Лев Толстой - Корней Васильев
Лев Толстой - Корней Васильев краткое содержание
Толстой Лев Николаевич
Корней Васильев
Лев Николаевич Толстой
Корней Васильев
I
Корнею Васильеву было пятьдесят четыре года, когда он в последний раз приезжал в деревню. В густых курчавых волосах у него не было еще ни одного седого волоса, и только в черной бороде у скул пробивалась седина. Лицо у него было гладкое, румяное, загривок широкий и крепкий, и все сильное тело обложилось жиром от сытой городской жизни.
Он двадцать лет тому назад отбыл военную службу и вернулся со службы с деньгами. Сначала он завел лавку, потом оставил лавку и стал торговать скотиной. Ездил в Черкасы за "товаром" (скотиной) и пригоняя в Москву.
В селе Гаях, в его каменном, крытом железом доме, жила старуха мать, жена с двумя детьми (девочка и мальчик), еще сирота племянник, немой пятнадцатилетний малый, и работник. Корней был два раза женат. Первая жена его была слабая, больная женщина и умерла без детей, и он, уже немолодым вдовцом, женился второй раз на здоровой, красивой девушке, дочери бедной вдовы из соседней деревни. Дети были от второй жены.
Корней так выгодно продал последний "товар" в Москве, что у него собралось около трех тысяч денег. Узнав от земляка, что недалеко от его села выгодно продается у разорившегося помещика роща, он вздумал заняться еще и лесом. Он знал это дело и еще до службы жил помощником приказчика у купца в роще.
На железнодорожной станции, с которой сворачивали, в Гаи, Корней встретил земляка, гаевского кривого Кузьму. Кузьма к каждому поезду выезжал из Гаев за седоками на своей парочке плохоньких косматых лошаденок. Кузьма был беден и оттого не любил всех богатых, а особенно богача Корнея, которого он знал Корнюшкой.
Корней, в полушубке и тулупе, с чемоданчиком в руке, вышел на крыльцо станции и, выпятив брюхо, остановился, отдуваясь и оглядываясь. Было утро. Погода была тихая, пасмурная, с легким морозцем.
- Что ж, не нашел седоков, дядя Кузьма? - сказал он, - Свезешь, что ли?
- Что ж, давай рублевку. Свезу.
- Ну и семь гривен довольно.
- Брюхо наел, а тридцать копеек у бедного человека оттянуть хочешь.
- Ну, ладно, давай, что ль, - сказал Корней. И, уложив в маленькие санки чемодан и узел, он широко уселся на заднем месте.
Кузьма остался на козлах.
- Ладно. Трогай.
Выехали из ухабов у станции на гладкую дорожку.
- Ну, а что, как у вас, не у вас, а у нас на деревне? - спросил Корней.
- Да хорошего мало.
- А что так? Моя старуха жива?
- Старуха-то жива. Надысь в церкви была. Старуха твоя жива. Жива и молодая хозяйка твоя. Что ей делается. Работника нового взяла.
И Кузьма засмеялся как-то чудно, как показалось Корнею.
- Какого работника? А Петра что?
- Петра заболел. Взяла Евстигнея Белого из Каменки, - сказал Кузьма, из своей деревни, значит.
- Вот как? - сказал Корней.
Еще когда Корней сватал Марфу, в народе что-то бабы болтали про Евстигнея.
- Так-то, Корней Васильич, - сказал Кузьма. - Очень уж бабы нынче волю забрали.
- Что и говорить! - промолвил Корней. - А стара твоя сивая стала, прибавил он, желая прекратить разговор.
- Я и сам не молод. По хозяину, - проговорил Кузьма в ответ на слова Корнея, постегивая косматого, кривоногого мерина.
На полдороге был постоялый двор. Корней велел остановить и вошел в дом. Кузьма приворотил лошадь к пустому корыту и оправлял шлею, не глядя на Корнея и ожидая, что он позовет его.
- Заходи, что ль, дядя Кузьма, - сказал Корней, выходя на крыльцо, выпьешь стаканчик.
- Ну что ж, - отвечал Кузьма, делая вид, что не торопится.
Корней потребовал бутылку водки и поднес Кузьме. Кузьма, не евши с утра, тотчас же захмелел. И как только захмелел, стал шепотом, пригибаясь к Корнею, рассказывать ему, что говорили в деревне. А говорили, что Марфа, его жена, взяла в работники своего прежнего полюбовника и живет с ним.
- Мне что ж. Мне тебя жалко, - говорил пьяный Кузьма. - Только нехорошо, народ смеется. Видно, греха не боится. Ну, да погоди же ты, говорю. Дай срок, сам приедет. Так-то, брат, Корней Васильич.
Корней молча слушал то, что говорил Кузьма, и густые брови все ниже и ниже спускались над блестящими черными, как уголь, глазами.
- Что ж, поить будешь? - сказал он только, когда бутылка была выпита. А нет, так и едем.
Он расплатился с хозяином и вышел на улицу.
Домой он приехал сумерками. Первый встретил его тот самый Евстигней Белый, про которого он не мог не думать всю дорогу. Корней поздоровался с ним. Увидав худощавое белобрысое лицо заторопившегося Евстигнея, Корней только недоуменно покачал головой. "Наврал, старый пес, - подумал он на слова Кузьмы. - А кто их знает. Да уж я дознаюсь".
Кузьма стоял у лошади и подмигивал своим одним глазом на Евстигнея.
- У нас, значит, живешь? - спросил Корней.
- Что ж, надо где-нибудь работать, - отвечал Евстигней.
- Топлена горница-то?
- А то как же? Матвевна тама, - отвечал Евстигней.
Корней поднялся на крыльцо. Марфа, услыхав голоса, вышла в сени и, увидав мужа, вспыхнула и торопливо и особенно ласково поздоровалась с ним.
- А мы с матушкой уж и ждать перестали, - сказала она и вслед за Корнеем вошла в горницу.
- Ну что, как живете без меня?
- Живем всё по-старому, - сказала она и, подхватив на руки двухлетнюю дочку, которая тянула ее за юбку и просила молока, большими решительными шагами вошла в сени.
Корнеева мать с такими же черными глазами, как у Корнея, с трудом волоча ноги в валенках, вошла в горницу.
- Спасибо проведать приехал, - сказала она, покачивая трясущейся головой.
Корней рассказал матери, по какому делу заехал, и, вспомнив про Кузьму, пошел вынести ему деньги. Только он отворил дверь в сени, как прямо перед собой он увидал у двери на двор Марфу и Евстигнея. Они близко стояли друг от друга, и она говорила что-то. Увидав Корнея, Евстигней шмыгнул во двор, а Марфа подошла к самовару, поправляя гудевшую над ним трубу.
Корней молча прошел мимо ее согнутой спины и, взяв узел, позвал Кузьму пить чай в большую избу. Перед чаем Корней роздал московские гостинцы домашним: матери шерстяной платок, Федьке книжку с картинками, немому племяннику жилетку и жене ситец на платье.
За чаем Корней сидел насупившись и молчал. Только изредка неохотно улыбался, глядя на немого, который забавлял всех своей радостью. Он не мог нарадоваться на жилетку. Он укладывал и развертывал ее, надевал ее и целовал свою руку, глядя на Корнея, и улыбался.
После чая и ужина Корней тотчас же ушел в горницу, где спал с Марфой и маленькой дочкой. Марфа оставалась в большой избе убирать посуду. Корней сидел один у стола, облокотившись на руку, и ждал. Злоба на жену все больше и больше ворочалась в нем. Он достал со стены счеты, вынул из кармана записную книжку и, чтобы развлечь мысли, стал считать. Он считал, поглядывая на дверь и прислушиваясь к голосам в большой избе.
Несколько раз он слышал, как отворялась дверь в избу и кто-то выходил в сени, но это все была не она. Наконец послышались ее шаги, дернулась дверь, отлипла, и она, румяная, красивая, в красном платке, вошла с девочкой на руках.
- Небось с дороги-то уморился, - сказала она, улыбаясь, как будто не замечая его угрюмого вида.
Корней глянул на нее и стал опять считать, хотя считать уж нечего было.
- Уж не рано, - сказала она и, спустив с рук девочку, прошла за перегородку.
Он слышал, как она убирала постель и укладывала спать дочку.
"Люди смеются, - вспомнил он слова Кузьмы. - Погоди же ты... " подумал он, с трудом переводя дыхание, и медленным движением встал, положил обгрызок карандаша в жилетный карман, повесил счеты на гвоздь, снял пиджак и подошел к двери перегородки. Она стояла лицом к иконам и молилась. Он остановился, ожидая. Она долго крестилась, кланялась и шепотом говорила молитвы. Ему казалось, что она давно перечитала все молитвы и нарочно по нескольку раз повторяет их. Но вот она положила земной поклон, выпрямилась, прошептала в себя какие-то молитвенные слова и повернулась к нему лицом.
- А Агашка-то уж спит, - сказала она, указывая на девочку, и, улыбаясь, села на заскрипевшую кровать.
- Евстигней давно здесь? - сказал Корней, входя в дверь.
Она спокойным движением перекинула одну толстую косу через плечо на грудь и начала быстрыми пальцами расплетать ее. Она прямо смотрела на него, и глаза ее смеялись.
- Евстигней-то? А кто его знает, - недели две али три.
- Ты живешь с ним? - проговорил Корней.
Она выпустила из рук косу, но тотчас же поймала опять свои жесткие густые волосы и опять стала плести.
- Чего не выдумают. Живу с Евстигнеем? - сказала она, особенно звучно произнося слово Евстигней, - Выдумают же! Тебе кто сказал?
- Говори: правда, нет ли? - сказал Корней и сжал в кулаки засунутые в карманы могучие руки.
- Будет болтать пустое. Снять сапоги-то?
- Я тебя спрашиваю, - повторил он.
- Ишь добро какое. На Евстигнея польстилась, - сказала она. - И кто только наврал тебе?
