Сергей Диковский - Патриоты
Обзор книги Сергей Диковский - Патриоты
Диковский Сергей
Патриоты
Сергей Диковский
Патриоты
1
Вдоль границы, от заставы "Казачка" к Медвежьей губе, ехали трое: капитан Дубах, молодой боец доброволец Павел Корж и его отец, сельский кузнец Никита Михайлович.
Ехали молча. Запоздалая уссурийская весна бежала от океана таежной тропой, дышала на голые сучья дубов и кидала жаворонков в повеселевшее небо. Вслед за ней, обгоняя всадников, летели птицы и пчелы.
Взбирались на сопку каменистой, звонкой тропой. Ветер раздувал на ветлах зеленое пламя, орешник и жимолость подставляли солнцу прозрачные листья, папоротник выбрасывал тугие острые стрелы; только вязы не слушались уговоров ручья: еще тянуло из падей ровным погребным холодком.
Ехали долго, через ручьи, сквозь шиповник и ожину, мимо низкорослых ровных дубков, и выбрались, наконец, на самый гребень сопки.
Открылась земля - такая просторная, что кони сами перешли в рысь. Маньчжурия уходила на юг, пустынная, затянутая травой цвета шинельного сукна. Земля была беспокойной, горбатой, точно под ее пыльной шкурой перекатывалась мертвая зыбь.
Никита Михайлович толкнул сына локтем. Старик любил вспомнить при случае сумасшедший мукденский поход.
- Видел, где твой батька подметки оставил? - спросил он, выезжая вперед.
- Поедем поищем, - сказал сын смеясь. - А ты разве в пехоте служил?
- Нет, в гусарах...
- То-то привык за гриву держаться.
- Сказал бы я тебе, Пашка...
- Скажи.
- Коня конфузить не хочется.
Они стали взбираться дальше; впереди - маленький краснощекий отец, накрытый, как колоколом, тяжелым плащом, за ним - сын, большеголовый крепыш, озадаченный скрипом новых сапог и ремней. А тропа все крутилась по гребню, ныряла в ручьи, исчезала в камнях и снова бросалась под ноги коням - звонкая, усыпанная блестками кварца. Голова кружилась от ее озорства.
Между тем трава исчезла. Ноги коней по бабку стали уходить в жесткий пепел. Дико чернели вокруг всадников прошлогодние палы. Никита Михайлович съежился, помрачнел. Разговор оборвался.
Наконец, лошади стали. За ручьем лежал город - незнакомый, глиняный, с четырьмя толстыми башнями по углам. Начальник не взглянул на него. Он спрыгнул с коня и снял линялую фуражку перед каменной глыбой.
- Читайте сами, - сказал он Никите Михайловичу.
В глубоких надписях, высеченных на глыбе неумелой, но сильной рукой, светилась дождевая вода.
Он был пулеметчиком, сыном народа,
Грозой для бандитов, стеною для Родины.
А.Н.Корж. 1935 год. Ноябрь.
Теперь был апрель. Над глыбой летели пронизанные солнцем облака и отзимовавшие на дубах упрямые листья.
Никита Михайлович слез с коня, вынул записную книжку и переписал надпись. Начальник смотрел на него прищуренным глазом. Другой глаз закрывала черная повязка.
- Не знаю, как насчет рифмы, - сказал капитан осторожно, - а смысл, мне кажется, правильный.
Никита Михайлович нагнулся, поднял из пепла пулеметную гильзу и долго вертел ее, точно сомневаясь, мог ли быть озорной большеротый Андрюшка "грозой для бандитов". Гильза еще не успела позеленеть.
- Это его позиция? - спросил он, наконец, не глядя на Дубаха.
- Да, - ответил начальник.
- Он умер сразу?
- Нет, - ответил начальник.
Вдруг Никита Михайлович повернулся и, ухватив жесткими пальцами красноармейца за пояс, затряс его с неожиданной яростью.
- Подбери боталы! - закричал он стариковским фальцетом. - Какой ты к черту солдат! Нудьга! Простокваша!
Он долго кричал на Павла, забыв, что сам привез его на Дальний Восток. Сын пошатывался от взрывов яростного отцовского горя. Наконец, он поймал отца за руки и грубовато заметил:
- Давайте, папаша, успокоимся...
Никита Михайлович сунул гильзу в карман и сказал капитану более спокойно:
- Это он такой только сегодня... квелый...
- Вижу, - ответил Дубах и, отойдя от камня, стал рассказывать, как в стычке с японцами, прикрывая собой левый край сопки, был убит пулеметчик Корж.
Это был долгий рассказ, потому что, пока во фланг японцам ударил эскадрон маневренной группы, прошло четыре часа, и Корж шесть раз отбивал атаку противника.
Когда капитан кончил рассказ, ветер успел высушить камень. Фазаны выбрались из кустов и грелись на солнце, не обращая внимания на людей. Весна бежала по тропам, тормоша, щекоча, путая прошлогоднюю траву.
- В десяти шагах от пулемета мы подобрали японца, - сказал в заключение Дубах. - Он упал на собственную гранату. Это бывает, когда слишком рано снимают кольцо.
- Он был офицером? - спросил Павел.
- Нет, рядовой второго разряда.
- Самурай оголтелый, - сказал зло Никита Михайлович и, путаясь в плаще, стал садиться на лошадь.
2
...Самураем он не был и никогда не задумывался о таких высоких вещах. В цейхгаузе 6-го стрелкового полка еще лежали проолифенный плащ новобранца и синяя хантэн [рабочая куртка] с хозяйским клеймом на спине.
Четыре года этот рослый парень работал на туковарнях Хоккайдо и так провонял тухлой сельдью, что в казарме его тотчас окрестили "рыбьей головой". Это было сказано точно. Все мысли Сато были заняты сельдью, камбалой и кетой. Воспитанный в уважении к деревенским писцам, он был почтителен к начальству, старателен на занятиях и сдержан в разговорах с приятелями... Он молчал даже в праздничные дни, когда теплое сакэ [водка из риса] развязывает солдатские языки и отпускники наперебой начинают врать о своих похождениях в кварталах Джоройи... Но стоило только завести речь о ценах на сельдь или о шпаклевке кунгасов, как Сато преображался: его глаза становились веселыми, голос громким, а движения сильных рук такими размашистыми, точно перед ним были не казарменные нары, а морской берег. Уж тут-то он мог поспорить с кем угодно, хоть с самим господином синдо [старшина на рыбалках].
Сато вырос на западном побережье Хоккайдо и знал все: сколько локтей в ставном неводе, когда начинается нерест кеты, почему камбала любит холодную воду и сколько дают скупщики за корзину свежих креветок...
За три месяца жизни в казарме Сато успел смыть терпкий запах рыбы, водорослей и смоленых сетей, но кличка прилипла к нему, как рыбья чешуя. По вечерам, после занятий, приятели любили подсмеиваться над старательным и наивным северянином.
- Ано-нэ! [Послушайте!] - объявлял во всеуслышание горнист Тарада. Кто знает, почему возле Карафуто [южная часть Сахалина] стало видно морское дно?
Ответ был известен заранее, но тотчас несколько шутников с самым удивленным видом подхватывали невинный вопрос:
- В самом деле...
- Что случилось с морем, Тарада?
- Я думаю, оно высохло от тоски, - замечал с глубокомысленным видом толстяк Миура.
- Нет, - объявлял Тарада торжественно, - дно видно потому, что Сато съел всю морскую капусту...
Жаловаться в таких случаях было бесполезно. Фельдфебель, сам любивший дразнить деревенщину, сидел поблизости, багровый от смеха, хотя и делал вид, что не слышит шуток Тарада.
Впрочем, и казармы и фельдфебель были давно позади. Восьмые сутки "Вуго-Мару" шел вдоль западного побережья Хонсю, собирая переселенцев в свои обширные трюмы. Пароход опаздывал. Он брал крестьянские семьи в Отару и Акита, лесорубов из Аомори, плотников в Муроране, плетельщиков корзин из префектуры Тояма, гончаров из Фукуи. Он грузил бочки с квашеной редькой и агар-агаром [агар-агар - растительный студень, получаемый из морских водорослей, применяется в бактериологии, а также в пищевой и текстильной промышленности], мотыги, котлы, брезентовые чаны для засолки, тысячи корзин и свертков самых фантастических очертаний. Чем дальше к югу полз "Вуго-Мару", тем глубже уходили в воду его ржавые борта. В Амори еще видны были концы огромных винтов, а в Канадзава исчезла под водой даже марка парохода. Капитан прекратил погрузку.
Последними поднялись на борт шесть бравых молодцов в одинаковых сиреневых шляпах. У них были документы парикмахеров и чемоданы, слишком тощие для переселенцев. Разместились они вместе с коммерсантами и учителями в каютах второго класса.
Наконец, пароход вышел в открытое море, увозя с Хонсю и Хоккайдо ровно полторы тысячи будущих жителей Манчьжоу-Го и охранную роту стрелков.
Стойкий запах разворошенных человеческих гнезд поселился в трюмах. Люди разместились на деревянных нарах, семейные завесились занавесками, зажгли свечи.
В глубоких железных колодцах голоса плескались, как в бочках. Были здесь крестьяне из южных районов, рыбаки, прачки, безработные матросы, уличные торговцы, проститутки, монахи, садовники и просто искатели счастья и славы. Только детей почти не замечал Сато в трюмах. Переселенцы еще выжидали, хотя официальные бюллетени военного министерства сообщали, что партизанский отряд "Братья Севера" давно разгромлен возле Цинцзяна.
Все это пестрое население орало, переругивалось, грохотало на железных палубах своими гета [сандалии на деревянной подошве] и приставало к караульным солдатам с расспросами. Больше всего возни было с крестьянами. Точно вырванные из земли кусты, захватившие корнями комья земли, переселенцы стремились перенести на материк частицу Японии. Они везли с собой все, что смогли захватить: рисовые рогожи, шесты для сушки белья, холодные хибати [жаровня], домашние божницы, соломенные плащи, садовые ножницы и квадратные деревянные ванны, не просыхавшие целое столетие. Старики захватили с собой даже обрывки сетей. Они покорно кивали головами, когда господин старшина объяснял, что никакого моря в Маньчжурии нет, и хитро подмигивали друг другу, едва этот толстяк поворачивался к ним спиной. Не могло быть в мире такой земли, где бы не блестела вода. А там, где вода, наверное, найдется и сельдь, и крабы, и камбала.
