Василий Никифоров-Волгин - Дорожный посох
Обзор книги Василий Никифоров-Волгин - Дорожный посох
Василий Акимович Никифоров-Волгин
Дорожный посох
Предисловие
Василий Акимович Никифоров-Волгин родился 24 декабря 1900 года в деревне Маркуши Калязинского уезда Тверской губернии, на Волге, в бедной, очень религиозной семье. Вскоре семья переехала в Нарву. Василий окончил церковно-приходское училище, до 1932 года был псаломщиком в Спасо-Преображенском соборе г. Нарвы. Уже тогда его выделили на конкурсе молодых авторов за рассказ «Земной поклон». Позже, в Таллине, куда он переезжает в 1936 году, Никифоров-Волгин становится домашним учителем в белоэмигрантской семье. После аннексии Эстонии Советским Союзом писатель – к тому времени уже автор двух сборников прозы («Земля-именинница» и «Дорожный посох»), имевших большой успех у читателей, – работает сторожем на судоремонтном заводе.
Никифорову-Волгину суждено было прожить всего девять дней счастливой семейной жизни: 15 мая 1941 года состоялась свадьба Василия и Марии Благочиновой, а 24 мая Никифорова-Волгина арестовали, отправили по этапу в Киров и приговорили к расстрелу.
Такова краткая биография Василия Акимовича.
Писатель совсем недолгое время прожил в деревне, но в память об этом близком ему мире он взял псевдоним Волгин, добавив его к родовой фамилии – Никифоров. В рассказе «Причащение» мать говорит маленькому Васе: «В деревне… свычаи (обычаи – Т. Р.) от самого Христа идут». Эти обычаи русской деревни, уже утраченные в 1920-х годах, Никифоров-Волгин как летописец и поэт воспроизводит на страницах своих рассказов («Весенний хлеб» и др.) и вводит в историческую память народа.
Особая тема творчества Никифорова-Волгина – это поведение человека в экстремальных, тяжелых условиях и последствия этих действий для его собственной души и для окружающих людей. В рассказе «Святая святых» мать говорит сыну: «В словах человека разбираться надо – что от души идет, что от крови». Никифоров-Волгин видит двойственность человеческого характера, возникающую из-за «сдвинувшейся жизни», в которую он, писатель, бесстрашно и ответственно входит как христианин, не отмахиваясь от нового «звериного» лика России, но вглядываясь в него, пытаясь понять через молитву… и усмирить. Тема «зверя из бездны» – сквозная в творчестве Никифорова-Волгина, она проходит через описания жизни провинциальных городов, деревень, русских странников. «Большой крест греха лежит на русском человеке», – говорит он, но, с другой стороны, показывает нам, как человек, дошедший до зверства, вдруг испытывает раскаяние. В рассказе «Вериги» монах Псково-Печерского монастыря «долго смотрел ему (бывшему хулителю монастыря, теперь пришедшему на покаяние – Т. Р.) вслед и думал о таинственных путях русской души, о величайших жутких падениях ее и восстании России грешной и веригоносной».
Пронзителен и исторически точен образ отца Афанасия из повести «Дорожный посох», обобщающий путь «русского богатыря»: «Да разве могу я ослабнуть духом, когда вижу я… сотни пастырей идут с котомками и посохами по звериным тропам обширного российского прихода».
«Звериные тропы обширного российского прихода» – это и образ зверя в человеческой душе, проснувшегося от проливаемой крови, и образ лесных троп, русских полей, дорог, по которым скитаются люди. «В странника превратился и вот уже второй год хожу по русским дорогам в чаянии Христова утешения», – говорит бывший убийца в рассказе «Земной поклон».
Творчество Никифорова-Волгина близко по духу к произведениям И. С. Шмелева, Б. К. Зайцева. Однако чувствуется и отличие стилей этих авторов: воспоминания о церковной жизни, которыми пронизаны страницы «Лета Господня», черпаются Шмелевым из опыта прихожанина. У Никифорова-Волгина – из опыта псаломщика, знавшего церковный уклад изнутри. Поэтому поэтика Никифорова-Волгина – это органичное единство Слова Божьего и слова художественного.
Никифоров-Волгин поднимает вечные для русского мира темы дороги и странничества. Его удивительные пейзажи передают читателю живую святость земли («Земля-именинница»), красоту ее соединения с дорогой, голубым небом и вечностью («Мати-пустыня»). Эту особую, святую силу русских дорог, граничащих с небом и Богом, отмечает отец Афанасий («Дорожный посох»): «Сильна власть русских дорог! Если долго смотреть на них, то словно от земли уходишь и ничто мирское тебя не радует, душа возношения какого-то ищет…»
По такой же жизненной дороге, не задержавшись долго на любимой земле-имениннице, и ушел в вечность Василий Акимович Никифоров-Волгин 14 декабря 1941 года.
Татьяна Радомская
Рассказы
Серебряная метель
До Рождества без малого месяц, но оно уже обдает тебя снежной пылью, приникает по утрам к морозным стеклам, звенит полозьями по голубым дорогам, поет в церкви за всенощной «Христос рождается, славите» и снится по ночам в виде веселой серебряной метели.
В эти дни ничего не хочется земного, а в особенности школы. Дома заметили мою предпраздничность и строго заявили:
– Если принесешь из школы плохие отметки, то елки и новых сапог тебе не видать!
«Ничего, – подумал я, – посмотрим… Ежели поставят мне, как обещались, три за поведение, то я ее на пятерку исправлю… За арихметику, как пить дать, влепят мне два, но это тоже не беда. У Михал Васильича двойка всегда выходит на манер лебединой шейки, без кружочка, – ее тоже на пятерку исправлю…»
Когда все это я сообразил, то сказал родителям:
– Балы у меня будут как первый сорт!
С Гришкой возвращались из школы. Я спросил его:
– Ты слышишь, как пахнет Рождеством?
– Пока нет, но скоро услышу!
– Когда же?
– А вот тогда, когда мамка гуся купит и жарить зачнет, тогда и услышу!
Гришкин ответ мне не понравился. Я надулся и стал молчаливым.
– Ты чего губы надул? – спросил Гришка.
Я скосил на него сердитые глаза и в сердцах ответил:
– Рази Рождество жареным гусем пахнет, обалдуй?
– А чем же?
На это я ничего не смог ответить, покраснел и еще пуще рассердился.
Рождество подходило все ближе да ближе. В лавках и булочных уже показались елочные игрушки, пряничные коньки, и рыбки с белыми каемками, золотые и серебряные конфеты, от которых зубы болят, но все же будешь их есть, потому что они рождественские.
За неделю до Рождества Христова нас отпустили на каникулы.
Перед самым отпуском из школы я молил Бога, чтобы Он не допустил двойки за арихметику и тройки за поведение, дабы не прогневать своих родителей и не лишиться праздника и обещанных новых сапог с красными ушками. Бог услышал мою молитву, и в свидетельстве «об успехах и поведении» за арихметику поставил тройку, а за поведение пять с минусом.
Рождество стояло у окна и рисовало на стеклах морозные цветы, ждало, когда в доме вымоют полы, расстелют половики, затеплят лампады перед иконами и впустят Его…
Наступил сочельник. Он был метельным и белым-белым, как ни в какой другой день. Наше крыльцо занесло снегом, и, разгребая его, я подумал: необыкновенный снег… как бы святой! Ветер, шумящий в березах, – тоже необыкновенный! Бубенцы извозчиков не те, и люди в снежных хлопьях не те… По сугробной дороге мальчишка в валенках вез на санках елку и как чудной чему-то улыбался.
Я долго стоял под метелью и прислушивался, как по душе ходило веселым ветром самое распрекрасное и душистое на свете слово – «Рождество». Оно пахло вьюгой и колючими хвойными лапками.
Не зная, куда девать себя от белизны и необычности сегодняшнего дня, я забежал в собор и послушал, как посредине церкви читали пророчества о рождении Христа в Вифлееме; прошелся по базару, где торговали елками, подставил ногу проходящему мальчишке, и оба упали в сугроб; ударил кулаком по залубеневшему тулупу мужика, за что тот обозвал меня «шулды-булды»; перебрался через забор в городской сад (хотя ворота и были открыты). В саду никого, – одна заметель да свист в деревьях. Неведомо отчего бросился с разлету в глубокий сугроб и губами прильнул к снегу. Умаявшись от беготни по метели, сизый и оледеневший, пришел домой и увидел под иконами маленькую елку… Сел с нею рядом и стал петь сперва бормотой, а потом все громче да громче: «Дева днесь Пресущественного рождает», и вместо «волсви со звездою путешествуют» пропел: «волки со звездою путешествуют».
Отец, послушав мое пение, сказал:
– Но не дурак ли ты? Где это видано, чтобы волки со звездою путешествовали?
Мать палила для студня телячьи ноги. Мне очень хотелось есть, но до звезды нельзя. Отец, окончив работу, стал читать вслух Евангелие. Я прислушивался к его протяжному чтению и думал о Христе, лежащем в яслях:
– Наверное, шел тогда снег, и маленькому Иисусу было дюже холодно!
И мне до того стало жалко Его, что я заплакал.
– Ты что заканючил? – спросили меня с беспокойством.
– Ничего. Пальцы я отморозил.
– И поделом тебе, неслуху! Поменьше бы олетывал в такую зябь!
