Владимир Войнович - Смешнее Джона Карсона
Обзор книги Владимир Войнович - Смешнее Джона Карсона
Войнович Владимир
Смешнее Джона Карсона
Владимир Войнович
СМЕШНЕЕ ДЖОННИ КАРСОНА
Лет тому назад, может быть, восемь, теплым май-ским днем ехал я на своей "Тойоте" из Вашингтона в штат Мичиган, чтобы выступить с лекцией в тамошнем университете. Погода была хорошая, дорога свободная, я не опаздывал и не спешил. Такое путешествие обычно не доставляет мне ничего, кроме удовольствия, сейчас же оно было омрачено беспокойством по поводу предсто-явшего мне выступления. Казалось бы, о чем волновать-ся? Столько раз выступал в больших и малых аудитори-ях, и весьма в этом деле поднаторел, но данный случай отличался от предыдущих тем, что впервые я решил употребить в дело свое знание английского языка. Про-жив какое-то время в Америке, я уже довольно сносно изъяснялся по-английски в магазинах, на улице и в гос-тях, но выступать перед студентами и профессорами я до сих пор не решался.
Конечно, перед этим я изрядно потрудился. Написал всю речь на бумаге. Назвал ее "Писатель в советском обществе". Вставил в нее много фактов, цитат, историче-ских дат и статистических данных. Выучил все наизусть. Проверил выученное на жене, дочери и друзьях. Учел их замечания и с ощущением, что подготовлен неплохо, от-правился в путь. Но чем ближе был пункт моего назна-чения, тем больше я волновался. Конечно, я в общем го-тов, но все-таки как именно выступать? Читать по бумаге плохо. Говорить без бумаги страшно. Вдруг что-то забу-ду. А еще ведь мне будут задавать вопросы. Сумею ли я их понять? Смогу ли кратко и находчиво ответить?
Полный неуверенности и сомнений, въехал я в кампус, нашел на плане, а потом и на местности нужное здание, и у входа в него увидел большую афишу со своей фамилией. Текст, написанный крупными буквами, изве-щал студентов и преподавателей, что сего числа в таком- то зале выступит известный (и другие лестные эпитеты) русский писатель-сатирик, автор романа о солдате Чон-кине и прочих (опять лестный эпитет) произведений. И дальше сочинитель афиши вписал от себя буквально сле-дующее:
"О чем он будет говорить я не знаю, но ручаюсь, что это будет очень смешно".
Прочтя такое, я не на шутку перепугался. Дело в том, что я никого не собирался смешить. Я подготовил серьезное выступление на серьезную тему.
Первый импульс у меня был повернуть, не медля, назад. Поддавшись второму импульсу, я сорвал со стены объявление и вошел в зал. Он был переполнен, что вы-глядело весьма необычно. Каждый писатель-эмигрант, выступающий с лекциями в американских университе-тах, только в начале удивляется, но потом принимает как должное, что его аудиторией бывает маленькая комната, а в ней пять-шесть студентов и пара преподавателей фа-культета славистики. А тут даже и мест не хватило, сту-денты сидят на подоконниках, стоят у стен и в проходах. Еще бы! Ведь им пообещали, что будет смешно и даже очень, а посмеяться задаром кто же не хочет?
В ужасе и ярости взошел я на трибуну, поднял над головой сорванную афишу и спросил: какой умник напи-сал это глупое объявление? В зале наступила секундная тишина, затем пронесся легкий веселый гул. Публика поняла, что смешное уже начинается и приготовилась, как говаривал Михаил Зощенко, "поржать и животики надорвать". Что меня и пугало. Сейчас они услышат не то, что ожидали, начнут покидать зал, и это самое страшное. Я повторил свой вопрос. Какой умник напи-сал эту глупость? В первом ряду встал худощавый куд-рявый человек лет сорока пяти и печально сказал: я, профессор Браун, тот умник, который написал эту глу-пость. В зале засмеялись. Я немного смутился. Профес-сор Браун был как раз тот человек, кто пригласил меня сюда и мне не хотелось его обижать. Извините, господин Браун, сказал я, я не хотел вам сказать ничего неприят-ного, я просто подумал, что такое мог написать студент первого курса, но никак не профессор. Публикой моя не-чаянная колкость была оценена по заслугам и отмечена взрывом смеха. Я подождал, пока смех утихнет, и стал объяснять, что здесь, кажется, имеет место недоразуме-ние. Вам обещали, что я вас буду смешить, но я этого де-лать не собираюсь. Поэтому, если кому-нибудь из вас хочется повеселиться, пойдите куда-нибудь в кабаре, варьете, в цирк, там вас повеселят. Там клоуны ходят в больших ботинках, у них штаны спадают, они корчат рожи, дают друг другу пинка под зад, это смешно, прав-да? Публика смехом подтвердила, что, правда, смешно.
Прямо передо мной сидела парочка, студент и сту-дентка, молодые, полные, и смешливые. Пока я говорил, он показывал на меня пальцем толкал ее локтем в бок, она толкала его и тихо хихикала.
- У меня, - продолжал я свое объяснение, - нет ни ма-лейшего желания вас смешить. Может быть, в книгах моих попадаются смешные места, но мои устные высту-пления это что-то другое. Тема моей лекции "Писатель в советском обществе". Советское общество это... Я не по-нимаю, чему вы смеетесь. Какое из произнесенных мною слов кажется вам смешным? Советское? Это смешно? Ха-ха? Или общество? Общество, это очень смешное слово? В зале уже стоял хохот или даже гогот. Профес-сор Браун смеялся сдержанно и довольно. Его обещание сбывалось. Толстый студент хохотал, обхватив руками свой круглый живот, его соседка повизгивала, как поро-сенок. Кажется все веселились, кроме двух охранников университетской службы безопасности, которые в чер-ных униформах зачем-то стояли у двери, с видом суро-вым и неприступным, дающим понять, что они здесь не-сут службу, а не развлекаются.
Я глянул на часы. Уже прошло пятнадцать минут, а я еще и не начал своей столь старательно приготовлен-ной лекции. Придется ее на ходу подсократить.
Я выждал длинную паузу, и, когда слушатели на-конец успокоились, попытался подействовать на них своей рассудительностью. Мне кажется, сказал я, вы ложно настроились. Вы решили, что я сатирик и поэтому должен говорить смешно. Но вы путаете разные жанры. Сатира сатире рознь. Есть сатира и есть эстрадные шут-ки. И шутники которых называют сатириками. Они вы-ходят на эстраду рассказывают какую-то глупость из разряда "А вот был еще случай". Например, холостой мужчина увидел объявление, что продается машинка за-меняющая женщину. Побежал, купил, принес домой, оказалось, что это машинка для пришивания пуговиц. Смешно? Правда? Очень. Ну, посмейтесь, а я подожду. Вы меня принимаете за кого-то вроде вашего телевизи-онного эстрадника Джонни Карсона. Он хороший, смешной актер, я сам смеюсь, когда его вижу, но я-то не Джонни Карсон. Я предпочитаю другую сатиру, в кото-рой юмор горький, а смех сквозь слезы. Понимаете?
Конечно, они поняли. Только наоборот: у них были слезы сквозь смех. Соседка толстого студента про-сто рыдала сквозь хохот. Да и он тряс головой и смахи-вал слезу рукавом.
- Пушкин... - сказал я и сделал паузу.
Я до сих пор не понимаю, что смешного они на-шли в слове "Пушкин", но и оно было встречено присту-пом смеха.
- Пушкин... - повторил я и в отчаянии умолк.
Когда они кое-как успокоились, я им быстро, скороговоркой, не давая опомниться, сообщил, что Пушкин, читая "Мертвые души", смеялся не хуже их, а прочтя, сказал: "Боже, как грустна наша Россия". А сам Гоголь свою смешнейшую повесть закончил сло-вами: "Скучно на этом свете, господа". Чтобы пере-дать публике испытанное Гоголем чувство, я произ-нес последнюю фразу таким жалким голосом, что все опять залились хохотом. Профессор Браун пытаясь сдержаться, хватался за затылок, который, видимо, уже ломило от смеха. Толстый студент падал на свою соседку, корчился в конвульсиях и сучил нога-ми. Соседка отталкивала его и сама верещала как ми-лицейский свисток. В середине зала кто-то свалился со стула. Один из охранников, не выдержал и тоже начал смеяться. Причем сразу бурно, хлопая себя по ляжкам и стукаясь затылком о стену. Зато другой был по-прежнему суров и неподвижен, как изваяние. Стоит ли говорить, чем было встречено мое ут-верждение, что настоящие сатирики вообще очень невеселые люди. Гоголь был меланхоликом. Очень мрачным человеком был Михаил Зощенко. - А вы? - Спросил меня с места профессор Браун. Я еще не успел ответить, а зал уже опять пока-тился со смеху. - Но я все-таки хочу рассказать вам о том, что представляет собой советское общество и какую роль в нем играет советский писатель. Я попытался объяснить им, что Советский Союз это тоталитарное государство, которым управляет одна единственная политическая партия. Там есть парламент, но в него избирают одного депутата из одного кандидата. Там есть десять тысяч членов Союза писателей, которые все до единого пользуются методом социалистического реализма, который предполагает правдивое исторически конкретное изображение жизни в ее революционном развитии. Советские писатели это, как сказал один из них, люди которым партия дала все права, кроме права писать плохо. Надеясь все-таки переломить настроение публики я перешел к совсем грустной теме и стал рассказывать о борьбе за права человека, репрессиях, но стоило мне произнести слова, КГБ, ГУЛаг, психбольница, они зали-вались дружным, иногда даже истерическим хохотом. Глянув на часы, я увидел, что время мое истекло, на тему приготовленной лекции мне не удалось сказать ни единого слова. Я совсем разозлился на публику и сам на себя и сказал: - Когда я ходил в детский сад, любому из моих ровесников достаточно было показать палец, чтобы вы-звать неудержимый хохот. Вы я вижу до сих пор из дет-ского возраста не вышли. И переждав очередную волну хохота, закончил свою речь такими словами: - Я хотел рассказать вам очень серьезные вещи, но вы все равно не поймете. Поэтому я заканчиваю, все, благо-дарю за внимание. Мне приходилось выступать много до и после. Иногда мои выступления встречались публикой одобри-тельно и смехом и аплодисментами, но такого хохота и таких оваций себе я в жизни не слышал. После лекции ко мне выстроилась длинная оче-редь желавших получить мой автограф. Подошла женщина в темных очках, видимо, пре-подаватель: - Вы выступали очень смешно. Я никогда в жизни так не смеялась. Тем более последний год, с тех пор как похоронила мужа. Подошел толстый студент: - Спасибо, вы имеете хорошего чувство юмора. Его соседка сказала, что собиралась написать диссертацию о советских юмористах, но теперь, пожа-луй, сменит тему и напишет только обо мне. - Мне нравится, что вы очень веселый человек, - сказала она, и я не стал с ней спорить. Охранник, который единственный в зале держался сурово, попросил автограф и пообещал: - Я расскажу о вашей лекции моей жене. Она бу-дет очень смеяться. Последним ко мне приблизился профессор Бра-ун. Промокая глаза бумажной салфеткой, он похлопал меня по плечу и сказал. Владимир, когда вам надоест писать, вы сможете выступать на сцене как Джонни Карсон. Даже смешнее, чем Джонни Карсон. Я уезжал домой, огорченный тем, что серьезные мысли, столь прилежно мной подготовленные, остались недонесенными до публики, принявшей меня за кого-то другого. Но потом подумал, что такого успеха у меня еще не было и это стоит принять во внимание. Выступая в другом американском университете, я специально стал говорить, что приехал с серьезной лекцией и надеюсь на серьезное внимание зала, рассчитывая как раз на нечто противоположное. Но зал принял мои слова за чистую монету и хотя по ходу дела я вставлял какие-то шутки, слушатели, кажется, ни разу не улыбнулись, лекция про-шла при полном молчании зала и закончилась вежливы-ми аплодисментами. Я попробовал посмешить публику еще раз, другой, третий и неудачно. Я вернулся к старо-му своему амплуа и, поднимаясь на трибуну, говорю только серьезно и только об очень серьезных вещах. И это бывает иногда довольно смешно.
