Иосиф Бродский - Стихи (2)
Обзор книги Иосиф Бродский - Стихи (2)
Бродский Иосиф
Стихи (2)
-1
ОСЕННИЙ КРИК ЯСТРЕБА РАЗВИВАЯ ПЛАТОНА
* * * I
Как давно я топчу, видно по каблуку. Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река Паутинку тоже пальцем не снять с чела. высовывалась бы из-под моста, как из рукава - рука, То и приятно в громком кукареку, и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы, что звучит как вчера. как Шопен, никому не показывавший кулака. Но и черной мысли толком не закрепить, как на лоб упавшую косо прядь. Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеранИ уже ничего не сниться, чтоб меньше быть, тенор исправно пел арию Марио по вечерам; реже сбываться, не засорять чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере времени. Нищий квартал в окне бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран". глаз мозолит, чтоб, в свой черед, в лицо запомнить жильца, а не В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб. как тот считает, наоборот. По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб И по комнате точно шаман кружа, я узнавал бы о наступлении воскресенья я наматываю как клубок и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб. на себя пустоту ее, чтоб душа знала что-то, что знает Бог. Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные - пенальти и угловой.
-2
II Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
под'езд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда; Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых и портрет висел бы в гостинной, давая вам я листал бы тома с таким же количеством запятых, представленье
как количество скверных слов в ежедневной речи, о том, как хозяйка выглядела, будучи молода. не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах, Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне, не имеющих отношенья к ужину при свечах, с фасадом, куда занятней, чем мир вовне. и огонь в комельке, Фортунатус, бросал бы багровый
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний отблеск просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне. на зеленое платье. Но под конец зачах.
И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно, Время, текущее в отличие от воды я б скучал в Галлерее, где каждое полотно горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
- особливо Энгра или Давида - и стирало бы собственные следы. как родимое выглядело бы пятно.
В сумерках я следил бы в окне стада IV мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою И там были бы памятники. Я бы знал имена
прической, не только бронзовых всадников, всунувших в стремена безмятежно белеющих на фронтоне Суда. истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на
III населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе, Там была бы эта кофейня с недурным бланманже, как цыган по ладони, по трещинам на асфальте где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
-3
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж, ПОСВЯЩАЕТСЯ СТУЛУ подрывную активность, бродяжничество, менаж
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала, тыча в меня натруженными указательными : "Не наш!" - I
я бы в тайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри, Март на исходе. Радостная весть: это твой шанс узнать, как выглядит изнутри день удлинился. Кажется, на треть.
то, на что ты так долго глядел снаружи; Глаз чувствует, что требуется вещь, запоминай же подробности, восклицая которую пристрастно рассмотреть.
"VIVE LA PATRIE!" Возьмем за спинку некоторый стул.
Приметы его вкратце таковы:
зажат между невидимых, но скул
пространства (что есть форма татарвы),
он что-то вроде метра в высоту
на сорок сантиметров в ширину
и сделан, как и дерево в саду,
из общей (как считалось в старину)
коричневой материи. Что сухо
сочтется камуфляжем в Царстве Духа.
II
Вещь, помещенной будучи, как в Аш
два-О, в пространство, презирая риск,
пространство жаждет вытеснить; но ваш
глаз на полу не замечает брызг
пространства. Стул, что твой наполеон,
красуется сегодня, где вчерась.
Что было бы здесь, если бы не он?
-4
Лишь воздух. В этом воздухе б вилась IV пыль. Взгляд бы не задерживался на пылинке, но, блуждая по стене, Четверг. Сегодня стул был не у дел. он достигал бы вскорости окна; Он не переместился. Ни на шаг. достигнув, устремлялся бы вовне, Никто на нем сегодня не сидел, где нет вещей, где есть пространство, но не двигал, не набрасывал пиджак. к вам вытесненным выглядит оно. Пространство, точно изморось - пчелу,
вещь, пользоваться коей перестал
III владелец, превращает ввечеру
(пусть временно) в коричневый кристалл. На мягкий в профиль смахивая знак Стул напрягает весь свой силуэт. и "восемь", но квадратное, в анфас, Тепло; часы показывают шесть. стоит он в центре комнаты, столь наг, Все выглядит как будто его нет, что многое притягивает глаз. тогда как он в действительности есть! Но это - только воздух. Между ног Но мало ли чем жертвуют, вчера (коричневых, что важно - четырех) от завтра отличая, вечера. лишь воздух. То есть, дай ему пинок, скинь все с себя - как об стену горох. Лишь воздух. Вас охватывает жуть. V Вам остается, в сущности, одно: вскочив, его рывком перевернуть. Материя возникла из борьбы, Но максимум, что обнажится - дно. как явствуют преданья старины. Фанера. Гвозди. Пыльные штыри. Мир создан был для мебели, дабы Товар из вашей собственной ноздри. создатель мог взглянуть со стороны
на что-нибудь, признать его чужим,
оставить без внимания вопрос
о подлинности. Названный режим
материи не обещает роз,
но гвозди. Впрочем, если бы не гвоздь,
-5
все сразу же распалось бы, как есть, VII на рейки, перекладины. Ваш гость не мог бы, при желании, присесть. Воскресный полдень. Комната гола. Составленная из частей, везде В ней только стул. Ваш стул переживет вещь держится в итоге на гвозде. вас, ваши безупречные тела,
их плотно облегавший шевиот.
Он не падет от взмаха топора,
VI и пламенем ваш стул не удивишь.
Из бурных волн под возгласы "ура" Стул состоит из чувства пустоты он выпрыгнет проворнее, чем фиш. плюс крашенной материи; к чему Он превзойдет употребленьем гимн, прибавим, что пропорции просты как тыщи отношенье к одному. язык, вид мироздания, матрас. Что знаем мы о стуле, окромя, Расшатан, он заменится другим, того, что было сказано в пылу и разницы не обнаружит глаз. полемики? - что всеми четырьмя Затем что - голос вещ, а не зловещ стоит он, точно стол ваш, на полу? материя конечна. Но не вещь. Но стол есть плоскость, режущая грудь. А стул ваш вертикальностью берет. Стул может встать, чтоб лампочку ввернуть, на стол. Но никогда наоборот. И, вниз пыльцой, переплетенный стебель вмиг озарить всю остальную мебель.
-6
ШОРОХ АКАЦИИ Вереница бутылок выглядит как Нью-Йорк.
Это одно способно привести вас в восторг. Летом столицы пустеют. Субботы и отпуска Единственное, что выдает Восток, уводят людей из города. По вечерам - тоска. это - клинопись мыслей: любая из них - тупик, В любую из них спокойно можно ввести войска. да на банкнотах не то Магомет, не то его горный пик, И только набравши номер одной из твоих подруг, да шелестящее на ухо жаркое "ду-ю-спик". не уехавшей до сих пор на юг, насторожишься, услышав хохот и волапюк, И когда ты потом петляешь, это - прием котла,
новые Канны, где, обдавая запахами нутра, и молча положишь трубку: город захвачен; строй в ванной комнате, в четыре часа утра, переменился: все чаще на светофорах - "Стой". из овального зеркала над раковиной, в которой бурлит Приобретая газету, ее начинаешь с той моча, колонки, где "что в театрах" рассыпало свой петит. на тебя таращится, сжав рукоять меча, Ибсен тяжеловесен, А.П.Чехов претит. Завоеватель, старающийся выговорить "ча-ча-ча". Лучше пойти пройтись, нагулять аппетит.
Солнце всегда садится за телебашней. Там и находится Запад, где выручают дам, стреляют из револьвера и говорят "не дам", если попросишь денег. Там поет "ла-ди-да", трепеща в черных пальцах, серебряная дуда. Бар есть окно, прорубленное туда.
-7
* * * ШВЕДСКАЯ МУЗЫКА
Восходящее желтое солнце следит косыми К.Х. глазами за мачтами голой рощи, идущей на всех парах к цусиме Когда снег заметает море и скрип сосны Крещенских морозов. Февраль короче оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз, прочих месяцев и оттого лютее. до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины Кругосветное плавание, дорогая, может упасть безучастный голос? лучше кончить, руку согнув в локте и Пропадая без вести из виду, мир вовне вместе с дредноутом догорая сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка. в недрах камина. Забудь цусиму! ...так молюск фосфоресцирует на океанском дне, Только огонь понимает зиму. так молчанье в себя вбирает всю скорость звука, Золотистые лошади без уздечек так довольно спички, чтобы разжечь плиту, масть в дымоходе меняют на масть воронью. так стенные часы, сердцебиенью вторя, И в потемках стрекочет огромный нагой кузнечик, остановившись по эту, продолжают идти по ту которого не накрыть ладонью. сторону моря.