Хотелось нам тайком
На воле поиграть.
Соня делала глазки воображаемым зрителям, прижимала куклу к обнаженной груди и пела:
Мы миленькие детки,
Мы любим пирожки
И все мы однолетки
Подруги и дружки.
Дарья Ивановна заставила Наташу приподнять юбку. И Соня опять запела:
И много уж секретов
Хранится от мамаш,
Порой мы без корсетов
Играем в ералаш.
Наташе казалось, что это сон, что это не по-настоящему, что вот сейчас кто-нибудь засмеется и скажет: "Довольно", - и рыжий пианист, улыбаясь, перестанет барабанить по клавишам, и Соня сотрет румяна и наденет скромное платье. Но сон продолжался.
Пили, стоя у буфета, чай. Потом пошли за кулисы. Пришел венгерец с контрабасом и что-то говорил Соне на непонятном языке и обнимал ее. И контрабас чуть-чуть загудел, когда венгерец неосторожно поставил его в угол.
Вчерашний день казался Наташе далеким прошлым. И темный тяжелый вотчим, и золотая всенощная с ладаном и с таинственным пением - все отошло куда-то в синеватую даль. И голоса оттуда едва долетали, как из другого мира.
II
Жить стала Наташа, как во сне. Тяжело засыпала под утро. Часто просыпалась, вскакивала с постели и, босая, бежала к умывальнику; обливаясь водой, пила воду жадными глотками прямо из графина и потом опять клала свою угарную голову на подушку, чтобы все забыть и уснуть.
Вставала часа в три, лениво одевалась, прихлебывая кофе, который варила ей Акулина, и ехала с Петербургской стороны на Звенигородскую завтракать у Дарьи Ивановны. Там был и допрос:
- С кем была и сколько выручила?
Теперь уж Дарья Ивановна говорила Наташе "ты", и Наташа почему-то была в долгу у Дарьи Ивановны. А считать не хотелось: махнула на все рукой.
Катюша приносила к завтраку водку, сливали ее в графинчик с апельсинными корками и выпивали. Аглая приговаривала непонятное:
- Выпьешь по первой, будешь стервой, - выпьешь по второй, будешь с головой, - выпьешь по третьей, будешь без смерти, выпьешь по четвертой, будешь первосортной, - пятой - богатой...
- Нескладно что-то, - говорила Наташа, сурово хмурясь.
- Для нас и это ладно, - отвечала Аглая, не смущаясь.
Дарья Ивановна отнимала графинчик, и все опять укладывались спать кто куда. А в семь часов ехали в сад.
Когда Наташа входила в сад в своей черной шляпе с большим страусовым пером, подбирая пышное черное платье и открывая ботинки на высоких каблуках, ей казалось, что она уже на сцене и вокруг тоже актрисы. Сад с электрическими фонариками, бутафорскими воротами, с этой загримированной Аглаей и другими дамами - это все игра. И если не верить, что все это только так, что все это пока, а потом начнется настоящая жизнь, если в это не верить - тогда смерть.
Вот идет Наташа между столиков и сама чувствует, что походка ее здесь иная, не такая, как была раньше.
- Ха-ха-ха! - неестественно смеется Наташа. - Здравствуйте, прекрасный мой кавалер. Ха-ха-ха! Не угостите ли меня, кавалер, мадерой?
В глаза теперь Наташа никому не смотрит: она смотрит всегда куда-то вверх, повыше головы того, с кем говорит. И кажется, что-то видит.
- Милочка, поди сюда, - говорит Наташа, подзывая продавщицу роз, - вот я, господин офицер, розы очень люблю. Не купите ли вы мне розу?
